sterility

— Я прощаю тебя. Он не знает, кому из них это говорит. У него в голове ни единой мысли, только вина-вина-вина, потому что он ангел, потому что так нельзя, потому его накажут, потому что их двоих накажут. Их место здесь, они не сбегут на другую планету, не сделают ничего, чтобы скрыться, он знает это. За ними обязательно явятся, и снова все будет неправильно-неправильно-неправильно. Азирафаэлю хочется исчезнуть, абсолютно раствориться, так, чтобы его и вправду никогда не существовало, и ему не приходилось бы решать, не приходилось чувствовать себя виноватым, не приходилось смотреть, как Кроули уходит, после того, как хоть на какую-то долю секунды, на малейший промежуток времени, все стало на свои места. Но он правильно сказал, ничего не длится вечно, и каким-то вещам суждено продлиться лишь мгновение. Когда Азирафаэль выходит из магазина с Метатроном, на губах все еще ощущение присутствия Кроули, а пальцы все еще помнят ткань чужого пиджака. Он слышит чужой голос, наверное, даже на что-то отвечает, но в голове абсолютное ничего, кроме топящего страха. Он не знает, боится он остаться здесь или вернуться на Небеса. Метатрон ждет его у входа в лифт. Ему кажется, он не может сделать ни шага. Последний вдох настоящего воздуха, последний звук шума улицы, последний раз, когда он был в своем магазине, последний раз, когда он видит Кроули. Кроули, стоящего на другой стороне улицы, которая уже стала их улицей, у машины, которую Азирафаэль уже начал называть их машиной. Он знает это лицо лучше, чем чье-либо другое. С ним он чувствует себя безопасней, чем где-либо еще. Он смотрит, пытаясь выбить у себя это на сетчатке глаза, запомнить этот момент настолько хорошо, чтобы он мог воспроизводить его всю оставшуюся вечность. Азирафаэль разворачивается и заходит в лифт. Он улыбается Метатрону, он счастлив, он очень счастлив, он возвращается на Небеса, он сможет изменить все к лучшему, он станет настоящим абсолютным добром. Белый свет от непривычки слепит так, что глаза начинают слезиться. Подъем кажется бесконечно долгим, а молчание рядом абсолютно незнакомым и неправильным. Двери открываются снова, и он выходит в это бесконечное светлое пространство. На него смотрят, с ним говорят, ему улыбаются, о нем перешептываются. Он кивает, он здоровается, он слушает Метатрона. Ему выделяют стол, и Азирафаэль почти физически чувствует чужую зависть, хоть это и не по-ангельски. Он глубоко вдыхает стерильный воздух без единой примеси запахов, и решает, что лучше ему никогда больше не пускать в себя эту абсолютную божественную пустоту. Проходит время, прежде чем он привыкает к должности, и еще больше, прежде чем он осознает, что это навсегда. На Земле всегда было чувство, что когда-то конец наступит. Будь это из-за людей, ангелов, демонов, или он один исчезнет с Земли, но ловить нужно каждый момент, который возможно. Везде все менялось каждую секунду, человечество никогда не стояло на месте и никогда не поддерживало стабильность. На Небесах все вечно. Здесь нет никого нового, здесь ничего никогда не меняется и меняться не будет, потому что все изначально по определению совершенно. Наверное, со временем он устает, наверное, со временем ему становится скучно. Он больше не знает своих эмоций и ощущений, испытывать их тут не от чего, и так ему даже легче. Ему больше не нужно переживать, не нужно волноваться, не нужно задумываться и не нужно ничего ждать. Все вечно, вся работа продиктована, он стал абсолютным добром, и никакой кары не получит. Он выше других ангелов, он в безопасности, теперь он может делать то, что хочется. Больше ему, наверное, не хочется ничего, но если это цена за ощущение абсолютной безопасности, возможно, ее просто стоит заплатить. Они обсуждают второе пришествие. Наверное, Азирафаэль должен быть против, наверное, ему нужно что-то сделать. Все бессмысленно, зачем пытаться изменить высший замысел, если на то он и высший. Про Кроули он старается не вспоминать. Делать это оказывается проще, когда он погружен в обязанности и абсолютную стерильность мысли и материи. Да, он хотел бы, чтобы Кроули просто согласился пойти с ним. Хотел, чтобы они жили без страха и постоянной угрозы войны. Но это лишь его желания, это не по-ангельски и даже присутствовать в нем не должно. Метатрон прекращает постоянно приходить к нему. Он стал таким же полноправным архангелом, как остальные, с важными обязанностями и стойким авторитетом. Все, что ему остается делать теперь — появляться на собраниях и изредка лично выслушивать других ангелов. Впервые за все время на Небесах у него появляется время думать. Поэтому, чтобы не делать этого, он смотрит на звезды, но, оказывается, так становится только хуже. В каждой звезде он видит руку, которой она была создана. Он помнит момент рождения галактики, вспышки света и ощущение чужого абсолютного восторга. Он помнит, как хотел, чтобы и сам мог так радоваться, не думая о замыслах, а наслаждаясь совершенным творением. Работы все меньше, звезд — все больше. Он начинает с ними говорить, чувствуя, что так вечность кажется чуть менее невыносимой. И когда от света звезд начинает рябить в глазах, он понимает, что больше так не сможет. Либо он вернется на Землю, либо в конце концов сожжет себя в огне. Когда он заходит в лифт, он едва справляется с собой, нажимая на кнопку спуска. Когда двери открываются, он боится сделать первый вдох. Но он вдыхает, и его пронизывает количеством запахов, которых он не слышал уже очень долго. Его окатывает страхом, но он так давно не чувствовал ничего, кроме безнадежности, что он хочет пропитаться этим ощущением, лишь бы с ним осталось хоть что-то. Выходит Азирафаэль из того же здания, куда и заходил. Его магазин, который больше и не его, на той же улице, но он не может заставить себя сделать ни шага в его сторону. Он почти не хочет знать, как там теперь. Поэтому он обходит соседние улицы, смотрит на даты на выпусках журналов, и почти не верит, что его не было всего пару месяцев. Жизнь на Небесах казалась настолько бесконечной, что какая-то пара месяцев кажутся абсолютно смешными. К книжному магазину он подходит на ватных ногах. На вывеске магазина все еще его имя, хоть им теперь и владеет Мюриэль. Азирафаэль берется за дверную ручку, которую держал бесчисленное количество раз, и открывает дверь. Все здесь выглядит абсолютно так же, как раньше. Мебель стоит на тех же местах, книги абсолютно те же, и только тепло и отсутствие пыли указывают на то, что после него здесь кто-то был. Он проходит на кухню и останавливается у входа с подрагивающими руками. За столом сидит Кроули, с кофе, налитым в белую кружку, и очками, лежащими рядом на столе. Он не знает, сколько они смотрят друг на друга. Он не знает, что сказать, потому что должен сказать слишком многое, и боится того, что может сказать Кроули. — Ангел? И он отказывается себе признаваться в том, как скучал по этой интонации и по тому, как может звучать это слово. Отказывается признаваться, но дыхание перехватывает и глаза почти начинают слезиться. Поэтому все, что он может сделать, это рухнуть на соседний стул, сжать ткань своей одежды и бессмысленно говорить хоть что-то, лишь бы не молчать больше, смотря только на темные очки. — Прости меня. Мне жаль. Так жаль. Я знаю, почему ты не хотел этого, я хотел бы понять раньше. Я правда верил, что так будет лучше и для меня, и для тебя. Но так нельзя, я столько смотрел на твои звезды, я знаю, что так нельзя. И с ними так нельзя, и с тобой, и со мной. Наверное, Азирафаэль плачет. Ему было страшно уходить от Кроули, но возвращаться к нему оказалось намного страшнее. Он никогда не чувствовал этого раньше — ощущение, что от одного человека будет зависеть вся его вечность. Если Кроули не примет его обратно, он поймет, не выдержит, но поймет, в конце концов, добродетель — одна из немногих по-настоящему ангельских вещей, что в нем остались. Он чувствует касание к своей руке. Впервые за весь разговор он поднимает взгляд, и он не знает, как мог в прошлый раз оставить Кроули, смотря ему в глаза. Тот проводит пальцем по его щеке, стирая слезы, и никогда еще его касания не были такими легкими и испуганными как сейчас. — Я прощаю тебя. Азирафаэль хватается за чужой пиджак, прижимаясь в поцелуе, и все наконец-то снова кажется правильным, все так, как должно было быть всегда. Чужие пальцы впиваются ему в плечи, и в этот раз он наконец-то прижимает Кроули ближе.