Антоним акрофобии

— Опять? — наигранно возмущается Трикси, обернувшись. — Снова, — подтверждает Сансет. Она перекидывает вторую ногу через бортик крыши и протягивает собеседнице ужасно сладкий кофе с молоком, сливочной шапкой и прочими финтифлюшками, пророчащими диабет. Это — своеобразная взятка, не первая и не последняя; над городом заходит солнце, большое, оранжевое и вот-вот готовое лопнуть, точно переспевший апельсин, а внизу раздаются весёлые крики девчонок, подзадоривающих друг друга. Рейнбоу Дэш снова взялась собрать из них спортивную команду, а теперь сокрушается, что ни у кого не получается забить гол в её ворота (а впрочем, если бы получилось, она бы возмущалась не меньше). Обычный вечер, и даже то, что Сансет не с ними, перестало быть чем-то исключительным ещё пару месяцев назад. — Они будут искать тебя, — предупреждает Трикси. В руках у неё (в пальцах, покрытых занозами, заусенцами, ожогами, все из которых являются продуктом неудавшихся фокусов) — фиолетовая витая колбочка из того самого пластика, которым давятся киты, да и химозные пузыри, которые она выдувает в покрасневшее от злости небо, вряд ли сулят миру хоть что-то хорошее. Сансет молчит в ответ. Она болтает ногами над четырьмя этажами загрязнённого выхлопами машин воздуха и думает: «Они не хватятся меня, пока не вздумают вспомнить, какой ужасный монстр из меня вышел, пока не извинятся, но не услышат в ответ, что всё в порядке и я не в обиде». Да и тогда — не точно; не то чтобы им было важно, что Сансет думает по этому поводу, иначе они прекратили бы уже давно. Она сама не своя эти последние месяцы. Не может забыть полные презрения взгляды и подрагивающий от страха подбородок Флаттершай. Оступилась на самую малость и провалилась в самую глубокую пропасть из всех. — Молчи и пей свой кофе. Была бы умнее, и сама не раскрывала бы рта. Будто не знает, что Трикси любит делать наоборот, и это тоже — один из её извечных фокусов. Она шумно делает глоток через трубочку (бумажную, но кому от этого легче) и неумело пародирует школьного психолога своим визгливым голосом: — Хочешь поговорить об этом? — Нет, — выпаливает Сансет быстрее, чем успевает подумать. После ей остаётся только нелепо улыбаться, впрочем, не то чтобы до её промахов здесь кому-то есть дело — сильнейшая и могущественнейшая слишком увлечена смакованием кофе. Ресницы её трепещут, подожжённые закатом, когда она довольно жмурится и отвечает невпопад: — Если тебя это утешит, всё-таки ты не совсем бесполезная. У тебя хороший вкус. — А у тебя — отвратительный, — огрызается Сансет. Спохватившись, втягивает голову в плечи. — Просто я уже успела привыкнуть… Привыкнуть к чему? Перестать прятаться? Подумать только, как у неё получалось рядом с девочками аж пару лет. Но больше почему-то не хочется — оказалось, что улыбка и доброе словцо для каждого не гарантируют долго и счастливо. Даже если ты очень стараешься, иногда может просто... не получиться. Сансет от этой простой истины убежала из Эквестрии, сверкая копытцами, переросшими после в пятки, и, подумать только, из всех мест эта горькая правда настигла беглянку даже здесь. Она не способна быть милой со всеми, как Флаттершай. И, если поставит себе цель, не остановится ни перед чем, чтобы достичь её. Ради того, чтобы вернуть воспоминания друзьям, она осмелилась предстать перед самой Селестией, да не этой, а настоящей, всё такой же грозной и властной, медоточивой, однако не сводящей с бывшей ученицы пристальный взгляд. Можно подумать, принцесса всегда видела её насквозь. Потому и завела разговор о том, что у неё доброе сердце — так-то, может, и так, но язык всё равно злой. И разум — острый, как клинок. Сансет прятала все свои чувства, забывала о своих проблемах, однако оказалось, что этого всё равно не достаточно. И как легко она поверила в свою виновность... Нет, прошлое никогда по-настоящему не оставляло её, и об этом хорошенько позаботились в том числе и её подруги. Разглядывая улыбки на фотографиях, которые до сих пор держит при себе, Сансет не может отделаться от мыслей о том, были ли они лучшими друзьями взаправду хоть когда-нибудь, хоть один миг. Или так она и выглядит, дружба, пронесённая сквозь года? Туча мелких, но больно жалящих, так и не забытых до конца обид. Ощущение своей отличности, отдельности от других, осознание пропасти, которая пролегает между ними всеми. Понимали ли они друг друга по-настоящему? Знали ли они, что делают? Знают ли? — Так что, говорить-то будем? — подначивает Трикси, одним глотком допивая кофе. В руках у неё вновь мелькают пёстрые карты — расклад на удачу, успех и власть. Уж эта девчонка никогда не стесняется того, какая она. Поэтому у неё и нет друзей, и всё же в её заносчивых повадках есть нечто до странного притягательное. Сансет садится с новой подругой в школьной столовой, встаёт в пару на уроках во время групповых проектов (всё равно девочек чётное число, разберутся как-нибудь без неё) и всё ждёт, когда же её собственное отсутствие, её трусливое отступление будет замечено. Но, кажется, она никогда не дождётся. Между Трикси и школьным психологом есть (как минимум) одна разница. Если в тесном полумраке заваленного книгами кабинета Сансет ни слова не смогла из себя выдавить, хоть и пришла за помощью, как полагается хорошим девочкам, то здесь, на крыше, в последний час уходящего дня, в ней словно открывается кровоточащая рана: она протирает тыльной стороной ладони усталые глаза и жалобным голосом констатирует: — Кажется, я никогда не смогу спуститься. — Неужели всё настолько плохо? — насмешливо тянет Трикси. Придвигается ближе, нависает грифом над падалью, и они стукаются голыми по-летнему коленками. — Какой антоним у акрофобии? — Несмешно, — бормочет Сансет. Здесь она может не укорять себя за то, что ответ был не «всё в порядке» или «неважно». Трикси и так видит, насколько глубоки повреждения. Не зря же она сама достаёт из сумочки Сансет пачку сигарет и добровольно возится с зажигалкой, хотя совершенно не умеет ей пользоваться. Она не осуждает. И знает, когда лучше заткнуться. — Ты хоть кому-то из них доверяешь? — Твайлайт, — по привычке не задумывается над ответом Сансет. И тут же горько кривится, боясь, что её поймут неправильно: — Не этой, — и не так, как другу. Совсем, совсем не так. — Ну, значит, тебе уже не помочь, — Трикси легко сбрасывает её со счетов. Это приносит какое-то странное облегчение, першит в горле смехом: — Вот как! Время смерти... — она с надеждой косится на наручные часы у собеседницы на руке, но её грандиозные планы и большие надежды, как всегда, оборачиваются прахом. — Я в этом не участвую! Они смеются уже вдвоём. Так громко, что кто-то на футбольном поле задирает голову и Сансет так быстро переваливается через бортик, чтобы её не заметили, что обдирает кожу на ляжках. Она лежит на нагретом рубероиде и хихикает, пока не начинает икать, пока над ней не нависает снова грозная тень Трикси, великой и ужасной, не расстающейся с ведьминским колпаком даже в тридцатиградусную жару. — Ты же знаешь, что рано или поздно тебе всё равно придётся спуститься? — Да, — говорит Сансет. Она вполне отдаёт себе в этом отчёт. — Но пока... — она затягивается каким-то чудом ещё не потухшей после всех этих выкрутасов сигаретой и тихо, но очень серьёзно спрашивает, стряхнув с себя последние смешинки: — Можно я посижу тут с тобой ещё немного?