Пепелище

"Venomous bitch, Old witch, You're the reason for all our sins" Karliene – Witch

Иногда Сара вспоминает. Вспоминает то, чего с ней никогда не было, быть не могло. Вспоминает зеленые пальцы и танцующие запахи, гнилое дерево и сырую землю. Она, трехлетняя, собирает в ладони цветы, обычные городские сорняки, и чей-то голос щебечет нежно – "Нет-нет, милая, эти не мешай". Сара застывает, оглядывается, хочет было позвать, но на плечи ей вдруг ложатся руки матери, а голова наполняется причитаниями: "Ай, ну что же ты так перемазалась! Ну что за ребенок!". Мама уводит ее домой, отмывает зелень с рук, и видение развеивается. Вспоминает огонь. Пяти лет она играет на ковре в комнате с камином, когда одно из бревен надламывается, и в воздух взлетают горячие искры. В комнате спокойно, никто и не дергается, но у Сары щиплет глаза, а горло сжимается, а ноги горят, и никуда-никуда не деться, и она начинает плакать навзрыд от боли и страха и несправедливости. Папа бросается к ней, берет на руки, уносит, успокаивает, гладит по голове. Его слова гонят огонь прочь, укутывают ее и защищают. И все же к огню Сара старается больше не подходить – одной искры достаточно, чтобы он снова завел жестокую песнь у нее в душе. Вспоминает маски. Бегая с девочками от экспоната к экспонату (кому в тринадцать лет будет интересна школьная экскурсия?), вдруг останавливается у расписанной уродливой деревяшки из коллекции какого-то давным-давно умершего богача, созданной точно таким же давно умершим мастером. И слышит вкрадчивый шепот, чувствует на себе чей-то пронзительный взгляд, от которого хочется спрятаться, затворить все ставни и забиться в угол. АннетАннетАннетмилаямояАннет "Сара!" – недовольно тянет ее за рукав подруга. – "Ну чего ты застыла, пошли уже!" В нос снова ударят запах дыма. Такое с ней случается редко. "Воспоминания" время от времени настигают ее, но никогда не задерживаются надолго, и по большей части она может жить спокойно, не преследуемая видениями. Потому-то она и старается о них не думать, не размышлять лишний раз, откуда в ней всё это. С годами она начинает притворяться, что их и вовсе нет. Ведь одно дело, когда всякое видит ребенок – "Ох, милая, какой у тебя богатое воображение" – а другое, когда морок находит на почти взрослую девушку. Сара не хочет, сами понимаете, прослыть сумасшедшей, ведь она нормальная, совсем-совсем обычная, и не собирается позволить каким-то рваным видениям, которые за столько лет так и не сложились в единую мозаику, мешать ей жить. Только вот иногда они начинают скрестись у нее под кожей так сильно, так яростно, что она запирается у себя в комнате и боится даже ступить за порог. Такое случается где-то раз в год, и тогда Сара прячется, часами просто лежит в кровати, медленно дыша и раз за разом уговаривая себя успокоиться. Родители принимают это за подростковую хандру. Советуют попить витамины и сходить погулять, хобби новое найти. Сара упрямо запирает дверь. Через пару дней выходит, бормочет неловкие извинения, обнимает отца и целует мать, обещает, что да, найдет хобби, еще одно, и гулять пойдет, обязательно. Накатило, бывает. Она думает, что всё у нее будет хорошо, начинает строить какие-то планы на колледж, пытается разобраться в чувствах к соседскому мальчишке, когда отцу и матери вдруг взбредает в голову переехать в Сентфор. Это маленький, утопающий в тумане городок, который и карте-то не каждый разглядит. Сара ворчит, надувает губы и морщит длинный носик, но покоряется, что ей еще делать остается? Собирает вещи, прощается с друзьями, обещает не пропадать. Плачет ночью в подушку от тяжелого предчувствия, которое шипами сковывает ей грудь, не давая вздохнуть. Когда они, наконец, приезжают после целого дня полного ругани и скандалов матери и отца, она молча рассматривает улицы. – Ну и как тебе Сентфор, Сара? – спрашивает мама. Сара закусывает губу, прижимаясь лбом к прохладному стеклу. Сентфор, пробует она слово на вкус, а на языке вертится что-то другое. Эти улицы, дворы, дороги, старые магазинчики должны называться как-то по-другому, только вот ей так и не удается сложить тот рой звуков, бьющийся о зубы, во что-то единое. Вместо этого она, не поворачиваясь, отвечает: – Я хочу домой. Ей здесь не нравится. Сара не знает, почему, но ей хватает одного взгляда, чтобы возненавидеть это место. Обида заползает к ней под ногти, она разлита в воздухе, от нее никуда не деться. Вдыхая ее, Сара подписывает какой-то мерзкий контракт, соглашается на безумие и муки. Что-то темное и злое, незримое для человеческих глаз, тянет к ней руки и воет воет воетт Мать настаивает, чтобы она осмотрелась, чуть ли не выгоняет. Сара огрызается, наматывает пару кругов. В лесу становится чуть спокойнее, природа всегда ее успокаивала, даже дышится проще. У корней вековых деревьев отцветают маленькие цветы, и она присаживается рядом, поглаживая лепестки с нежностью, которую матери обычно обращают к детям в каких-нибудь идеализированных сказках. Они как будто тянутся к ней, будто ждали целую вечность. Но то, конечно, просто ее воображение. Мельком думает, что можно выкопать пару и пересадить, добавить к тем, что она привезла из Балтимора. С гуляющим неподалеку пареньком разговор у нее не клеится. Даже имя в памяти не остается. Ночью она снова горит. ведьмаведьмаведьма Крики стоят у нее в ушах целый день. Обвинения слышатся ей в грохоте машин, в рое голосов новых одноклассников, а в горле стоит ком. Поглощенная кошмарами, она налетает на какого-то нахального мальчишку, рассыпав вещи, но все, что он дальше болтает, пролетает мимо нее. Не дожидаясь, пока он закончит паясничать, она шмыгает мимо, плевать на тетрадь, пускай себе оставит. Находит класс, юркает за парту и жмется под чужими взглядами, едва ли слыша колкости, которыми бросается местная шпана. – Эй, ты в порядке? Такая бледная, может, к медсестре тебя проводить? – новая соседка по парте, кажется, искренне за нее переживает. Сара сглатывает, бормочет, что все нормально, все хорошо, она просто перенервничала. – Да уж, понимаю. Местечко так себе. Я Кэнди, – говорит девочка, протягивая ей руку. Сара выдавливает из себя улыбку, но руку жмет. Соседка очень даже милая, голосок у нее тонкий и приятный, и мерзкие крики из кошмарных видений на него совсем-совсем не ложатся. – Сара. Весь урок они болтают, и Сара даже чувствует себя, ну, Сарой. Той обычной девочкой, которой так всегда старается быть, которой была всю жизнь. Даже двойка от противной учительницы ее не больно-то и расстраивает, успеет еще исправить, плевать. Она не особо вслушивается в разговоры о Сэме – в Балтиморе у нее тоже были проблемные одноклассники, сбегавшие из дома, ничего нового. Да и не до него ей. Пускай сам решает свои проблемы, ей дела нет. Впрочем, стоит ей выйти из школы после уроков, как под кожу снова забирается упрямый холод. Он повсюду, скребется и требует впустить его. Сара вдыхает влажный осенний воздух и морщится, потому что в нем разлита гниль, как будто неподалеку что-то сдохло. Где именно – понять не может, потому что этот проклятый запах повсюду. Но когда она чуть плаксиво жалуется на него Кэнди, та только недоуменно глаза округляет и говорит: – Может, все-таки в медпункт? Я ничего такого не чувствую. Сара снова давит из себя улыбку и качает головой. – Не нужно. У меня всего-то обоняние слишком хорошее. Видно, где-то птица Ее тошнит. Попросить бы папу с утра, чтобы забрал, но он сейчас занят, все у него какие-то дела, и Сара ежится, представляя, что что придется идти домой одной. К счастью, Кэнди, с ходу записавшая ее в друзья, вызывает проводить. В груди у Сары цветком распускается благодарность. Она с готовностью отвечает на вопросы о Балтиморе, рассказывает об увлечениями растениями и так же внимательно слушает о Сентфоре – что тут есть, что люди делают, во что одеваются. Предлагает Кэнди как-нибудь зайти в гости, посмотреть вещи из "крупного города". Девочка ей очень даже нравится. – О, а это антикварная лавка миссис Хилл! – восклицает Кэнди, указывая на маленький магазинчик. – Ее многие сумасшедшей считают, но по мне так обычная старушка, просто в прошлом застряла, – и тянет Сару за руку. – Зайдем, а? – хитро тянет она. Похоже, что эта лавка – одна из местных достопримечательностей или что-то вроде того. Отказываться будет как минимум неловко. Да и с улицы уйти поскорее хочется. Стоит Саре только переступить порог, как на нее, скуля и путаясь в собственных лапах, прыгает огромный черный пес. Скачет, повизгивает от радости, лижет лицо, и сколько бы старая хозяйка лавки не причитала: "Малютка, ну что ты делаешь, оставь девочку в покое", уходить никак не хочет. Рычит, когда Кэнди пытается его оттащить, щерится. Лишь когда Сара гладит его в ответ и целует в холодный темный нос, он слегка поумеривает пыл, но упорно продолжается вертеться вокруг, трется о ноги и изредка снова поскуливает, прося почесать за ухом. Ни на секунду не отходит. – Он выбрал тебя, – мудро произносит миссис Хилл. – Сразу решил, что тебе быть ему хозяйкой. Да ни за что на свете родители не позволят ей держать дома такую большую зверюгу. Но волей-неволей Сара сама не хочет расставаться с животным. Будто между ними и правда есть какая-то особая связь. Всего на мгновение в памяти всплывает горестный, отчаянный лай. Чей – она не знает. У нее никогда не было собак. Глаза сами собой слезятся, и она, поддавшись порыву, обнимает пса, зарываясь лицом в густую черную шерсть. За всем этим она как-то пропускает разговор Кэнди и миссис Хилл о кукле, и возвращается в реальность только тогда, когда новая подруга чуть ли не под сует ей тряпичное страшилище. – Ну, что думаешь? Кукла мерзкая. Саре хочется с размаху её в огонь бросить, чтобы только угли и остались, но негоже портить товар в антикварных лавках. Потом не расплатишься. – Страшная она какая-то. Зачем тебе такая нужна? – И то верно, – цокает языком Кэнди. – Такую и даром не возьмешь. На том они прощаются. Миссис Хилл пытается было ей сунуть еще Ловец снов, но Сара отнекивается. Отец эти штуки "пылесборниками" зовет, а у нее и так в до сих пор неразобранных коробках штук пять точно лежит – некогда она пыталась ими отогнать странные сновидения, да только бесполезно все, никуда они не делись. Еще один ей точно не поможет. Собака идет за ними. Подпрыгивает, вьется рядом и время от времени тявкает, давая о себе знать. Сара думает, что никогда уже с ней не расстанется, даже если придется с родителями целую войну развязать. С ней как-то спокойнее. Даже гнили в воздухе стало как будто меньше, а тени – короче. Мать и отец ругаются, двойку эту несчастную припоминают, но Сара стоит на своём. Разве не мама ей рассказывала про местную потрясающую природу и плюсы большого дома? Разве не нужно охранять их новое жилище? Упирает руки в бока, чуть ли не на порог садится – оставлю пса, и точка. Ей отчасти неловко – родители перед ней себя виноватыми чувствуют за всю эту историю с переездом, но за эти пару часов мохнатый друг стал ей так важен, будто она его годами знает. Отец сдается первый. Машет рукой, мол, что хочешь, дочка, делай, только ухаживать будешь сама. А следом и матери остается смириться. Сара довольно улыбается, впервые не вымученно с момента въезда в этот странный город, тянет собаку наверх и ищет в телефонном справочнике номер ветеринара. В выходные нужно будет сходить. АннетАннетАннетведьмаведьмаведьма Тени тянутся к ней. Плачут, скребутся костлявыми руками в окно, воют, требуют. Хотят до нее добраться, забить, задушить. Иззатебяиззатебя Царапают мокрую землю. Цепляются за ветви деревьев. Ревут, точно бешеный зверь. Этоиззатебяониегозабрали Пёс лижет ее залитое слезами ужаса лицо. Сара вздрагивает, резко поднимается на постели. Судорожно оглядывается. Раннее утро. Солнце встает. И не может сдержать рыданий. Сама не знает, почему плачет, почему так страшно. Сон мутный, рваный, она его едва-едва помнит, у самого края сознания может поймать, но на душе камень, а во рту горько-горько. А ноги горят. Она обхватывает пса за шею, снова утыкаясь в мягкий мех, цепляясь за него, и плачет, чувствуя себя совсем крошечной. Наконец, успокаивается. – Прости, перепугала тебя, наверное, – виновато говорит она псу, снова почесывая друга за ухом. – Пойдем, выведу тебя перед школой. На улице тихо. Никого почти нет, воздух прохладный, влажный – ночью дождь шел – но не свежий, нет. Гниль. Пес бежит чуть впереди, но всегда ее ждет. Иногда, будто подбодрить желая, приносит с земли какие-то шишки и веточки. Последние Сара кидает ему, и за игрой это утро кажется почти что спокойным. Игра резко обрывается, когда пес вдруг разражается злым, тревожным лаем. И резко срывается с места. Сара мешкает мгновение – и бежит за ним, подгоняемая темным предчувствием чего-то неизбежного. Перепрыгивает через торчащие корни, огибает деревья. Пес ее ждет, но всякий раз нетерпеливо лает. Наконец, добегает. На земле лежит тело, из-под которого прорастают цветы. Аннет, доченька, милая моя, дай их мне, я так устала. От боли. А коль ошибешься – для вечного сна. Но мы с тобой не ошибаемся, нет, Аннет, ты все делаешь правильно. Солнце мое, радость моя, ангел мой, Аннет, растолки их и дай мне. "Аннет" Впервые за долгое время слова в ее голове такие ясные. Это подобно тому озарению на лугу годы назад. Это не сбивчивый шепот, не волна обвинений, но ясная и четкая, сочащаяся болью мольба. – Нет! – кричит Сара. Слова рвутся откуда-то изнутри, раздирают глотку. Сара падает на колени, увязая ладонями в цветах, позволяя лепесткам испачкать пальцы. – не хочу, не хочу, не надо! – она не понимает, не знает, но голос матери продолжает умолять дать ей цветы, срывается на рыдания, и от него никуда не деться, не закрыть уши. Из глубины души поднимаются картины осунувшегося лица и сморщенных пальцев, потухших глаз и посиневших губ. С трудом поднявшись на дрожащих ногах с помощью пса, она бежит. Спотыкается, падает несколько раз, но упрямо бежит прочь от голоса, прочь от женщины, что ищет смерти из ее рук. На выходе из леса она оседает на землю и подняться уже не пытается, только обхватывает голову руками и снова плачет. Пес виновато скулит, кладет на нее морду, пытается опять успокоить, а она не может, всё лежит и рыдает. Такой ее находит отец. Сбивчиво она говорит ему про труп, цепляется грязными пальцами за рабочую рубашку, боясь, что папа исчезнет, что она снова останется одна с тем голосом. – Мальчик... там, в лесу... Отец подхватывает ее на руки, несет домой, а она все повторяет себе: – Сара, Сара, Сара, Сара, – лишь бы заглушить четкое, полное страдания "Аннет".