Axis vitae

Жизнь начинается с маленького семя, прорастающего в чреве земли или матери, бог начинается с мысли, а служба — со звона колоколов. Юная Барбара бежала со всех ног, боясь опоздать и получить выговор от сестры Розарии, которая больше жизни ненавидела эту церковь и всю процессию, но чересчур трепетно относилась к своему времени. Барбара бежала от Пика Буревестника до городских стен Мондштадта через озеро Звездопадов и Шепчущий лес — через один большой пустырь, оставшийся после небесной кары. Она была совсем маленькой девочкой, когда небеса прокляли Мондштадт и обвинили его жителей в неверии. Теперь она молилась каждый день, чтобы этот маленький клочок земли, омываемый холодными водами моря, остался жив. На входе в церковь её уже ждала сестра Розария, которая держала в руках тёмный плащ. Барбара с недоумением взглянула на монахиню и плотно сжала пальцами медальон, свисающий с корешка ее книги молитв. — Я сильно опоздала? — со страхом в голосе спросила она у Розарии. — Нет, нам пора, — коротко ответила Розария, накинув плащ на плечи Барбары. — Та женщина из Снежной ждет тебя вместе с одноглазой ведьмой. Искра страха и тревоги в глазах юной Барбары вспыхнула в одно мгновение. Исток искры брал начало из далеких времен, когда Мондштадт еще не был пустырем, а семью государствами правили основатели, обладающие, по легенде, божественной силой. В Мондштадте славили Барбатоса, в незыблемом Ли Юэ — Моракса, а в Фонтейне, лоне ведьминого круга, правила справедливая Фокалор. И все истории, переплетенные в тугой узел, начались с простой искры, разжегшей костер. Костром обогревали людей, бежавших из снежной страны к роднику. Из-за начавшегося лютого холода широкие просторы стали совсем непригодны для жизни, а жители разбегались по всем углам своего необъятного государства. Те, кого задела небесная кара, мучились в агонии и направлялись к роднику. Старейшины княжеств рассказывали, что вода в этом роднике могла исцелить любые раны. Мона Мегистус, совсем недавно получившая жетон ведьмы Ковена, вызвалась помогать беженцам доброволицей. Она и разожгла костер в небольшом поселении у родника. В ярком свете пламени на телах отчетливо виднелись язвы и ожоги, оставленные раскаленными осколками колонн. Мона омывала их водой из родника и полушепотом произносила исцеляющие заклятия, хоть и плохо умела это делать. — Все погибло, все погибло, — причитала старуха, сидящая рядом с костром. — Кто бежал к северному морю, те сгинут от мороза. Не щадит он, ох, не щадит он никого. — Как же вы столько времени жили в своей холодной зиме? — спросила у неё другая ведьма, которая перевязывала израненную руку. — То был наш мороз, родной, а сейчас настал совсем не наш, лютый и жестокий, — говорила старуха. — Он жжет грудь так, что невозможно дышать. Никому теперь там не спастись. Посмотрите на Савелия. Мона старалась не вслушиваться в пугающие до дрожи разговоры и продолжала свою работу, пока не дошла очередь до того самого Савелия. От холода мужчина онемел и совсем не мог говорить. Его левую ногу удалось отогреть и заставить шевелиться, а вот правая по колено омертвела насовсем. Ее оставалось только рубить, чтобы отмирание не перешло на здоровую часть. Предупредив об этом мужчину, Мона накинула на себя мантию и отправилась за острым мечом к ближайшей деревне. К несчастью, поблизости не было ни одного кузнеца или рыцаря. Она долго обходила края, стучась в каждый дом, но безрезультатно. Когда она уже отчаялась и стала обдумывать, как избавить того мужчину от мучений, в лунном свете показался блеск. Луна отразилась на гладком металле клинка, проскользнувшего в ножны. Мона не видела лица, спрятанного за конусообразной шляпой, но по одеянию поняла, что это странник из Инадзумы. Времени на размышления, как он здесь оказался и что искал, не оставалось, поэтому она быстро приблизилась к нему и заговорила. — Примите мое почтение, инадзумский странник, да будет Фонтейн для вас самым гостеприимным местом. — Странник спустил касу с головы, и вместо старого, изрезанного острыми катанами лица, каким она его представляла, Мона увидела совсем молодого юношу, неумело держащегося за рукоять. — Мне нужен ваш меч, чтобы спасти северянина, которого задело небесная колонна. Странник взглянул на Мону, не пряча удивление в глазах. Что-то его заставило замереть на пару секунд: то ли неожиданное появление ведьмы, то ли ее вульгарный для инадзумских традиций вид, то ли странная просьба. — Вы исцеляете? — спросил он, едва сознание прояснилось, на что Мона склонила голову в знак утверждения. — Тогда вы сможете помочь и мне. Ведите меня к тому северянину. Вместе они пошли через лес тонких деревьев к роднику. Влажная трава оставляла на обуви грязный зелёный цвет, с трудом заметный в тусклых лучах луны. Мона шагала торопливо, не замечая, как ветви проводили по её рукам узкие полосы. Кожу надежно прятали длинные перчатки. В первое время всем ведьмам говорили носить перчатки, чтобы неподвластная магия не стала причиной бедствия, затем их следовало снимать: так не оставалось ни одного препятствия между телом и колдовством, но после падения колонн холод достиг родника, и лес тоже резко охладел. Именно поэтому местные жители Фонтейна стали надевать на себя больше одежды. Странник же, очевидно, не зная об этом, не был готов к такому, отчего сжимался и постоянно запахивал сильнее хаори. Уже у костра он смог расслабиться и набрать в себе силы, чтобы обнажить клинок. — Я буду держать ногу, — говорила Мона, снимая свои перчатки, — чтобы облегчить страдания, а вы рубите у места, которое не затронула болезнь. Странник кивнул и подошёл ближе к мужчине. Тот выглядел настолько безжизненным, что, вероятно, не закричал бы от боли, даже если бы ведьма не притупила его чувства своим колдовством. Когда Мона села перед ним на землю и прижала ладони к ноге, странник замахнулся мечом и отсек плоть чуть выше колена. Мужчина не издал ни звука — единственным, что растворяло тишину, остался треск костра. От вида отрубленной изуродованной лютым морозом ноги странник пошатнулся и едва не выронил катану. Кровь просочилась через ткань, на которой лежал северянин, и окрасила землю в тёмно-бордовый цвет. “Нужно прижечь”, — подумала Мона. Как только она убрала руки с ноги, мужчина застонал от боли, но на большее его голос не был способен. С позволения странника Мона забрала катану и стала греть ее в огне. От прикосновения каленого железа мужчина почти было закричал сквозь пораженное горло, но слова другой ведьмы погрузили его в дурман. Как только кровь перестала литься, Мона вернула катану страннику. — Спасибо, — сказала она, едва заглушая треск поленьев. — Надеюсь, это поможет ему выжить. — Нет нужды благодарить меня, — ответил странник, оттирая кровь с клинка полами своей одежды. — Скажите, знаете ли вы, какими травами можно вылечить лихорадку? Мой друг по неосторожности заболел и не может подняться с постели. — Бузина, шалфей… — стала перечислять Мона, но вдруг поняла, что он задал этот вопрос не только для того, что узнать рецепт настоя. — Конечно, я помогу вам собрать травы и вылечить вашего друга. Только сначала нужно помочь другим северянам. — Да благословит вас ваша великодушная королева. Спасибо, — рассыпался в благодарностях странник, на что Мона лишь улыбнулась краем губ. Фокалор почитали знать, простые крестьяне и интеллигенция, для которых она была воплощением правосудия, но не Ковен. Для ведьм она оставалась монархиней, которая лишь несла волю народа к небу и только. Однако рассказывать об этом Мона не стала, чтобы не оскорбить чужестранца. Вместе они продолжили залечивать раны и обогревать северян у родника, как вдруг с запада послышались удары копыт о землю и звон железных доспехов. В неярком свете Мона увидела вдалеке королевскую стражу. Даже не заглядывая в чашу, она понимала, что добрых вестей они не несли. Ведьмы поднялись с земли и с презрением посмотрели на приблизившихся рыцарей. — Именем королевы и верховной судьи, мы просим покинуть родник, — объявил один из стражников. — В целях безопасности Фонтейн закрывает границу с северной страной. На территорию родника вход воспрещен. — Издавна мы используем этот родник для колдовства, — возмутилась одна из ведьм. — Ковен не согласен с постановлением судьи Фокалор! — Ковен уже согласился, мадам, — ответил рыцарь. — У Фонтейна много озер, где вы можете заниматься своими делами. Пожалуйста, покиньте приграничную территорию, иначе мы сочтем это за неповиновение. — Но как же люди, которых задела кара? Куда им бежать? — взывала к стражникам Мона. — Им не выжить в том морозе. — Мадам, — устало проговорил рыцарь, глядя на нее с высоты седла, — в целях безопасности Фонтейна границы с северной страной закрываются. У этих людей есть свои правители, которые помогут им, если захотят. Ее светлость Фокалор вместе с верховной ведьмой Ковена приняли решение остановить вашу миссию. Прошу, покиньте родник и вернитесь к себе. — Не дайте боги вам столкнуться с немилостью небес, когда Мондштадт и Сумеру закроют свои границы для Фонтейна, — со всей злостью ответила ему Мона и повела раненых к жилым домам, хозяева которых согласились ненадолго приютить их. Когда ведьмы и инадзумский странник покинули родник, рыцари выстроились у дороги, ведущей к северному государству, от которого сейчас осталась лишь ледяная пустыня. Уже ближе к западу Мона сняла капюшон и перчатки, поправив волосы на голове. Стало теплее, но ничуть не приятней после беседы со стражей порядка. Странник вел ее к небольшому дому на опушке, где лежал его больной спутник. — Мне жаль, что вы стали очевидцем этих событий, — сказала ему Мона, чтобы хоть чем-то разбавить гнетущее молчание. — В первые дни ее светлость сама просила нас помочь всем, кто окажется на территории Фонтейна. По всей видимости, сейчас ее намерения изменились. — Не принимайте близко к сердцу. Власть имущие мыслят иными категориями, нежели мы. В обмен на власть они отдают свои сердца и человечность. — Горечью в его голосе можно было напоить всю страну. — Что вы там сказали? Нам нужны бузина и шалфей? — Ах, да, и мать-и-мачеха. Думаю, что мы найдем это поблизости. На лугу, что простирался недалеко от опушки, росли цветы. Мона отправилась туда, пока странник искал кусты бузины. Лепестки шалфея словно горели в ночном свете, приманивая к себе. Она сорвала несколько листов и стала искать глазами мать-и-мачеху. Под густой травой желтых цветов совсем не было видно, будто бы все этой ночью пыталось помешать ей сделать хотя бы одно доброе дело за целый день. Она села на колени и стала раздвигать зеленые листья травы, ища нужный цветок. — Посмотрите, — окликнул ее странник, — разве там не нужные нам цветы? — Мона подняла голову и взглянула в сторону, куда он указывал рукой, в которой он держал бузину. — Это пупавка, — с огорчением ответила она. — Мать-и-мачеха больше похожа на одуванчики, а эти цветы — на ромашки. — Ох, простите мне мое невежество. Я совсем не разбираюсь в цветах, — виновато проговорил странник и скрыл лицо шляпой, пряча стыдливый блеск в глазах. — Сомневаюсь, что вам это необходимо. Четыре глаза оказались зорче, чем два, и в скором времени они нашли нужные травы для настоя. Странник поднялся на ноги и вежливо протянул руку Моне, чтобы помочь встать, на что она выгнула бровь в изумлении, но ничего не стала говорить. В Фонтейне местные рыцари и благородные господа предпочитали не дотрагиваться до голых частей тела ведьм, боясь, что они наложат на них проклятье или убьют одним только прикосновением. Очевидно, он странствовал не так долго, и на его пути еще не попадалось знатного господина, который рассказал бы ему об этом. Либо же был бесстрашен и глуп. Мона взялась за протянутую руку и поднялась с колен, отряхивая полы платья, после чего отправилась вслед за ним к больному спутнику. На горизонте появился проблеск света. Покинутый ранее фонтейнцами дом выглядел дряхлым, но в нем все же можно было жить. У стола и пары стульев горел очаг, обогревающий старые доски. На полу же грязи не было — по всей видимости, прежде чем тут остановиться, странники немного прибрались и приколотили пару досок к стенам и потолку, чтобы не выпускать тепло наружу. Мона сразу заметила лежащий у печи кузнечный молот и сверток с гвоздями. — Ты как, друг мой? — спросил странник, подойдя к постели, на которой лежал его больной спутник. Парень был весь бледный, мокрый от пота, влажные волосы липли ко лбу — лишь красная прядь оставалась сухой и выделялась среди других. — Я видел ее, Куникузуши, — хрипло говорил спутник, превозмогая боль в горле и груди. — Хрустальную руда со снежной горы. Она чиста как лед и крепка как алмаз. — Давай потом поговорим о руде. Сейчас твой разум замутнен лихорадкой. Мона налила воды в котелок и поставила его в печь под палящий огонь. Выдавив сок из бузины и разорвав листья трав, она кинула их в котел и стала ждать, пока появятся пузыри от кипения. Странник в это время о чем-то говорил со своим товарищем, но она не вслушивалась в их беседу, лишь отрывкам что-то слышала про хрусталь и аметисты. И этот кузнечный молот никак не давал ей покоя. Когда вода закипела, Мона достала котелок и поставила его на подоконник, чтобы он немного остыл. Взгляд будто преднамеренно упал на молот. Даже не обращаясь к своей чаше, она увидела огонь, расплавленный металл и руки этого бледного странника, которые отбивали молотом меч. Он так усердно добивался нужной формы, что, казалось, был зачарован ковкой. — Нужно немного настоять отвар, — сказала она страннику, когда он подошел к ней, на что тот лишь кивнул. — Катана на вашем поясе… Ее выковал ваш друг? — вдруг спросила она, заставив его изогнуть брови в удивлении. — Вы ведь не самурай и не воин, не владеете клинком. Меч принадлежит не вам. — Верно, самурай и владелец меча — Казуха. Я взял с собой оружие на случай, если на пути попадутся неприятели, — признал странник, которого его спутник назвал Куникузуши. — И каково было отрубать ногу живому человеку? — Сама не зная почему, Мона затеяла эту игру. Ей не было нужды задавать вопросы — она могла просто взглянуть в чашу и увидеть все, что хотела, но отчего-то не хотелось развеивать эту пелену таинственности раньше времени. Она могла видеть прошлое и будущее человека при первой встрече, лишь посмотрев ему в глаза, но при виде этого странника увидела лишь долгий путь через море и горы, которые он преодолел, а за спиной — тускнеющие просторы Инадзумы. — Это страшно. И больно. Но всяко лучше, чем смерть. — Немного подумав, он ухмыльнулся. — А правду от вас не укрыть, ведь так? Это ваш дар — читать истории людей по их глазам? — Иногда дар, иногда проклятье, — призналась Мона и подула на отвар. Вода впитала в себя соки всех трав, и теперь оставалось только дать больному выпить. — Настой можно пить. Напоите господина Казуху, а я усыплю его ненадолго. Во сне легче справиться с болезнью. Черпнув чашкой настой, Куникузуши подошел к своему спутнику и помог ему выпить все до дна. Мона коснулась голой рукой его лба и едва слышно прошептала: "Да погрузит тебя в дурман мое заклятие". После этого Казуха тотчас закрыл глаза и уснул крепким сном. На горизонте показалось солнце, которое ознаменовало начало нового дня. — Мне пора, — сказала Мона, когда лучи небесного светила заиграли на ее темных волосах, создавая новые оттенки. — Могу я узнать имя той, что спасает моего дорогого друга? — спросил странник, стоило Моне оказаться на пороге. Свет стал разливаться с неба по всей земле, прогоняя ее из леса. — Мона Мегистус, — коротко ответила она, уже заново разворачиваясь в сторону улицы. — Только не вздумайте искать меня и спрашивать кого-то обо мне. Если нужна будет помощь, приходите ночью к ближайшему озеру. — Хорошо. Мое имя вы уже слышали, — сказал напоследок Куникузуши, на что Мона лишь склонила голову и побежала в сторону города. Ей нужно было вернуться домой до рассвета, иначе старуха пришла бы в ярость, узнав, что ее ученица потратила бесценную ночь на двух незнакомых мужчин. Лишь удаляясь все дальше от опушки, она вдруг вспомнила, как следовала за этим странником по лесу и глядела на его спину. Ее словно ударило молнией, и она увидела перед глазами странные завитки, сливающиеся в один круговорот. Свет растекался по краям этого знака, а с неба доносился звук грома.