***
Кен не мог поверить в своё счастье. Реальный мир оказался лучше, чем он думал. Здесь на Кенов обращали внимание! Он каждый раз останавливался, видя, как очередная Барби радостно целует какого-то везучего Кена, как они держатся за руки, как круто и уверенно выглядят Кены... И даже на него, самого лузерского Кена в истории, смотрели с интересом! Кену определённо нравился этот реальный мир. Интересно, Барбилэнд когда-нибудь станет таким же?.. Высшей точки воодушевления Кен достиг, когда к нему обратился какой-то очень высокий Кен в крутом костюме. — Как тебя зовут, чудо? — его глаза блестели чем-то восхищённым, и это льстило. На Кена прежде никогда так не смотрели. — Кен. Разве по мне не видно? — ответил он, имея в виду, что он ну явно не Барби, неужели этот странный Кен этого не видит? В любом случае, блонди-Кен готов ему простить невнимательность. Хотя бы за этот взгляд, полный восторга. Тот лишь согласно посмеялся: — Конечно, ты прав, Кен, — он встал рядом, отчего Кен смог действительно оценить, насколько же этот Кен гигант: выше на целую голову. Разве такие бывают...? Гигант, как его решил называть про себя Кен, тем временем продолжил: — Как кукла. Тебе подходит это имя. Его интонация звучала странно, но Кен, отвлеченный своеобразным, но комплиментом («подходит»? разве не всех зовут Кенами? за исключением Аллана, конечно), не обратил внимания. Вместо этого он сказал: — Я никогда прежде не видел настолько высоких, — и задрал голову, глядя Гиганту прямо в глаза. — Рад быть первым. Зови меня Паул, — Гигант, нет, Паул вновь улыбнулся, а затем протянул большую мозолистую руку с часами на запястье: — Не против моей компании? Кены никогда не звали блонди-Кена никуда. Хотя бы потому, что некуда звать: у Кенов не было домов, а все заведения в Барбилэнде принадлежали Барби. Вообще всё принадлежало Барби; блонди-Кен, например, спал на пляже, на шезлонге. Было явно не так комфортно, как в кровати-сердечке стереотипной Барби. — Давай, — безмятежно улыбнулся Кен. Ему нравился реальный мир.***
— Давай. Улыбка этой куколки была именно такой, какой её представлял Паул: милой, белозубой — голливудской, одним словом. Этот человек был настолько нереально красив, что Паул действительно начал считать, что он кукла. И имя подходящее. Кен, надо же. Паул всегда бил и уродовал Кенов в детстве, но с этим Кеном хочется сделать кое-что другое. Дальше всё прошло настолько быстро, насколько это вообще возможно. Кен согласился сесть в его машину, согласился на кофе, пусть и очаровательно обжёгся, когда пил его, а затем... Поехал к нему домой. Паул воспринимал происходящее, как какой-то невероятно счастливый сон. Обычно ему сразу отказывают, когда он знакомится на улицах, справедливо считая пидором, поэтому Паул уже давно забросил идею спонтанного знакомства с незнакомыми парнями, да и девушками тоже. Но сегодня он не сдержался и, Господи, правильно сделал. Уже у себя в квартире Паул вручил ему вино. — А мне правда можно? — мило стушевался Кен, принимая бокал и с любопытством глядя в него. Боже. Паул чувствовал, как умрёт от перенасыщения прямо сейчас: куколка была слишком красивая, слишком чудесная, слишком послушная и правильная. Паул чувствовал, что не сдержится, и был прав. Кена развело от первого же бокала; кажется, он реально почти никогда не пил. Паулу бы стало совестно, особенно учитывая, что он сам, с его-то габаритами, не чувствовал абсолютно ничего, кроме ещё большего возбуждения и окрыления, но... Вместо этих бесполезных терзаний он лишь крепко поцеловал эту прекрасную, сексуальную куколку. Кен, несмотря на небольшое опьянение, нашёл в себе силы сопротивляться: упёрся своими ухоженными загорелыми руками в плечи Паула, смял ткань его пиджака, промычал что-то неодобрительное в поцелуй. — Стой, ты чего, я делаю это только с... — Паул не дал ему договорить, лишь вжимая его в пол всем своим внушительным телом: этому рту явно найдётся лучшее применение, нежели молоть пьяную чушь. В конце-концов, Кен сам пришёл к нему, с улыбкой принимая его очевиднейшие намёки, поэтому Паул имеет право делать то, что делает. А делал он много. Реакции куколки оказались даже слаще, чем Паул ожидал: он трогательно сжимал бёдра, не пропуская Паула между, извивался своим чудеснейшим телом, хныча ему в рот, и вздрагивал, когда Паул, избавляя его от одежды, нетерпеливо дотрагивался до идеально вылепленного тела. Он чувствовал, что с тем же успехом мог ебать Аполлона, настолько Кен был совершенен. Белые платиновые волосы на контрасте с загорелой кожей, чудесные голубые глазки с этими белёсыми ресницами, сладкий розовый рот, который одно удовольствие целовать... Паул едва не кончил себе в штаны. — Господи, — пробормотал он хрипло, наконец отстранившись. Кен тяжело задышал, часто моргая влажными глазами, и шмыгнул носом, глядя на него беспомощно. Паул не сводил с него глаз, скидывая смятый пиджак: — Мне кажется, я влюбляюсь в тебя всё больше и больше. — Но ты не должен в меня влюбляться, — жалостливо возразил Кен, упирая ладони ему в грудь. Его оголённый живот с такими же, как он сам, идеальными кубиками пресса часто вздымался, притягивая взгляд Паула. Он уже представлял, как кончит на него, а затем вылижет дочиста, ловя чужие стоны. О, Паул мечтает ему отсосать. — Почему нет, куколка? Ты прекрасен, — легкомысленно возразил Паул, а затем вновь заткнул его поцелуем. Кен раздевался легко и сопротивлялся, судя по ощущениям, для виду: Паул легко развёл его ноги, вклиниваясь между, когда полностью стянул с него этот дурацкий комбинезон. Тот отлетел к шляпе, от которой Паул избавился ещё в начале. Хотя... Было бы горячо нацепить её, если (когда) Кен бы прыгал на нём и члене, как ковбой. Но прямо сейчас Паулу слишком нравятся эти светлые растрёпанные волосы; намного светлее, чем у него самого. Кен словно сам весь состоял из света, даром, что кожа загорелая. Паул уже полюбил кусать и лизать её, вызывая у куколки дрожь. — У тебя никогда так не было? — спросил Паул, сжимая в ладонях округлые ягодицы. И задница у Кена тоже была идеальной — где в нём хоть единый недостаток? Куколка не ответила; лишь невнятно помотала головой, что Паул с удивлением воспринял за отрицание. Девственников у него ещё не было. Паул скоро разделся сам. Кен вздрогнул от контакта с голой кожей, и по его взгляду Паул понял, что тот испугался его габаритов. Ну да. Кен прямо говорил, что «никогда не видел таких огромных». — Не бойся, куколка, — Паул с наслаждением вдохнул его нежный запах, терясь носом о чистый гладкий висок, — я буду осторожен с тобой. А затем аккуратно поднял вскрикнувшего Кена, прижимая к себе. Он был далеко не лёгким, но Паул не испытывал никаких трудностей: в высоком росте и мышцах, помимо устрашения, есть и реальная польза. — Кровать — более подходящее место для тебя, — с этими словами Паул вжал его уже в постель, в чистое хрустящее покрывало, тут же крепко целуя, на сей раз — с языком. Кен был очаровательно неопытен даже в этом, и Паул быстро взял главенство. Как и во всём остальном. Кен хныкал на протяжении всего процесса, часто затыкаемый чужим ртом, и напуганно сжимался, но, стянув боксеры, Паул отметил, что у него всё-таки стоит. А ещё, что там всё гладко. Боже, Паул и так собирался его всего вылизать, а теперь делал это с удвоенным усердием. Куколке явно были непривычны такие ласки: он удивлённо стонал, беспомощно выгибаясь; больно, но мило хватался за его волосы и широко разводил ноги — Паул не подозревал, что он так может, но это был приятный сюрприз. Паул представлял, как сложит его пополам, закинет стройные загорелые ноги на плечи и от души, с оттяжкой... — За что небеса послали тебя? — шептал всякую влюблённую чушь Паул в перерывах между тем, чтобы вылизывать его задницу и сосать член, заглатывая иногда до упора, тычась носом в лобок. Если бы Паул мог — он бы сожрал его целиком, без остатка. Кен кончил в его рот разочаровающе быстро — Паул бы хоть вечность сосал его член, слушая эти сладкие стоны — но стал таким умильно-расслабленным и счастливым, как и любой после качественного секса, что Паул посчитал это идеальным моментом. Он раскатал по своему давно вставшему члену смазанный презик. Куколка лениво хлопала глазками, не сопротивляясь, когда Паул раздвинул его ноги и закинул к себе на широкие плечи, позволяя голой коже соприкоснуться, и, кажется, от ленной сонливости оргазма не понимал, что происходит. — Может быть немного неприятно, — предупредил Паул, прежде чем поцеловать. Он вовремя заглушил чужой плач. Голубые глаза выглядели вдвойне прекраснее, когда блестели от слёз. Куколка содрогалась в рыданиях, когда Паул преодолевал сопротивление расслабленных мышц, и отворачивала голову; Паул видел, как с зажмуренных глаз текли ручейки слёз, и с охотой слизывал их солоноватые дорожки. — Ну, куколка, не плачь, — он утешающе провёл носом по взмокшей шее, продолжая, тем не менее, безжалостно продвигаться внутрь. — Ещё немного. Паул знал, что у него немалые, вернее, откровенно огромные габариты внизу, и первое проникновение всегда было самым сложным даже для женщин, что уж говорить о непредназначеных для этого мужчинах, как Кен. И, тем не менее, он имел в этом опыт и достаточно подготовил куколку, чтобы не порвать. Паул бы не простил себе такое. — Ты такой узкий и горячий внутри, — бормотал он в чужое красное ушко, совершая плавные круговые движения бёдрами, буквально вращая член. Боль должна быть ужасной, но Кен должен привыкнуть. — Создан для моего члена, не думаешь? «Я создан для Барби», хотел сказать Кен, но на деле лишь зарыдал сильнее прежнего и спрятал лицо руками. Со временем его плач превратился в тихие одинокие всхлипы, а затем — в жалобные хныки, когда Паул доставлял ему удовольствие. Волосы давно растрепались от активных телодвижений; Паулу понравилось утыкаться в них носом, пока он размашисто вгонял внутрь член. И соски у куколки были замечательные. И руки, ухоженные и сильные. И пресс. И бёдра. И шея, и линия челюсти, и ключицы, и глаза, и зубки, да даже ебаный пупок в нём был совершенен! Паул мечтал съесть его, мечтал выебать до потери сознания, мечтал обнять, мечтал любить. И он любил его — так, как умеет. Паул не остановился, когда кончил. Лишь поменял презерватив, поцеловал куколку во вспотевший висок и поставил в коленно-локтевую; Кен покорно прогибался в спине, стонал на поцелуи в шею и шлёпанья по загорелой заднице и хныкал от удовольствия, когда Паул задевал простату. И спина у него была такая же идеальная; Паул полюбил кусать его загривок и целовать лопатки, оставляя засосы. Второй раз он кончил на прогиб в пояснице, моментально слизав всё собственным же языком — кожа была самой сладкой на свете. — Я устал, — сухо всхлипнул Кен, утыкаясь лицом в постель. Прежде он никогда ни от чего не уставал. Два оргазма, первые за жизнь, выжали его досуха. — А я — нет, — Паул ласково поцеловал вздрагивающие плечи, чтобы потом взять и перевернуть его обратно на спину. Заплаканное лицо Кена одновременно распалило и разжалобило его. — Мы сделаем паузу, — и, целуя его в висок, — что бы ты хотел поесть? Куколка заметно взбодрилась, обнадёженно хлопая влажными слипшимися ресницами. Поэтому, когда после этого Паул исполнил своё желание и, нацепив на белобрысую голову ту самую ковбойскую шляпу, позволил себя оседлать, двигался он вдвое усерднее: Паул был готов взорваться от вида своего члена, исчезающего и появляющегося меж двух хорошеньких бронзовых ножек, и с удовольствием ласкал уже помеченное им же тело. Он чувствовал, что никогда не насытится происходящим. Лёжа в постели, в наконец-то установившейся мирной тишине, Паул, уже засыпая, сонно спросил: — Мы же как-нибудь повторим, да?.. Но куколка уже крепко спала, вымотанная и физически, и эмоционально.***
«Мы же как-нибудь повторим?». Кен глупо смотрит на тёмный потолок, освещаемый лишь диском луны. Он проснулся глубокой ночью, придавленный чужой тяжёлой рукой и с жутко болящим телом. Особенно — между ног. Всё это было так ново для Кена, что он мог лишь опустошённо моргать и слушать сопение рядом. Реальный мир оказался не таким, как он ожидал.