— Что за хрень ты слушаешь, Носова? — голос Будиловой пробивает биты и врезается в уши ядовитой насмешкой.
Поморщившись, Аня неохотно стягивает с головы наушники. Из них долбит эмо-музыка так громко, что стоящая рядом Оленька наверняка услышала её ещё за пять метров отсюда.
Носова презренно молчит, обводя одноклассницу надменным взглядом и, применяя всё своё актёрское мастерство, делает вид, что её сейчас вырвет. А Оле насрать — для неё это похвала высшей степени, лишнее подтверждение тому, какая она сука. Есть повод для гордости.
— Это музыка твоя, — Будилова зеркалит наигранный рвотный рефлекс и пищит, передразнивая: — «Найди и сожги мой потерянный раааай!» Лучше себя сожги, — бросает она напоследок и проходит мимо, будто этой встречи и не было.
У Ани может и астма, и придуманная дедом болезнь, и приверженность к эмо-культуре, но зато иммунитет к оскорблениям у неё просто титановый. «Да и похуй» — в сотый и тысячный раз, бесстрастное и серое, как пасмурное небо за окном, как пепел с кончика сигареты. Она надевает обратно наушники, но вместо слов песни почему-то отчётливо слышит, как цокают цацки и туфельки Оленьки.
*
Вообще-то Аня нисколько не глупая. И вовсе не сумасшедшая, как думают многие. Она может быть в тысячу раз разумнее всех своих одноклассников, бабки с дедом и учителей, которые при виде неё косят глазами в сторону окна, выбирая кого же туда выбросить: её или себя.
Аня наблюдательна. И умна.
Она видит, как Будилова отзывается на её острые насмешки. Никак. Её не подавить, не задеть оскорблением её чувства стиля, внешности, поведения. Она безжизненно-ледяная, когда слышит упрёки, отвечает заученным острым оскалом, маскируя его под безразличную улыбку. Мастер контратаки. Но у любой брони есть слабое место, и эта не исключение. Стоит Епифанову в шутку сказать, что он хочет переспать с ней, как в ответ Оля делает выпад. Всегда отклик, всегда реакция. На любые попытки подъёбов о личном фронте.
Маслом огня не потушишь, но у Ани теперь другие планы. Она раскалит его добела.
*
План до неприличия прост: провокация. Если Олю нельзя оскорбить, значит можно соблазнить. И плевать, что она неприступная. Не железная всё-таки.
— А тебе нравятся девочки? Ты мне нравишься, Будилова, красивая.
Ответом для Носовой является ниспосланный сверху вниз взгляд, посылающий нахуй.
Аня прячет ухмылку.
Оля действительно симпатичная. В сотню раз лучше всяких Колючек и Меланий. Пламенеющую рыжину волос Будиловой Аня узнает из тысячи и увидит даже среди пылающих костров Ада, куда они обе, разумеется, попадут. Оля за свою нечеловеческую красоту, разбив сотни сердец ухажёрам, а Аня… Что ж, в рай она точно не попадёт. И будут они вдвоём коротать вечность, петляя по девяти кругам, и может Аня даже смоет с себя чёрную краску в Лете.
С Будиловой и самому аду не поздоровится, уверена Аня. Она сущий демон, при виде которого всех обитателей преисподней охватит праведный ужас. Оля сногсшибательно кокетничает и строит глазки, но с таким же мастерством она умеет превращаться в фурию, и упаси господь вам встать у неё на пути, — она испепелит вас к чёртовой матери. Она и пепел сожжёт, если захочет. Неконтролируемая и яростная, как стихийное бедствие, как полыхающий пожар, как сокрушительный смерч. И Ане, если честно, очень хочется хотя бы раз побывать в его эпицентре.
*
…Поэтому она идёт ва-банк.
— Оля, поцелуй меня.
Будилова захлопывает раскладушку в розовых стразиках. В пустом классе этот звук кажется особенно громким и демонстративным.
— Я лучше влезу в твою уродскую одежду и покрашу волосы в чёрно-розовый. Ходить как эмо-шмара не так мерзко, как прикасаться к тебе, — отвращение на её языке настолько сильное, что вот-вот концентрируется в смертоносный яд и закапает с зубов.
Аня не в силах спрятать улыбку или проглотить издёвку:
— Я знаю, что этого никогда не случится, ты ведь так дорожишь
своей уродской одеждой. Да ты своё тряпьё не снимешь и под дулом пистолета. А это значит, — Носова наклоняется совсем близко и улавливает запах табачного дыма с чужих губ, — что однажды я выиграю и получу от тебя поцелуй.
Оля смотрит широко распахнутыми застывшими глазами. Едва дышит, всматриваясь в Анино лицо с лисьим прищуром и, очнувшись, толкает в плечо:
— Ненормальная!
Это даже не звучит обидно. Будто бы кто-то достоин называться нормальным.
Будилова уходит, оставляя после себя едва ли уловимый аромат духов. Аня ощущает его на самом кончике языка тремя дешёвыми цветочными нотами как самый приятный вкус в мире. Вкус победы. Она смакует его, растягивая губы в ухмылке.
*
Следующим утром Носова просыпается без будильника. Открывает глаза так легко, словно не было за плечами сумасшедшей недели. И первый образ, возникающий в мыслях — Будилова. Рыжая, самоуверенная и разодетая в цветастое.
Пока Аня собирается, одноклассница не выходит из головы. Ей нравится дразнить Олю, нравится непокорный и опасный проблеск на дне её негаснущих глаз, нравится, как на её коже гармонично сплетается запах парфюма и сигарет. Но самое красивое в ней — замешательство. Секунды шока, следующего после каких-нибудь Аниных слов, когда она не может ни моргнуть, ни ответить ни слова. Она великолепна в этой застывшей немоте, как статуя, изваянная Рафаэлем, как портрет, написанный Да Винчи. Роскошь, за право запечатлеть которую творцы бы друг друга поубивали.
Но Олю не увидят ни Клод Моне, ни Лоренцо Бернини. Зато Аня будет любоваться ею со своей предпоследней парты до тех пор, пока не ослепнет.
Но Будилова не приходит. Ни на химию, ни на русский, ни в столовую на перемене. Аня ищет глазами ярко-рыжие локоны в серой толпе, но всё тщетно. Никто не знает, где она.
Носова последней вползает в класс со звонком, бросает сумку на парту и садится на стул, подобрав под себя ноги. Физичка требует достать двойные листочки, и весь девятый а издаёт возмущённый неодобрительный гул, который Ане противен, как скрип пенопласта по стеклу. Она морщит нос и отворачивается в сторону двери.
Как раз в тот момент, когда в неё входит Оля.
У неё чёрно-смольные волосы, короткая, как перемена, ядерно-розовая юбка и драные полосатые чулки поверх колгот.
— Извините за опоздание, можно войти? —
спрашивает требует она нарочито громким голосом, хотя её уже заметили все.
Гомон возобновляется, только теперь ученики восторгаются и свистят, подскакивая с мест, чтобы рассмотреть новый имидж Будиловой, пока она стоит и смотрит прямо на Аню, нацепив на себя победный оскал. Её глаза сияют самодовольством из обрамления угольно-чёрного макияжа, который выглядит так, будто она попала под дождь и не удосужилась смыть с себя подтёки густой туши. Одноклассники окружают её плотной толпой, притягивая к кафедре, чтобы физичка тоже это увидела.
Взгляд Будиловой остаётся железно прикованным к Ане. Он сверлит её поверх макушки Шишковой, ликующий, высокомерный, вызывающий. Носова не шевелится, нечитаемо глядя в ответ с другого конца класса, и ей кажется, что мир трещит по швам от напряжения между ними.
Олю хочется растерзать, подойти ближе и при всех врезать кулаком прямо в напудренный носик или оставить под глазом такой фингал, чтобы ей больше не пришлось тратить время на макияж перед школой ещё неделю минимум. Ане хочется стереть с её лица нахальную улыбку, потому что она, блять, Аню
закопала. Это несправедливо, больно и бьёт по самолюбию и гордости. Носова готова игнорировать любые насмешки, но это за гранью её терпения. Удар ниже пояса, лезвие у самого горла, не позволяющее вздохнуть, настоящее издевательство.
Аня смотрит на Олю так убийственно, что заметившая этот взгляд Соня спешит отвернуться и неуютно сжимается в атом за партой. Зато Будиловой поебать.
Да пожалуйста, думает Аня. И пусть она пытается убедить себя, что ей тоже плевать на эту дерзость и она нисколько не оскорблена, чужие слова бьют набат у неё в голове: «Ходить как эмо-шмара не так мерзко, как прикасаться к тебе».
Весь урок Аня смотрит прямо перед собой немигающим взглядом, для вида елозя ручкой по листу в клеточку. Перед глазами у неё отнюдь не законы Ома и даже не затылок впереди сидящего Епифанова. Повернуть голову в сторону Оли — непозволительная слабость, но её новый образ итак впечатался Носовой в сетчатку, так что в этом нет необходимости. Он не спешит исчезать, и каждая его ярко-розовая деталь так и застывает в сознании, словно нарочно пытается вывести Аню из себя ещё сильнее. Она сжимает ручку в пальцах так сильно, что на корпусе щёлкает трещина.
Но если сперва Носова хотела Олю прикончить, то к концу урока она возвращается к тому, с чего всё началось — к провокации.
Дверь туалета захлопывается за спиной, отделяя их от шума коридора. Оля перед зеркалом мажет тушь ещё гуще, словно предыдущих десятков слоёв, уже напоминающих гуталин, было недостаточно. Она так увлечена (или на её ресницах столько косметики, что она из-за неё ничего не видит), что не обращает на Аню внимания, и она пользуется этим, чтобы оценить обстановку. Даши-мыши не видно, никого лишнего не слышно. Носова возвращает взгляд к отражению, в котором Оля продолжает наводить марафет, старательно приоткрыв рот. Между намазанных блеском губ виден острый кончик розового языка. И ради того, чтобы не прикасаться этим ко рту Ани, она ограбила какой-то секонд-хенд?
— А если бы я предложила тебе переспать, ты бы что сделала? Налысо побрилась?
На секунду Будилова замирает. Даже если её самообладание и пошатнулось, то виду она не подаёт. Закрывает тушь и рассматривает себя в зеркале дольше нужного с притворной необходимостью, лишь бы не смотреть на Аню.
— А ты ещё не поняла, что тебе нихрена не светит? — как бы невзначай интересуется она и достаёт пудру. Носова с удовольствием отмечает этот жест — Оля всеми способами пытается избежать столкновения взглядами — и лениво облокачивается на стену рядом с косяком.
— Знаешь, можно было бы словами сказать, а не приходить, как шаболда.
— Из нас двоих ты шаболда. Завидуешь, что меня встретили с бóльшим энтузиазмом? — всё ещё пытаясь отвлечься, Будилова с деланой деловитостью раскладывает косметику по карманам сумки.
Из горла Ани вырывается смешок. Она подходит ближе, почти вплотную к спине Будиловой, чтобы та видела её в отражении.
— Ты просто позерша, — мурлыкает Носова. Она наклоняется к чужому уху, почти залезая носом в чёрные кудри, — твои никчёмные выебоны не стóят ничего…
Оля перебивает:
— Они определённо стоили твоего лица сорок минут назад.
Но Аня не слышит этих слов. Она слышит только три ноты цветочных духов, нанесённых за ухом Будиловой. Смотрит в зеркало и, наконец-то, встречается с её зелёными глазами с намёком на насмешку. В очередной раз.
Но Аня продолжает говорить, ободрённая этим непокорством, словно комплиментом.
— Уверена, что завтра же ты снимешь эти шмотки. Это ведь не «высокая мода», нечего себя марать, — Носова цепляет кончиками пальцев цепочку, свисающую с чужой шеи. На ней серебряный кулон в виде черепа, и, если быть откровенными, это полнейшая безвкусица, выглядящая дёшево и нелепо. На всех, сука, кроме Оли.
Аня скорее выпьет стакан цианида, чем признается в этом вслух, но Будиловой идёт этот стиль. Она ведь королева красоты, та самая помешанная на моде девочка, которая представляет себя моделью с обложки и живёт, наверняка, в домике из глянцевых журналов. Кто бы что ни говорил, а чувство стиля у неё точно есть, ведь ни одна Дашуля, мнящая себя модницей, не смогла бы зайти с ноги в чужую суб-культуру и с первой же попытки выглядеть
охуенно. А Оля может.
Оля может и напульсники с шипами сочетать с невинной розовой заколочкой, и макияж нарочно делать так, будто бы он уже испорчен, и будет чёртовой иконой.
— Не сниму, — Будилова с вызовом вздёргивает подбородок вверх, и у Ани всё внутри по-странному приятно сжимается от этой строптивости. Она фривольно играет с цепочкой, как котёнок с ленточкой, но Оля
не отстраняется и, Носова готова поклясться, у неё в глазах трепещущим огоньком пляшет вовсе не отблеск лампочки. — Я буду так ходить до конца года, если это значит, что больше не придётся терпеть твою компанию и тупой так называемый флирт.
— Посмотрим.
Аня предусмотрительно умалчивает о том, что невысказанные желания Оли противоречат её словам, оставляя этот туз у себя в рукаве. Наконец, ей надоедает перебирать в пальцах чужое украшение, она отстраняется, опирается на раковину и, возможно, ей это только кажется, но улавливает едва слышимый вздох облегчения, сорвавшийся с губ Будиловой. Её взгляд потухает, растеряв весь запал дерзости, и стреляет по сторонам с быстротой молнии. Очень рассеянной молнии, которая не знает, куда бить. Она задета, выбита из колеи.
— Если ты правда думаешь, что я тебе завидую, потому что тебе уделили больше внимания, то я разочарована, — в тоне Носовой надменность сквозит с силой урагана Катрина, но девушка будто и вовсе её не слушает. — Одобрение этих бездарей ничто для меня, как, впрочем, и для тебя. Другие эмо никогда бы тобой не восхитились, потому что недостаточно разодеться «по-нашему». Эмо — это культура, которой нужно принадлежать душой, а не тряпьём…
— «Принадлежать душой» это типа слушать вашу всратую музыку? — Оля давит кривую ухмылку, предназначением которой, вероятно, было уязвление Ани.
На самом деле это ты, Будилова, в уязвимом положении.
— В том числе, — невозмутимо откликается Носова, наблюдая за тем, как дерзкий образ одноклассницы отчего-то трескается по швам.
Звонок оглашает коридоры противной трелью, и Оля, схватив свою сумочку, испаряется за мгновение. В груди Ани расцветает негасимое удовольствие от проведённого реванша. Один-один, сучка.
*
За выходные Аня успевает соскучиться по Будиловой. Удивительно, но это так. Она даже всерьёз задумывается, не вытрясти ли из кого-нибудь её номер телефона, но приходит к выводу, что написывать Оле любовные послания с грустными смайликами это слишком унизительно. Да и что бы она написала, даже если бы захотела отойти от уже привычного провокационного флирта? «Хорошая сегодня погода, не правда ли»? Уж лучше «Оля, переспи со мной», но до этого они ещё дойдут. Поэтому Носова перебарывает в себе неясно откуда взявшуюся тоску по некогда рыжей стерве и зависает со своими эмо-подружками.
Но это всё не то.
Они скучные, пресные, серые, утомительные, неинтересные, ещё раз скучные… В отличие от Оли Будиловой.
Носова бы никогда не подумала, что она так сильно ей увлечётся, но, чёрт возьми, она действительно не выходит из головы. Она яркая, дерзкая, гордая, как горящее пламя, которое знает, что способно выжечь всё вокруг дотла. Очень чёрное, чёрное пламя… Ей идёт этот цвет: в макияже, одежде, причёске. Он подчёркивает цвет глаз и мраморность нежной кожи, саму суть Будиловой. Она ведь не невинная девочка-конфетка в розовом спортивном костюме, она сила и величие несгибаемой воли. Ведь если так подумать, размышляет Аня, обновляя чёрный лак на ногтях, они не такие уж и разные в плане того, через какое дерьмо им приходится проходить.
Оля ведь не из богатой семьи, и под всеми этими вычурными нарядами, на которые ей удаётся наскрести, на самом деле скрывается обычная ученица девятого а класса города Москвы, со своими проблемами и переживаниями. Кто знает, что с ней происходит вне школы, когда никто не видит её улыбки и блестящие тени не скрывают обиды, что запрятана на дне глаз. У неё проблемы с отцом, деньгами, квартирой. И каким-то необъяснимым усилием воли она каждое утро встаёт с постели и приходит к ним не заплаканной и убитой горем, а сияющей самоуверенностью.
В размышлениях Аня приходит к выводу, что Олю стоит уважать.
*
Школьное утро понедельника начинается с записки, подброшенной Носовой в гардеробе: «Приходи в актовый зал после последнего урока». Это почерк Будиловой, увенчанный сердечком в конце. Аня фыркает и сминает бумажку, чтобы выбросить на первую же не занятую людьми плитку в коридоре. Она хочет подойти к Оле и прямо спросить, в чём тут дело, но та успешно избегает её всю первую половину дня. Бегать за кем-то не в стиле Носовой, поэтому она охотно забивает и после последней
географии нацисткой лекции, измученная суровыми семью уроками, целенаправленно ползёт к гардеробу.
Около родной куртки в фиолетовую клетку её ожидает Будилова со сложенными на груди руками. Её тон не терпит возражений:
— Ты идёшь со мной.
— А может, ты идёшь нахуй? — вяло парирует Аня, не надеясь на то, что это сработает, и даже начинает наматывать на себя шарф, но Оля остаётся непреклонной и тянет её за руку.
— Носова, шагай, — произносит она с нажимом, оказавшись с Аней лицом к лицу, и на таком расстоянии (таком вызывающе маленьком расстоянии) Аня видит в её глазах всё тот же лукавый огонёк, как Оля ни пытается скрыть его за серьёзностью твёрдого тона.
Носова в тайне надеется, что лучше умеет скрывать свои эмоции, и фальшиво-раздражённо закатывает глаза, впрочем, позволяя увести себя из гардероба, потому что она, чёрт возьми, заинтригована (Но Будиловой об этом знать необязательно).
Когда они вместе заходят в актовый зал, Аня замирает на пороге, с недоверием глядя на сцену, где какой-то семиклассник на табуретке теребит струны электрогитары ядовито-зелёным медиатором. Рядом стоит стойка с микрофоном, и колонки издают скрежет пополам с аккордами, которые усердно извлекает шкет. В другом углу за барабанами сидит ещё одна сопля, поигрывая палочками.
За спиной ахуевающей Носовой Оля плотно закрывает двери зала и воодушевлённо несётся вперёд, без церемоний запрыгивает на сцену и снимает микрофон со стойки:
— Носова, проходи в первый ряд!
На негнущихся ногах Аня выполняет поручение? просьбу? приказ? Она останавливается в паре метров от сцены прямо напротив Будиловой, которая командует детьми, но Носова не слышит слов. Она слышит первый аккорд.
— Бесконечные расстояния, всё, что у них есть — только ты и я,— Оля тянет в микрофон первую строчку и подпорченный помехами звук ебашит из колонок так, что слышно, должно быть, до ядра Земли.
В оцепенении Аня стоит, широко распахнув глаза. Это какой-то бред. Детальный яркий сон, агония умирающего мозга, что угодно, но не реальность.
«Ебучий Маракеш» — проносится в её воронóй голове.
Она невольно дёргает плечами от противного металлического стенания, но этот звук доходит только до ушей, но никак не до мозга. Она слышит весь первый куплет, как через толщу воды, смутно ощущает, как за спиной с грохотом распахиваются двери и кто-то из учителей кричит, но крик безнадёжно тонет в надрывном припеве.
— Бей меня в губы, целуй и кусай! Найди и сожги мой потерянный рай!
Оля смотрит прямо ей в глаза, и то, что ранее Аня определяла как маленький огонёк, теперь бушует неистовым пламенем. Ей кажется, что на сцене и за её пределами больше никого нет — ни гитариста, ни барабанщика, ни педагогов, которые толпой ворвались в зал, — лишь Оля-Оля-Оля…
А потом её хватают за плечо и рывком разворачивают к директору. Будилова бросает микрофон с оглушительным стуком, и он возвращает Носову в реальность, где все толпятся вокруг неё, будто стервятники, и наперебой кричат что-то бессмысленное. Оля заливисто смеётся, спрыгивая со сцены и даже не пытаясь отбиться от рук историка. Аня ловит её взгляд, и он красноречивее любых слов.
Их ведут на ковёр.
Как ни странно, на пару минут их оставляют за дверью, без присмотра в коридоре. Идеальный шанс для побега, но они обе слишком перегружены эмоциями, чтобы тратить на это силы, поэтому они просто сползают вниз по стене рядом с дверью в учительскую, где сейчас отсыпают пиздов двум малолетним рокерам. Аня устало проводит рукой по волосам — голова остаточно гудит после пытки школьной аппаратурой. Зато Оля справа от неё лучится восторгом и глупо хихикает, уткнувшись лицом в ладони.
— Вот скажи мне, Будилова… — Аня драматично запрокидывает голову назад, упираясь затылком в холодную стену, — нахуя ты всё это устроила?
Оля не удостаивает её ответом, лишь отмахивается небрежным жестом тонкой руки в кожаной перчатке.
— Нет, — неожиданно для себя настаивает Носова, — ты объясни. Я понимаю, почему ты шмотки эти начала носить, но это сейчас что за концерт был? Аванс за то, что я собираюсь предложить в будущем? Типа «я лучше буду исполнять твою блевотную музыку, чем…» чем что? Я про переспать пошутила кстати, не брейся налысо.
Будилова поднимает голову и смотрит на неё с неожиданной серьёзностью, но прежде чем успевает ответить, дверь учительской едва не слетает с петель и голос директора повелительно гремит:
— Носова, Будилова, ко мне!
Мимо них шмыгают отчитанные семиклассники, и Ане с Олей ничего не остаётся, кроме как вползти в кабинет вместо них.
Аня даже не успевает закрыть за собой дверь, как сразу же оказывается в первозданном хаосе. Со всех сторон учителя орут так, словно ученицы устроили на сцене что-то поистине ужасное. Расчленение, например. Аня смотрела один такой фильм по совету Меланьи, ей понравилось.
Они с Олей минуту стоят у двери, пока директор пытается угомонить свою ораву церберов. Аню даже начинает это всё забавлять, потому что успокаиваться никто не считает должным. В итоге все продолжают кричать одновременно, пока кому-то одному не удастся воскликнуть громче остальных.
«Это хамство!» — верещит Светлана Как-то Там, и англичанка поддакивает из-за её плеча: «Это просто безумие, их надо сдать в полицию!», географ уверяет, что они должны отправиться сразу в сумасшедший дом, и — о чудо! — внезапно все настолько задыхаются от возмущения, что больше не могут кричать.
Оля стоит с гордо поднятой головой, ей плевать, кому бросать вызов. Аня, прикусив щёку с внутренней стороны, скучающе ожидает конца этой кары, рассматривая узор на стареньком ковре.
— Мне это надоело! — удар кулака по столу привлекает внимание к директору. — Валентина Харитоновна, я требую, чтобы вы навели порядок в своём девятом «а» и разобрались с этими… девицами, — выплёвывает он, — Я не намерен терпеть такое поведение учащихся, это серьёзный повод подумать об исключении.
— За что? — искренне недоумевает Оля, чем заставляет предательскую улыбку растянуться по лицу Ани.
— За ваши выходки, Будилова! — откликается Харитоновна. — Это совершенно неприемлемо в стенах учебного заведения.
— Ну мы же на праздники концерты делаем, — «невинно» улыбается девушка.
— Слышать это больше не могу! — Харя вскакивает с места и под согласные кивки коллег отчитывает учениц: — Подумать только, это нарушение всех правил школы вместе взятых, и откуда только наглости берётся? Устроила концерт для Носовой, как будто ты певица в грязном баре. Ничего умнее в голову не пришло? Может, ты бы ещё её поцеловала?
Аня взрывается хохотом. Что может быть ироничнее?
— Вот за это не бойтесь, она никогда меня…
Оля тянет её за воротник с такой силой, что их губы сталкиваются почти что болезненно.
Аня снова в ловушке, не в силах вздохнуть или оттолкнуть Олю, стоит, неподвижная, и слышит на краю сознания возобновившиеся крики педсостава. Будилова держит крепко, прижимает к себе за грудки, и отстраниться нет возможности (хотя не то, чтобы Носова этого хотела). Поцелуй отдаёт горечью табака и сладостью помады, и этим блядским цветочным парфюмом, которым каждый атом Ани уже пропитан насквозь. Она закрывает глаза и тонет-тонет-тонет в этих ощущениях за гранью реальности, зная, что уже не сможет оторваться.
Что ж, не можешь контролировать хаос — возглавь его.
И Аня целует в ответ так напористо, как только может.
