Пустынник

«Смерть — лишь новое начало». Давно выученный постулат, всегда казавшийся незыблемой истиной, виделся сейчас издевательством. Смерть не хотела приходить к Эве, которая вот уже несколько… часов? дней? — изнывала от жажды и жгучего солнца, по подбородок закопанная в песок. Да и какое начало может её ждать? На суде Осириса её сердце многократно перевесит перо, и душа канет в небытие — ни на какие сады Иалу не стоит и рассчитывать. Перед глазами простиралась бескрайняя пустыня. К счастью или к несчастью, скорпионов поблизости не наблюдалось. Иногда барханы и дюны двоились, расплывались… это что, слëзы? Как бессмысленно и глупо было терять последнюю влагу, когда уже и слюна высохла в горле. Бессмысленно и глупо — как всё, что делала Эва. Да, она сызмальства знала, что шезму редко умирают от старости в своей постели. Но, как оказалось, знать — одно, а чувствовать на всей шкуре — совсем иное. И зачем только дерзила охотникам, зачем бахвалилась своей неуловимостью! Если бы Эва могла вернуться в прошлое — она не поступала бы столь безрассудно… однако и сам Хех не даровал бы ей такой милости — повернуть время вспять. Зря потешалась над молвой об Амене и его исключительном чутье на таких, как она: мол, черномаги у него под самым носом, а он и не видит! Стащила накидку («И вовсе не стащила, а вернула своё», — упрямо твердила Эва сама себе), для отвода глаз прихватила список всех охотников отряда… Когда Амен явился с обыском — страх обвил её сердце, словно змей Апоп. Но после Эва вздохнула с облегчением: отвела от себя подозрения, миловали боги. Радость была недолгой — вскорости её поймали на исполнении заказа. В той самой злополучной накидке. «Мало того, что воровка, так ещë и шезму! И имела ведь наглость возмущаться, дескать, клевещу на неё!» — громыхал Амен. Казнь была назначена, по мнению некоторых, милосердная — не бросить на съедение крокодилам, а закопать в песке. Пыток Эва избежала — как говорил Тизиан, мучительная смерть уже будет достаточным наказанием, и к тому же Эва — хрупкая девушка, и пытать её ни к чему. Хвала незримому богу, что у неё хватило тогда ума прикусить язык, чтобы не подосадовать от указания на её пол. Впрочем, быть может, гнев охотников, напротив, помог бы уменьшить её страдания? Когда зачитывали приговор, на лицах друзей и наставника обозначился испуг, смешанный с сочувствием. Никто не посмел протестовать, никто не попытался выгородить её — что было бы, разумеется, совершенно бесполезно… Ни Реммао, ни Дия, ни Исман — лишь Рэймсс на мгновение дëрнулся и приоткрыл рот, будто желая что-то сказать — но тотчас же закрыл. Эва не винила никого — подобное положение дел было понятным и естественным. Она всегда помнила, что каждый шезму вправе рассчитывать лишь на себя. Вступился бы за неë кто-нибудь — и ей бы ничем не помог, и поставил бы под удар всех черномагов. Да и будь Эва на их месте — решилась бы на подобное самопожертвование? Едва ли. Потому никаких мыслей о каком бы то ни было предательстве даже не возникло. Зевак, желающих закидать «проклятую шезму» камнями, «милостиво» разогнали. Пару раз ей приносил воду Рэймсс, пару раз — Исман, — пока их не заметили, запретив приближаться к ней. «Или присоединиться желаете?» Со временем чувства притупились настолько, что привычным стали и палящий зной, и голод, и жажда, и песок, сдавливающий тело со всех сторон. Одна, совсем одна. На пороге смерти всë возвращается на круги своя. Поневоле вспомнился тот странный юноша, с которым Эва столкнулась на днях в той самой пустыне. Он говорил, что ему нравятся безлюдные места… Тут ей почудилось, будто вдалеке показался знакомый силуэт. Ну всё, она уже бредит. Теперь ей являются миражи. Однако Эва поймала себя на мысли, что её последнее воспоминание, последний увиденный образ будет… приятным… — Принимаешь песчаные ванны? — послышался насмешливый голос. Эва не заметила, когда Аш успел приблизиться к ней. Чтобы заглянуть в его красные глаза, ей пришлось бы запрокинуть голову — что было решительно невозможно. Еле разлепив сухие губы, она выдохнула: — Миражи умеют разговаривать? Эва не знала, зачем спрашивала это, не знала, какого ответа ожидала, и даже не нашла в себе сил как-либо отреагировать на подобный цинизм. — Может, и умеют, только я — не мираж. Ухмыльнувшись, Аш сел на песок, словно тот, жëсткий и беспощадно горячий, был для него самой удобной скамьëй. И дотронулся до щеки Эвы — его ладонь показалась ей такой блаженно холодной, что та безотчëтно потянулась к ней. — Других доказательств не нужно? Эва вмиг вспыхнула — что в её положении было, разумеется, крайне невыгодно. — Ты! Дерзость Аша неожиданно придала ей сил. Если она и умрëт, то с гордо поднятой головой… нет, всё же не самый удачный выбор слов. — И зачем же ты пришёл? — Я ведь говорил, что странствую. Сегодня мой путь вновь свëл меня с тобой. — Надо же, как удачно! Всë-таки язвительность и строптивость не оставляли Эву даже на пороге смерти. Для чего ей, в самом деле, препираться с Ашем? «Ну не буду же я просить его освободить меня!» — запальчиво ответила она себе в мыслях. — А ещë говорил тебе быть осторожнее. Только ты не послушалась. Всколыхнувшееся было в душе раздражение сменилось непонятным теплом — она почти въяве услышала, как потчует её подобными наставлениями Исман. Больше он ей этого уже не скажет… Аш вгляделся в лицо Эвы, нахмурился, подпëр щëку ладонью. И с крайне задумчивым видом протянул: — Вытащить тебя, что ли… Эта полувопросительная интонация вызвала у Эвы совершенно неуместный смешок. Внутри зажëгся огонëк надежды, но она твëрдо решила: лучше уж умрëт, чем станет умолять о помощи. — Дело твоё, конечно. Ты ведь такой независимый, вот сам и решай. — И в этом мы с тобой схожи, — Аш снова поймал её взгляд. — Оба одиночки, оба независимые… Только вот какая выгода мне тебя спасать? Эва попыталась прозвучать как можно более уверенно: — Не спасëшь — совесть замучает. — Совесть… не уверен, что мне знакомо это понятие, — хмыкнул Аш. И прибавил: — Должна будешь. Не успела Эва возмутиться — хотя бы для вида — что вообще-то не просила спасать себя от смерти, как Аш принялся рыть песок. Орудовал он голыми руками, но непостижимым образом это выходило у него чрезвычайно споро. Откопав Эву по пояс, он потянул её за плечи — с трудом переступая одеревеневшими ногами, она покинула место своей несостоявшейся казни. Если раньше Эва ещё могла поверить, что всё происходящее — плод её фантазии или предсмертный бред, то затëкшие мышцы, отвыкшие от какого-либо движения, не оставили сомнений. Не удержав равновесия, она качнулась навстречу Ашу, уткнувшись носом в его грудь. Он придержал её за талию, не обращая внимания на то, что Эва была вся в грязи, и усмехнулся ей в макушку, отчего лëгкие волосы словно колыхнуло дуновение ветра. — Не то чтобы я подразумевал это под долгом… Но благодарю, объятия — это приятно. — А это — подразумевал? Она проверит, что он точно не мираж. Она пресечëт дальнейшие попытки навесить на неё долгов. Она… она могла бы выдумать ещё с десяток оправданий, чтобы просто захватить эти желанные (как она призналась уже самой себе) полные губы — но не захотела. Определëнно не мираж. Миражи не держат так крепко, миражи не ласкают чужие губы столь страстно и вместе с тем трепетно, заставляя гореть, будто мало ей было жестокого солнца… Отстраниться Эву заставила неожиданная мысль: — И что со мной будет? Должна была к Осирису отправиться, а вместо этого живая разгуливаю. Аш убрал руки с её спины плавным скользящим движением. И с привычной иронией поинтересовался: — И тебя такая безделица волнует? Скажешь, что отмечена богами. Уж не рискнут больше судьбу испытывать. Задумавшись о чëм-то, Аш добавил: — Ещё свидимся, дарующая жизнь. И, вопреки всем опытам Эвы, доказывающим его реальную, а не призрачную природу — растворился в воздухе. — Исфет!.. — выругалась она. — Кто же ты?