Отчаяние прикосновений

Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как Стивен понял, что его тело принадлежит не только ему одному, и он даже успел к этому привыкнуть. Более того, «привыкнуть» здесь следовало понимать не в том смысле, как «понял, что сходит с ума и решил пустить всё на самотёк и смириться», а действительно «привыкнуть». Стивен, можно сказать, даже был рад, что Марк всё это время был с ним. Марку всегда думалось, что он болен, что он разрушен изнутри и снаружи, что с каждым разом, когда его вторая личность выходила на первый план, что-то внутри него ломалось только сильнее. Но эти последние несколько месяцев были для Марка самыми лучшими за много лет. Внезапно для него самым естественным и самым правильным оказалось всё время чувствовать Стивена где-то рядом с собой, говорить с ним, думать о нём, касаться его. Хоть и иногда, на самом деле, это всё ещё было немного странно — чувствовать себя не целиком. Чувствовать себя отдельными, разрозненными частями. Особенно в такие моменты. В какие-то из них Стивен мог ощущать ярче свои икры, колени и бёдра, в какие-то — торс и грудную клетку, иногда, намного реже — бока и плечи, каждый раз неизменно отзывающиеся эхом чужих касаний. Особенно остро он всегда чувствовал прикосновения Марка к шее в моменты, когда из просто щекотных они становились нежными, тягучими, разбрасывающими искорки мурашек по всему телу. В такие моменты — в их моменты — Стивен приучил себя закрывать глаза. Так он не видел Марка в отражениях, не видел его отчаянного, болезненного взгляда, так Стивен мог себе вообразить, будто Марк действительно находится рядом с ним. Будто они просто лежали рядом на их общей кровати, согретые проникающим сквозь окна солнцем и друг другом, будто всё, что происходило между ними, было абсолютно нормально. Последнее время Стивен воображал себе очень много. Марку очень нравилось наблюдать за тем, какие выражения принимает лицо Стивена в моменты, когда он к нему прикасается. Как из весёлой, щекотливой улыбки, смешанной с недовольным фырчанием, его лицо приобретает более резкие, острые черты, замирает в недоулыбке, застывшей посередине вздоха. Как изгибаются его брови, когда Марк едва ощутимо скользит пальцами вдоль торса и рёбер, как на выдохе распахиваются чужие губы, пока Марк ведёт ладонями вниз, собирая дрожь предвкушения с горячей кожи. Ему нравилось чувствовать напряжение тренированных мышц под пальцами, когда он с усилием сжимал пальцы на чужих бёдрах, давя большими пальцами на внутреннюю сторону, раздвигая их в стороны. Нравилось обводить шершавыми ладонями гладкую кожу колен и скользить вниз по икрам. Больше всего Стивену нравилось размышлять о том, каким на ощупь было бы чужое тело. Представлять себе гладкую жёсткость мышц на спине, осколки старых шрамов, рассыпанных по всему телу, будто причудливые узоры, мягкую упругость отросших волос, за которые было бы очень удобно хвататься, соскальзывая ладонью с шеи выше. Стивен очень много думал о том, как приятно было бы запустить в эти волосы пальцы, оттянуть назад, смотря на Марка снизу вверх и видя в чужих глазах отражение своих. О том, что шрамы на чужих руках могли бы сказать ему о Марке больше, чем слепому — точки в шрифте Брайля. Стивен, в принципе, всегда думал очень много. Проблема была лишь в том, что Марк никогда не позволял ему вести, никогда не давал ему контроль над руками, ладонями, пальцами. Он никогда не позволял ему касаться его в ответ. Марк будто боялся, что если позволить Стивену такую малость, вся та крохотная иллюзия, построенная им самим в воображении, в миг развалится. Стивен, если честно, думал точно так же. Было немного нечестно, но Марк никогда не позволял Стивену прикасаться к нему в ответ. Это было неоговоренной истиной между ними, линией, что была проведена когда-то давно и никогда не пересекалась. Более того, Марку всегда больше нравилось приносить удовольствие кому-то другому, нежели получать самому. Если быть до конца честным, в жизни Марка было слишком много сложностей и без того, чтобы взваливать на Стивена нечто столь бестолковое и пустое, как его удовольствие. Возможно, это даже было жестоко — вот так не позволять Стивену прикасаться. Марк видел это каждый раз в выражении чужого лица, каждый раз, когда тот пытался высвободить руки из-под чужого контроля, перехватить управление, сделать что-то в ответ. Это было отчаяние. Не похожее на то, что залегало где-то глубоко у Марка в душе, туманно-серое, как кристаллизованный пар, и прочное, как вибраниум. Отчаяние Стивена было злым, тягучим, словно чернильная вязь патоки, раскалённым, словно закупоренное в бутылку ядро Земли. Но именно это отчаяние каждый раз заставляло Марка сопротивляться усерднее, касаться сильнее, вдавливая пальцы в натянутые мышцы, выжимать Стивена без остатка, пока он не переставал пытаться сделать что-то в ответ. Наверно, это было ужасно с его стороны. Стивену бесконечно сильно хотелось Марка обнять. Хотелось обвести кончиками пальцев все места, до которых их незавидное положение могло бы ему позволить дотянуться, проверить чувствительность чужих шрамов — это ведь были шрамы Марка, не его, они никогда не были его — хоть раз взглянуть Марку в глаза и сказать, как он для него важен. Как невозможно, безгранично и бестолково Стивен в него влюблён. Стивену хотелось просыпаться по утрам и видеть Марка рядом с собой, умиротворённо спящим на соседней подушке, хотелось перебирать его растрёпанные волосы, целовать его в мягкие, тёплые губы. Ему хотелось быть с Марком целиком и полностью, а не только в те особенные моменты, ограниченные неоговоренными правилами, полные исступлённого желания и отчаяния. Стивену хотелось так, так много всего. Так много всего невозможного. Именно поэтому он смиренно принимал чужое красноречивое молчание и скрытую в нём чужую не менее бестолковую любовь, выразить которую Марк был не в силах. Впитывал отчаяние чужих прикосновений, которые из раза в раз становились всё более мягкими, всё более тягучими, будто растянутой во времени лаской можно было излечить их больные сознания. Будто поселившееся в них двоих отчаяние могло уничтожить само себя, если хорошо постараться. Марку, в общем-то, было достаточно и этого: возможности прикасаться, возможности чувствовать, возможности любить кого-то так исступлённо и так отчаянно. И быть любимым в ответ.