Раскрылось небо серебрянкой.
Черничный атлас россыпью огней.
Границы стерты спозаранку,
На грядках уже оттиски людей!
© Константин Платонов
Мороженое медленно тает на солнце, несмотря на минусовую температуру февраля и порадовавший этой зимой снег. Белая жидкость переливается зеленой начинкой. Кажется, это фисташки, но этикетка давно стерлась. Мой фургончик с мороженым — моя отрада. Тихо заводится, служит верой и правдой, и радует всех вокруг яркими красками. И вкусным мороженым, конечно. Особенно меня, лютую сладкоежку, у которой даже вместо мозгов одно сплошное мороженое. Когда я собиралась покупать фургон с мороженым, друзья отговаривали всеми возможными способами. Говорили, что еще найду работу по специальности, что мороженое сейчас не в тренде, показывали всевозможные примеры неудавшегося бизнеса… Не знаю, может быть, они были правы, но окидывая взглядом прошедшее время — я ни капли не жалею о принятом тогда решении. Оно было долгое время моей путеводной звездой и отдушиной. Хотя, как сказали родители, это даже бизнесом не назовешь, так, детский каприз, который долго не проживет. Но денег на этот каприз из общего бюджета выделили и даже помогли с первыми закупками. Люблю их безмерно. Как жаль, что родители с младшим братом ушли из жизни еще раньше меня. Будь иначе, возможно, мне было бы сейчас легче. Борис, иногда бесячий, но всё равно горячо любимый брат… Он был только на втором курсе, у него все было впереди, жить еще не начал. За что… А родители? Они собирались устроить себе в честь новогодних праздников мини-тур по снежным вершинам на сноубордах. Рюкзаки уже стояли в коридоре, полностью готовые, чтобы сопровождать любящих супругов — в которых, несмотря ни на что, не угасли светлые и яркие чувства — в их неожиданное путешествие, билеты на которое томились на тумбочке, ожидая своего часа. В чем они провинились? Они же просто сидели за новогодним столом, веселясь и отсчитывая удары курантов. За что!? Почему, включив в абсолютной тишине свет в просторной комнате, исполняющей функцию зала, я увидела сидящие за столом улыбающиеся трупы? Лучше умереть, чем вспоминать их неживые лица. Лучше умереть, чем видеть всех дорогих мне людей мертвыми, в окружении праздничной мишуры. Это было жуткое зрелище. Золотые гирлянды разных форм и размеров, махровая скатерть, достающаяся из шкафа только по праздникам... Искусственный снег, разбросанный братом накануне и так любимые мной бутерброды с икрой. И их искаженные лица, с застывшими улыбками на губах вкупе с остекленевшим взглядом. Психологи моё дальнейшее состояние назвали бы шоком. И я безмерно благодарна своему организму за то, что под состоянием этого шока, начала как вне себя сгребать в спортивную сумку всю заготовленную на праздник еду, избегая взглядом так и сидящих за столом синевато-бледных, со свисающей слюной из уголков скалящихся теперь в жутком оскале трупов тех, кого я любила, и не замечая черные пятна под одеждой. Хвала всем высшим силам. Не знаю, как дотащила до фургончика эту сумку и два рюкзака родителей. Вообще не уверена, что при иных обстоятельствах, оторвала бы их от пола. До сих пор не покидает мысль о том, что родителям уже не пригодятся заботливо сложенные мамой вещи. Как не пригодятся и оставленные билеты на автобус, который должен был отъезжать спустя два дня. Не отъехал. В тот день никто не отправился на горные склоны. Планета вымерла, затаившись после вспышки мгновенных ужасающих смертей. Кто не умер, сидел тихо, оплакивая потерю и не давая о себе знать. Говорят, под первые удары курантов визгливо завыли волки, предупреждая об охватившей планету через минуту скорби. Скорби по безвременно ушедшим, дорогим сердцу людям, скорби по светлому будущему, которое больше никогда не наступит. Я в это верю, сама слышу вой каждую ночь и уже дважды этот визг и скулёж, затихающий к последнему удару полночи. В ту роковую ночь, ведомая невидимой рукой, я завела свою шарманку, как ласково называла фургончик с мороженым, и уехала поближе к лесу и подальше от людей. Что мною руководило в тот момент — остается загадкой. Возможно, страх или шок, а может, давнее подсознательное желание уйти в лес ради тишины и спокойствия… Тогда мне это казалось самым безопасным местом во Вселенной. Я была так сосредоточена на дороге, что горы мертвецов, валяющихся кто где, пугали, но не останавливали, не сумев добраться до мозга, закованного в броню офигевания. Трупы лежали друг на друге, как упавшее домино вокруг погасшей елки. У кого-то в руках были хлопушки, серпантин и бенгальские огни, у кого-то — дети, которые больше не узнают радости жизни. Страшно представить, как чувствовали себя выжившие на площади. Были ли вообще эти выжившие? Я не знаю. Как не знаю и того, каково пришлось малышам видеть умерших родителей. Может, они ничего не поняли и посчитали всё новой игрой… Надеюсь, всё было именно так. Точно также не знаю, почему осталась жива. Как по мне, милостивее было бы умереть еще во время первой вспышки, как называли эти смерти выжившие. Может, смерть и была знаком милосердия, хотя призывающий обезумевшую толпу святой отец кричал обратное. Он был один из немногих, кто не уехал в спешке непонятно куда, не заперся в своем домике и не поддался общему хаосу начавшегося беззакония. Странное дело, пока одни люди умирали, другие начали воевать между собой непонятно за что, просто вырезая друг друга. В тот вечер я приехала за провизией, которую было теперь не проблема достать, ведь магазины пустовали с набитыми полками. Под ногами скрипел снег вперемешку со стеклом. Странное дело, но бряцающий хрустящий звон лишь успокаивал, и вместе с капюшоном папиного теплющего пуховика — заглушал звук агонии живых. Одинокую фигуру в черном балахоне посреди творившегося прямо поверх никем не убранных тел, я заметила случайно. Благо, была зима и люди не успели сильно завонять, отдавая лишь легким душком. Святой отец взвывал к необращающей на него внимания толпе и говорил о всадниках Апокалипсиса. Искренне верил, что люди не виноваты, беспорядочно молил то выживших — раскаяться и отступиться, то богов — простить своих неразумных детей. Он, верный своему делу, цитировал Библию, обращая мое внимание на черные пятна, расползающиеся все больше по телам мертвецов, скрывая отдающую уже зеленью, кожу — отметина Завоевателя. Хорошо, что я не заметила их в Новогоднюю ночь. Хороший подарочек нам устроили боги, запоминающийся. Чёрт возьми, прямо врезающийся в память. Я оценила. Как и иронию того, что моливший людей о раскаянии священник, умер во вторую вспышку. Смешно, боги, серьёзно. Вы же хотели, чтобы мы посмеялись, правда? От души, захлебываясь и умирая. Улыбки на лицах родных были неслучайны. После второй вспышки, хотя никакого праздника не было — никто уже и не думал праздновать, несмотря на то, что на очереди из всадников был Раздор, люди снова улыбались. О, всё было совсем не как в Библии, никаких предупреждений. Вспышка, мгновенная смерть. Разница только в причинах. Первого января люди умерли с черным пятнами на телах, а одиннадцатого, через десять дней — с колотыми, резанными и рваными ранами. У некоторых было перерезано горло, отрублены уши, пальцы и другие части тела… Всё превратилось в кровавое побоище, хотя, по словам выживших — раны появлялись сами по себе и даже у тех, кто не прикасался к оружию. Жестокая расплата за наши ошибки. Даже это является насмешкой. Умирая, люди своей кровью пачкают девственно белый, прямо с неба падающий, но не успевающий замерзнуть, снег. Хвала всем, в кого только можно верить, меня в тот момент в городе не было. Я так и не уехала окончательно из леса, живя в фургончике — своей любимой шарманке с мороженым. Мороженое — это все, что у меня осталось от прежней, беззаботной жизни. Теперь оно отдавало горечью, но я всё равно его ела. Не могла себя заставить не есть, хотя не раз пыталась. Пыталась не потому, что сейчас зима и есть холодное в холод — извращение. Такой сладкоежке как я, это не помеха. Дело в третьей вспышке — Голод — она оставила людей во всех смыслах, скелетами, настолько кожа обтягивала кости, а глаза казались темными впадинами. Их улыбки смотрелись еще ужаснее, хотя я думала, что кошмарнее улыбающейся отрубленной головы со слипшейся от крови бородой и желтыми зубами быть не может. Оказалось, может. Но какой бы сволочью я себя не чувствовала, отказаться от всевозможных вкусов подтаявшего мороженого не могла. Оно были единственной радостью в череде черных дней. Постепенно мороженое превращалось в приторно сладкую жижу — холодильники давно не хранили мороз и я полагалась только на зиму. Вообще, считаю, что нам всем повезло, что Апокалипсис подкрался на Новый год. Как тот самый пушной зверек с хитрющей мордой, помните? Электричество отключилось по всей планете еще в ту злополучную ночь. Людей сейчас тоже точно также отключают от источника питания. Кто-то свыше просто нажмет на кнопку «выкл», убивая всё живое на Земле. Я чувствую, что сегодня, с последним ударом часов будет последняя вспышка — четвертая, и уж ее не переживет никто из тех, кто выжил до этого. Звери тоже чувствуют. Они маются, ведомые инстинктами, пытаются забиться в самые тёмные и отдаленные уголки, заранее зная, что всё тщетно. Я не убегаю, эволюция убила во мне эти инстинкты, поэтому сейчас завороженно смотрю на не залитый, в отличии от города, кровью, снег и поставленный на него контейнер с мороженым. Его хватило ровно на месяц. Передо мной стоит последняя порция. В этот раз я ее не ем, жду вечера. В этот раз все отличается. И загоревшийся кроваво-красным, а мне теперь все напоминает о густой бордовой крови, укрывающей землю, закат, и вышедшие из лесу волки. Я не боюсь этих хищников. Они единственные, кто не попрятался, как люди, по укромным местам, продолжая выть на луну. Волки знают лучше меня, что сегодня мы все умрем, они заранее оплакивали свою смерть и скорбили за собратьями. Поэтому, когда я, сидя в горнолыжных штанах прямо на снегу, похлопала рядом с собой, от стаи отделился редкий волк чисто белого окраса, выходя из тени и даже позволяя себя обнять. В холке он был одного роста с сидящей мной. Уткнув нос в его густую, зимнюю шерсть, я не сразу заметила, как вся его стая уселась полукругом к лесу, даря мне удивительное спокойствие. Мы вместе смотрели в последний раз на уходящее закатное солнце, появляющийся месяц и загорающиеся звезды, пытаясь разом вобрать ту красоту, что упускали всю прожитую жизнь. Никто не думал шевелиться, если не считать развивающиеся ветром шерсть и волосы. Этой ночью никто не будет выть, ни я, ни они… Мы готовы. Белоснежный зверь ощутимо боднул меня в плечо своей мощной мордой, заставляя пошатнутся, опираясь на затекшие руки и перевести взгляд на контейнер с оставшимся мороженым. Да, волчара, я тоже почувствовала, как начали отсчет невидимые простому взгляду часы, спасибо. Почти полночь. Я тянусь озябшей от холодного ветра рукой, ранее гретой волком, к чайной ложечке. Это уже бессмысленно, но умирая, не только языком, но и сердцем, буду чувствовать чересчур сладкий, прямо приторный вкус мороженого. Я не оставляла его для этого специально, так получилось. Закончилось электричество, закончились звери, закончилось мороженое, закончились люди. Последний, двенадцатый удар часов сопровождался резким похолоданием и нашим общим прерывистым вздохом, выбивающим из груди последний клочок пара.***
Холодная зима закутала всех в свою искрящуюся морозом шаль. Вместе с ней планету накрыла удивительная, никогда ранее не встречаемая абсолютная тишина. Погасли окончательно разрядившиеся фонари и не выдержавшие сильного мороза костры. Природа замерла вместе со своими детьми, не нарушая долгожданного покоя. На Земле теперь царствовал не человек и даже не ледниковый период. Маленькую планетку, кружащую вокруг своей звезды, захватил голубой отлив, превращая её в нечто сказочное и такое же необычное, но ужасное по своей сути — замораживающее внутренности и ручья, оставляя за собой лишь ледяные фигурки цивилизации и не давая шанс на жизнь даже вездесущему ветру. Ветер тоже вскоре исчез, в последний раз дотронувшись до полюбившейся девушки в окружении волков и попробовав мороженое на её губах. Фисташковое. Первое и последнее, что смог попробовать ветер на вкус.