Не раскаяние

В этом кабинете даже гостевое кресло обтянуто кожей. Случайных людей здесь не бывает, а для «своих» держат лучший коньяк и отменный кофе. И миловидную секретаршу, чтобы было, кому этот кофе варить — ее тоже держат. Она почему-то выводит из себя особенно сильно — эта стерва с силиконом в декольте. В отличие от неудобного кресла, отвратного кофе и дерьмовой погоды, на нее можно наорать. Сладостно, с удовольствием. Так, чтобы выбежала из кабинета и уселась рыдать. — Выпей, — коротко советуют Пете. Вряд ли на лице у него так уж красочно отразились мысли о девчонке, но выпить все равно не лишнее. — Французский коньяк — это тебе не пиво под футбол, Петя, он требует внимания. — Час дня ж ещё, Сергей Владимирович, — возражает Петя, тем не менее, оказывая напитку должное внимание. Пищевод не обжигает, но в желудке моментально сворачивается клубок тепла и слабой боли. Надо было поесть с утра. Надо было не только поесть. Пакетик с кокаином болтается в кармане куртки. «Ломает тебя что ли?», — прикрыв глаза, удивлённо спрашивает себя Петя. И с креслом все в порядке, и девчонка нормальная, даже симпатичная. Это ты с утра решил поговорить с начальством на трезвую больную голову. — Накладочка у меня вышла, Сергей Владимирович, — всё-таки произносит он. Алкоголь не придает особой смелости, но отцовского старого товарища Петя знает давно и никогда особенно не боялся. — Это с чем это? Вроде мне докладывали, что успешно у вас прошло, — на него не обращают особого внимания. Сопляк. Щенок. Притащился со своими щенячьими проблемами, будет скулить и чего-то выпрашивать. — Как там матушка-то, здорова? Ты так и не сказал. — Здорова. В лучшем виде, — обиженно бубнит Петя. Оттянуть момент на пару секунд. Неуютно. — Хорошо у нее все. Я к вам не об этом... Я по работе. Налажал я, Сергей Владимирович. Его рассматривают без удивления. Настолько без удивления, что даже обидно. Как будто это и был-то только вопрос времени, когда он, Петя, натворит херни. — Ну? Рассказывай, — французский коньяк плещется в прозрачном, натертом до блеска стекле, а к горлу подкатывает тошнота. «Обосрался я по полной, Сергей Владимирович. Подкинул наркоты какому-то лоху. А у него и не было на самом деле ничего, даже тупого экстази. Давайте откатим, а? Вам же не сложно?». Завершив этот мысленный монолог, он сглатывает комок, подкативший к самой глотке. И складывает ладони на коленях. Почти пансион благородных девиц.

***

Кокаин ложится на бортик раковины неровной дорожкой — почти и не видно на мраморной поверхности. — Нахуй пойди, — шепотом советует Петя кому-то, кто по ту сторону двери попытался покрутить ручку. — Объебаться в главном управлении по борьбе, — то ли удивляется, то ли предлагает он сам себе. — Да и похуй. Что они тебе сделают? В носу пощипывает, но уж точно не от желания глупо разреветься. Он долго рассматривает себя в зеркало, убеждаясь, что не потечёт кровь. Потом умывается — несколько раз, выкрутив холодную воду на полную. Но она все равно не становится достаточно ледяной. — Да и похуй. Да? — доверительно спрашивает он у отражения. Оно смотрит в ответ широко распахнутыми изумленными глазами. — Попытался — облом. Что ты ещё можешь сделать? Мокрый Петя в зеркале, запустивший пальцы в спутавшиеся волосы, похож на истерзанного кошками воробья. Ему так очевидно ещё только чуть за двадцать, что становится понятен тот взгляд в кабинете. Щенок обосравшийся. Петю тошнит долго и до победного. От попыток попить воды прямо из-под крана становится только хуже. Где-то между желанием сдохнуть поскорее от похмелья и отстраненной мыслью, как же мрамор никак не нагреется от упершихся в него ладоней, приходит успокоение. Ничего он не может исправить. Ничего он вообще не может. Капли воды срываются с ресниц, текут по скулам. Все ещё недостаточно холодной.

***

— Вставай. Давай, ну! В себя приди, — из муторного тяжёлого сна его вытаскивают рывком. Самым буквальным — тянут за футболку, заставляя усесться на кровати. — Пап, — слабо отмахивается он. Обозначить, что проснулся, чтобы перестали трясти и тормошить. Тошнота снова возвращается и замирает где-то в горле. — Мне Сергей сегодня звонил, рассказывал о твоих подвигах. Покрывало соскальзывает с плеча. Становится холодно. Или холодно, или страшно. Всё едино. Вдоль хребта встают дыбом мелкие волоски. — Сам ничего сказать не хочешь? Петя согласно кивает. Страшное как будто бы уже произошло. Его поймали и осталось честно раскаяться. Во всех неприглядных и глупых подробностях, а потом станет легче. — Пап... Помоги? Ну чего тебе стоит? Никакого согласия и даже гневного окрика он в ответ не получает. Отцовская спина, затянутая в служебный китель, неподвижно замирает. — Ещё раз скажи. — По... — голос внезапно обрывается, приходится вдохнуть. — Помоги, пожалуйста, пап. Я показания в суде могу дать, что этот придурок, он совсем ничего... Слова не подбираются, и Петя хмурится, нервно сплетая пальцы, словно это поможет внятно произнести наболевшее вслух. Чужого стремительного движения он не замечает, пока пощёчина не обжигает скулу, заставляя завалиться на бок, на локоть. — В суде он собрался выступать. Совсем оборзел? Изумление сильнее и больше, чем боль. Шире, объемнее. Хорошо, что не видит мама. Если досчитать до десяти, то отец опомнится. Придет в себя. Сбавит обороты и можно будет нормально поговорить. — Ты у меня заткнешься и будешь об этом деле молчать, понял? — жёсткие пальцы цепляют Петю за подбородок, заставляя задрать голову, и не позволяя даже кивнуть в ответ. — Я спрашиваю, понял? — А этот? — еле слышно произносит Петя. Безымянного парня уже не так уж и жалко. Гораздо сильнее жалко себя. — Неделю дома посидишь, считай, командировку тебе оформили. Услышал? На его вопрос не будет никакого ответа. — Посижу. — Матери только не вздумай ничего разболтать.

***

— Опять поругались? — в слабом свете настольной лампы толком не разглядеть лица. Но Петя на всякий случай отворачивается, оставляя взгляду только профиль. — Как обычно, мам. Ничего серьезного. — Разве? Отец так поспешно ушел, мне уже показалось... — Его... По работе там... Вызвали, — с трудом собирает слова Петя. В голове звенит, словно она совершенно пуста. Не осталось никаких мыслей, желаний, только усталость и желание спрятаться ото всех. — Все хорошо, Петь? — А меня не вызвали. У меня отпуск, представляешь, — он укладывается на диван, подтянув колени к груди, и прижавшись горящей щекой к шершавой обивке. — У тебя же недавно уже... Хотя... Ну и к лучшему, да? — что-то недоступное ему для себя уяснив, мама касается кончиками пальцев волос на загривке. — Дома почти перестал бывать, хоть немного побудешь. — Побуду, мам, — обещает он, дыша приоткрытым ртом, чтобы не начать жалобно хлюпать носом. Хреновый день. Хреновая идея. Надо просто закрыть глаза и забыть. И совсем скоро начнется следующий.