развилка

      это мелодия знакома до тошноты и рвоты.       воспоминания гремучей змеей скользят перед глазами. душат в горючих слезах. вопрос «ну почему?» срывается с искусанных губ совершенно неосознанно, нечаянной каплей мертвого моря отчаяния.       коко пытается совладать с собой, переключает песню и одновременно с тем пытается удержать контроль над машиной и, главное, над собой. если первое еще хоть как-то возможно, то со вторым у него всю жизнь были проблемы.       ебучая песня. ебучие ассоциации.       ебучий инупи.       тихий смешок из его горла вырывается какой-то горький, даже истеричный, дрожащий.       блять.       наверное, он помешался. как иначе объяснить то, что он реагирует на это, словно неопытный, эмоциональный подросток.       просто глупая песенка. да, из тех времен, но все же просто глупая песенка. ведь… так?       просто глупая песенка, текст которой он помнит наизусть даже после стольких лет. просто глупая песенка, которая когда-то не доводила его до трясучки, а заставляла мечтательно-небесно улыбаться. просто глупая песенка, которую они слушали вместе когда-то давно. настолько давно, что кажется, что это был какой-то дивный, но лживо-смутный сон, который он почему-то до сих пор помнит.       люди не помнят сны. но почему-то помнят свою первую любовь.       акане была его знаком, что он хочет влюбиться, жаждет чужой любви, изнемогает. потребность в любви есть в любом живом существе, но было что-то патологическое в его необходимости быть центром чьей-то ласки.       инупи же был не знаком. это была любовь. и все этим сказано.       может, коко все еще не отпустил. или это просто из-за тоски по тем солнечно-беззаботным денькам, когда он ощущал себя обласканно-обцелованно?       в конце концов, пожалуй, всем нравится чувствовать, что их любят. коко не просто нравилось — он жаждал этой любви, словно лишь ею мог насыщаться. без этого он ощущал себя пустым и разбитым сосудом, валяющимся где-то в углу темной комнаты, куда никто не полезет.       а может, это эффект этой чертовой, всеми воспеваемой первой любви. которая не забывается. которая занимает особое место даже после стольких лет. которая, как правило, мимолетна и хрупка, подобно бабочке.       у него много хороших, прекрасных воспоминаний об этом времени, но… почему-то хорошее не стирает это колющее похлеще ножа чувство чего-то неизменно отчаянного, неизбежно болезненного.       просто смешно. он взрослый человек, в конце концов. а все это — дела минувших дней, которые должны трогать юные, неискушенные сердца. не его.       но почему-то трогает. да что там трогает, откровенно, беспардонно лезет в душу бесцеремонными ручонками.       трогает, лезет, ломает, пожирает.       почему-то коко ощущает себя так, словно ему вновь пятнадцать, только хуже. но ему не пятнадцать. по крайней мере, так было с утра.       их дороги с инупи давно разошлись. не то чтобы это хоть когда-то было правильно.       разумом он понимает, что иного выхода особо-то и не было. чувства упрямо твердят, что это было слишком поспешно, слишком бездумно, просто слишком.       коко думает, что это все для него слишком.       в голове мелькает тусклый огонек надежды — может, еще возможно хоть что-то исправить?       машина подъезжает к развилке.       словно все те же разум и чувства пытаются играть с ним, запутать. кого ты выберешь, коконой хаджиме?       коко давит на газ.