Мухи и бабочки

Не то чтобы Габриэль многое знал о мухах. Крохотные жужжащие частички человеческого мира — Габриэль не знал, как пользоваться телефонным аппаратом, как жевать так, чтобы не прикусывать щеки и почему двери в магазине открываются перед ним сами (хотя последнее его ничуть не удивляло и отнюдь не расстраивало, напротив), до познания маленьких живых штучек ему еще далеко. Тем более когда он — не человек вовсе, и сроки его любознательности не ограничены десятилетиями такого незаметного периода, как жизнь. В общем, не то чтобы архангела занимали мухи и их повадки, но когда одна такая принесла на лапках кусок рафинада и десантировала его в чашку какао; когда на окне мухи на миг сложились в сердце; когда, в конце концов, он ясно услышал в жужжании мухи особую мелодию — он задумался. Не то чтобы Вельзевул многое знала о чувствах. Поэтому, когда в груди подрагивало, когда мышцы лица искажались в неудержимую гримасу улыбки, когда короткие пальцы тянулись к чужим, длинным и, наверное, теплым, как молоко (Вельзевул кривилась, но пальцы тянулись), когда взгляд убегал, не задерживаясь в чужих глазах, пропуская морщины в уголках рта и родинку на шее, когда хотелось заткнуть уши, чтобы не слышать чужое напевание, переворачивающее ад и рай, — тогда она создавала мух. Каждый раз по одной. Внутри чуть отпускало, а отдельные мухи в итоге превратились в мушиный легион. Гудящий, снующий, щекочущий лапками, лезущий, казалось, в самую голову. И Вельзевул их отпустила. Когда Габриэль входит в паб, то и дело отмахивающийся и хлопающий себя, Вельзевул прячет глаза в черном кофе, который для того, в общем-то, и заказала, и уголки рта дрожат то вверх, то вниз. Через два дня после того, как они случайно столкнулись ладонями, к Вельзевул прилетает не менее тридцати бабочек.