Шан Цинхуа^2

Шан Цинхуа не хотел связываться с Синь Мо. Он знает себе цену и знает своё место, просто сейчас он жив, потому что Мобэй-цзюнь убил Линьгуань-цзюня, не слишком вникая в его действия. Если бы он догадался, что Шан Цинхуа вступил с ним в сговор, он был бы мёртв — всё просто. По правде говоря, Мобэй-цзюнь вообще идиот, если доверяет ему: он предал свою секту ради власти, так как можно было предположить, что он не предаст и Мобэй-цзюня ради ещё большей власти? Но всё сорвалось, когда Мобэй-цзюнь успешно перенял силу своего отца и официально получил титул, который он использовал в качестве имени уже много лет, оставив Линьгуана-цзюня в виде кровавого, застывшего месива на полу. Обидно, ведь в отличие от Мобэй-цзюня, Линьгуан-цзюнь выглядел легко соблазняемым (ну, может быть, не легко для обычных людей. А вот для таких манипуляторов, как Шан Цинхуа? Он мог не иметь красивого лица и всё равно манипулировать старыми дураками, считая их безобидными домашними животными), и он мог бы подняться по карьерной лестнице. Но теперь этот мужчина мёртв, и Мобэй-цзюнь, похоже, намерен оставить его в качестве советника среднего звена и никогда не позволять ему продвигаться по служебной лестнице. Он достаточно умён, чтобы понять, когда ему следует затаиться. Так что нет, трогать Синь Мо в его планы не входило. Он был бы идиотом, если бы думал, что сможет как-то овладеть им, и ещё большим идиотом, если бы думал, что сможет как-то одолеть цзюньшаня, даже с его оружием. Нет, когда он прикасается к Синь Мо, это происходит потому, что Ло Бинхэ находится в одном из своих маленьких настроений — закатывает истерику, не подобающую императору, убивает слуг и жён налево и направо. И в этой ярости Синь Мо весь в крови, а обезумевший император кричит ближайшему (живому) слуге, чтобы тот почистил его меч. Им оказывается Шан Цинхуа. Он понимает, что прикосновение к мечу может убить его от переизбытка демонической энергии, но у него нет выбора, а Мобэй-цзюня нет рядом, чтобы защитить его (он сделал себя полезным помощником, чтобы предотвратить это, но теперь, когда ему нужен этот грубиян, его нет рядом?!) И вот Синь Мо оказывается в его руках, меч тяжелее, чем ожидалось, он спотыкается, меч делает режущее движение, которое, как он полагает, должно причинить ему боль, но вместо этого он слышит звук, ужасно похожий на звук открывающегося портала его короля, и падает в темноту, оставляя за собой вонь крови и гнетущую ауру дворца Ло Бинхэ, а затем он чувствует, как ударяется о землю. Он с трудом открывает глаза, обнаруживая, что вокруг слишком светло по сравнению с обычной темнотой дворцовых комнат, в которых он находится, и… — Не подходи! Покажи свою истинную форму! Меня не одурачить подобным заклинанием иллюзии! — …и от очень плаксивого голоса у него вдруг заболела голова. Он застонал, протирая глаза, и тут его взгляд сфокусировался на знакомом мече, направленном на него, но тот, кто ему угрожает, явно напуган: его рука дрожит, а поза совсем не та… Секунду. Это… он. Это он, держит меч, или, по крайней мере, это точно его тело. — Заклинание иллюзии? Это ты принимаешь мой облик! Сейчас же покажись! — говорит он, сузив глаза и оглядываясь по сторонам. Он узнал это место: похоже, это его дом в Ань Дине. Но Цан Цюн… разве его не сожгли давно? Кроме того, он не помнит, чтобы здесь хранилось столько безделушек и тому подобного. Место кажется странным — обжитым, будто тот, кто здесь живёт, действительно стремится сделать его домом, но он хорошо помнит, как держал свой дом в чистоте и без личных вещей, всегда готовый в случае необходимости взлететь и убежать без следа. — Что это за место?! Ты пытался восстановить мой дом по моим воспоминаниям…? Логово снов?! Ты демон снов? — О чём ты вообще говоришь!!! Ты только что появился в моём доме!!! — сказал фальшивый Шан Цинхуа, и всё его тело задрожало, как лист на ветру. — Подожди… Подожди, нет, только не говори мне, что ты — это я из другого мира…? Ты — Шан Цинхуа у Бинге?! Далее последовало самое нелепое объяснение, которое он когда-либо слышал в своей жизни. Он знал, что Ло Бинхэ каким-то образом попал в другой мир после использования Синь Мо, и что император неделями сходил с ума, рассказывая о «любящем его шизуне» и ворча о том, каким «бесполезным» был он-сам в том мире. Он списал это на обычное безумие императора (Синь Мо разрушал его разум. Шан Цинхуа строил планы, что делать, когда меч неизбежно разъест разум Ло Бинхэ настолько, что его трон займет кто-то другой), но теперь… теперь он здесь. Перед самим собой, в чужом доме отдыха, в горах Цан Цюна, которые ещё не сровнял с землёй безумно разгневанный Ло Бинхэ. — Так ты хочешь сказать, что Шэнь-шисюн и цзюньшань действительно… женаты? — повторил он, чувствуя приближающуюся головную боль. Хуже всего то, что, судя по тому, как говорит другой Шан Цинхуа, они с Шэнь Цинцю… друзья? То есть мало того, что тот человек ходит, а не является человеческой палкой, гниющей в водной тюрьме, так у него ещё и друзья…? — Ах, да! Я понимаю, что в это трудно поверить, ведь там, откуда ты родом, всё по-другому. Но Огу… Шэнь Цинцю здесь очень хороший человек, поверь мне! Самое худшее, что он может сделать, это ударить меня своим веером, если я слишком много болтаю, ха-ха, — говорит Шан Цинхуа, потирая затылок. — Ударить тебя веером…? — говорит Шан Цинхуа и сужает глаза. …чем больше он смотрит, тем больше различий между ним и Шан Цинхуа этого мира. Во-первых, он — невысокий. Такое впечатление, что в детстве, вместо того чтобы бороться с братьями и сёстрами за возможность нормально питаться, он просто позволил себя задавить и не получал в юности достаточного питания, чего старался избегать (вырасти бедным в большой семье было нелегко. Конечно, может быть, его братьям и сёстрам пришлось столкнуться с недоеданием, но не ему. Что-то подсказывает ему, что этот Шан Цинхуа так не поступил). А ещё у него совсем нет мышц. И не то чтобы он сам был ужасно сложен: он гордится тем, что быстрый и ловкий, а не мускулистый грубиян, как многие другие, но даже он нарастил мускулы и силу в своём теле от того, что всю жизнь вынужден был защищаться от демонов, которые думали, что его легко прикончить, потому что он человек. А вот у этого Шан Цинхуа ничего такого нет — руки длинные, запястья тонкие и почти нежные, даже сквозь декоративные атрибуты наряда пикового лорда. Если он держит волосы в простом хвосте и не слишком длинные, чтобы они не мешали ему, то у этого Шан Цинхуа они явно длинные и собраны в беспорядочный пучок. Некоторые пряди упали, обрамляя лицо, а заколка для волос слегка перекошена. Несмотря на то, что это его тело, он мог поклясться, что глаза кажутся несколько… круглыми, или, может быть, они кажутся такими из-за ярко выраженных бровей. — О, не волнуйся, это просто игривая перепалка между братан-кха-братьями. Никакого настоящего насилия! — говорит он и улыбается. — …не хочешь ли дынных семечек? Я держу их здесь, чтобы перекусывать, потому что они мои любимые, но, может быть, тебе они тоже понравятся, раз ты… я? — Хорошо, — соглашается он, хотя логически понимает, что не стоит доверять еде незнакомца. Что-то в этом Шан Цинхуа кажется… невинным? Не угрожающим? Его много раз в жизни сравнивали с мышью: паразит, вредитель, то, от чего люди хотят избавиться. Но почему-то от этого другого человека, несмотря на то, что он формально является им и имеет тело, так похожее на его собственное, но не совсем такое же, исходит гораздо более… домашняя энергия. Как от домашнего животного, а не от вредителя. Не свирепый питомец, конечно — не то что домашние тигры Ло Бинхэ, сидящие в клетках и рычащие, или арктические волки, которых клан Мобей держит для растерзания предателей. Скорее, он похож на одну из тех крошечных собачек, которых так любят жены Ло Бинхэ, нося их в сумках и т.п. Маленькое существо, вызывающее одновременно и жалость, и злость на то, насколько оно жалкое. — Итак! Могу я задать тебе вопрос? — говорит другой Шан Цинхуа и, сузив глаза, берёт одну из дынных семечек, разложенных в миске на низком столике, за которым он сидит. — Ты только что это сделал, — он наблюдает, как меньший человек напрягается при его ответе, но нервно смеётся, беря горсть семечек и прикусывая губу. Этот… Шан Цинхуа знает, как это — опустить голову и позволить, чтобы по тебе прошлись — он всю жизнь так делал. Но в этой ситуации разве не другой человек обладает преимуществом во влиянии сейчас? Он не может понять, почему тот терпит его огрызания, или почему он вообще его принимает. — Извини-извини. Просто… ты… и Мобэй-цзюнь… — он напрягся, услышав это имя. Всё это было так спокойно, так… мягко, по сравнению с его жизнью в своём мире: он предполагал, что, возможно, это результат того, что та версия, которая стоит перед ним, никогда не встречалась с этим демоном. Он полагал, что причина, по которой этот дом кажется таким обжитым, таким уютным, заключается в том, что эта версия его жизни никогда не жонглировала страхом перед тем, что однажды вся его секта может обернуться против него, обнаружив его интриги. Это было единственное логическое обоснование, которое он мог привести, почему тот, кто должен быть таким же, как он, живет так, а не пытается тащить себя вверх по жизненной лестнице зубами и ногтями. Этот другой Шан Цинхуа смотрит на него, и тот выглядит искренне нервным — грустным? — Ты предал его…? Да, это так. Конечно. Он не верит, что Мобэй-цзюнь не выкинет его, как только найдёт, кем его заменить, и знает, что Мобэй-цзюнь, скорее всего, не доверяет ему дальше, чем он может его бросить (а может, и меньше. Этот грубиян может в одну секунду швырнуть его в стену и покончить с его жалкой жизнью, что только добавляет ему дискомфорта). Он вступил в союз с Мобэй-цзюнем, потому что ему было семнадцать лет, когда он впервые столкнулся с демоном, и он не хотел умереть, как его шисюны и шиди, пронзенные льдом и разорванные на куски. Он заключил союз с Мобэй-цзюнем, потому что с того момента, как его отправили в Ань Дин, он понял, что изнурительные усилия по перемещению из бедного деревенского дома в Цан Цюн были напрасными, потому что в Ань Дине он не мог получить власть. Он годами шпионил для северного Царства Демонов и делал всё, что ему говорили, потому что, в конце концов, сказал себе, что в северном дворце у него будет больше власти, чем в качестве бухгалтера в секте, которая его даже не ценила. Он терпел многочисленные побои, переломы и ушибы, потому что знал, что не сможет остановить Мобэй-цзюня, терпел, что его товарищам-лордам было всё равно, когда он появлялся хромым, когда они мельком видели его фиолетовые и зелёные от синяков руки, потому что он говорил себе, что скоро будет выше их. Он вступил в союз с Мобэй-цзюнем не потому, что тот ему нравился: конечно, он воспользовался шансом, чтобы бросить его, чтобы, наконец, поставить себя в такое положение, когда к нему, возможно, не будут относиться как к ещё одному орудию демона. …но почему этот Шан Цинхуа выглядит таким опустошённым при мысли о том, что Мобэй-цзюнь в чужом мире умирает? Почему его так волнует, что он предал его?! Неужели Мобэй-цзюнь в этом мире другой? Неужели это ещё одно из тех разительных различий между мирами? — Нет, это не так. А что, Линьгуан-цзюнь пытался завлечь тебя в свои сети? Он очарователен, но недостаточно силён. Если ты вступишь с ним в союз, у тебя будет больше шансов быть обнаруженным, когда он потерпит неудачу, чем действительно подняться к власти, как он обещал, — лжёт он. Во всяком случае, это маленькая белая ложь. Его Мобэй-цзюнь не умер и так и не узнал, что он работает с Линьгуан-цзюнем (если бы тот узнал, то он был бы мёртв, в конце концов). Но ему удалось выжить, потому что он был достаточно хитрым и умным, чтобы замести следы. Если бы Линьгуан-цзюнь попытался достать этого… этого слащавого, на вид бесхребетного и явно не привыкшего к грязной работе Шан Цинхуа… он сомневается, что ему удастся остаться незамеченным, когда старик умрёт. Может быть, потому, что это он сам, но ему не нравится мысль о том, что его король держит этого меньшего, слабого человека за шею и душит в нём жизнь. — Нет-нет-нет, ничего подобного! Линьгуан-цзюнь на самом деле… Умер, некоторое время назад. Когда мой король поглощал силу своего отца. Ритуал и все такое, — его двойник сжался в комок, когда он это сказал; ах, это… сожаление? Может быть, он подумывал о том, чтобы вступить в союз с Линьгуан-цзюнем, и теперь испытывает угрызения совести после того, как стал свидетелем неудачи? А может быть, он и вправду настолько податлив, что ему стало жаль Мобэя-цзюня? — Я просто… Ну, знаешь. Если бы ты его предал, он бы, наверное, тебя убил. И это… я не говорю, что ты заслужил бы это!!! Вовсе нет! Никто не заслуживает смерти, тем более такими способами, какими мой король убивает людей, потому что я признаю, что он, возможно, немного садист! Но он бы убил тебя, и это как… ну, в конце концов, ты — это я, так что я… рад, что ты не умер…? Я имею в виду, что мне и так было очень больно получать удары от моего короля, так что я не могу себе представить, как было бы больно, если бы он действительно пытался убить, понимаешь? — Он ударил тебя? — Шан Цинхуа (настоящий, а не домашний) не может остановить свой рот, чтобы не открыть его, дынное семечко, которое он собирался съесть, выскользнуло из его рук. Конечно, Мобэй-цзюнь нередко избивал его до полусмерти. Но он был сильнее, чем эта жалкая копия себя, которая сейчас сидела перед ним! Он был достаточно быстр, чтобы уворачиваться от пощёчин и тяжёлых ударов, в его теле было достаточно мышц, чтобы хотя бы выдержать сильные удары и не разбиться вдребезги, когда ледяной демон повалит его на землю! Он был и есть — подлый ублюдок, предатель, он с радостью укусит руку, которая его кормит. Он весь такой: предатель своей секты и предатель демона, на которого работает. На каком-то уровне он смирился с тем, что заслужил это. Но кто бы мог поразить этого человека, к которому в комнату заглянула альтернативная версия его самого решила устроить его поудобнее и поделиться с ним закусками?! Этот человек, который, видимо, сумел подружиться с колючим Шэнь Цинцю, который прилепился к Мобэй-цзюню и при этом продолжает работать на секту, как мул (он видит все неоценённые задания на столе, и никогда не сможет забыть, как выглядят наполовину готовые бумаги для расчёта бюджета секты, и тысяча других свитков, захламляющих стол, о которых он даже не хочет знать — это отложенная работа или уже сделанная, не говоря уже о ночной жемчужине на столе, которая говорит о том, что он работает до поздней ночи). Этот человек, у которого на стене висят дерьмовые каллиграфии и рисунки, явно сделанные его учениками, и вместо того, чтобы выбросить их и напомнить соплякам, что это пик бухгалтерии и что если бы они хотели заниматься искусством и каллиграфией, то им бы не повезло, потому что они не попали в Цин Цзин, он повесил их у себя дома, будто это бесценные работы мастеров-ремесленников. Этот человек, который, несмотря на своё тело, каким-то образом умудряется выглядеть таким милым, очаровательным и безобидным, который даже не может поднести свой меч к незваному гостю, не дрожа, как новорождённый оленёнок… Мобэй-цзюнь из этого мира посмел ударить этого человека?! Он думал, что, возможно, здешний Мобэй-цзюнь смягчился, что, может быть, с Ло Бинхэ что-то случилось, и он стал таким мягким и жалким. Но нет, очевидно, что в этом мире Мобэй-цзюнь был ещё хуже! — В прошлом!!! Он бил меня в прошлом!!! — другой Шан Цинхуа, кажется, уловил его гнев (на самом деле, это немного облегчает, не нужно маскировать все свои эмоции перед кем-то другим), и тут же, кажется, пошёл на попятную, качая головой и делая дикие движения руками, словно это может сделать его сообщение более ясным. — Это было только раньше! То есть, в подростковом возрасте, и… ладно, может быть, и во взрослом тоже, но после инцидента с Линьгуан-цзюнем он перестал! Мой король больше не бьёт меня, я обещаю, что он очень милый… — Он бил тебя, когда ты был подростком?! — конечно, его Мобэй-цзюнь бил его в подростковом возрасте, но когда он был подростком, у него было преимущество: он не рос недоедающим, а также был достаточно хитрым, чтобы получать лучшее питание, чем его товарищи-ученики (нахер секту Цан Цюн за такое плохое обращение с Ань Дином. Ему и так было плохо, когда он застрял на логистическом пике, но когда он узнал, что еда, приготовленная для учеников пика, была скудной и не содержала мяса, он почувствовал, что сойдёт с ума, когда увидел богатые блюда, которые ели ученики Бай Чжаня — только потому, что секта хотела, чтобы некоторые ученики стали сильными, и не заботилась о том, что ученики Ань Дина были бесполезными слабаками, которые должны были создавать команды, чтобы таскать ящики?!), и если сейчас этот Шан Цинхуа невысок и жалок, то он даже представить себе не может, каким тот был в подростковом возрасте… — Но больше нет!!! Он обещал больше не бить меня!!! Он теперь хороший, правда!!! — он не мог поверить, насколько покраснело лицо другого Шан Цинхуа. Неужели он так легко краснеет? Конечно, нет; он научился держать свои эмоции в тайне. В отличие от другого Шан Цинхуа, который, кажется, носит своё сердце в руках, намеренно или нет. Ну и как?! То есть, он говорит, что этот Мобэй-цзюнь был настолько бессердечен, что причинил боль этому хомячку-человеку, а потом вдруг стал милым?! Он вспомнил, как тот говорил, что Шэнь Цинцю, его «друг» мог ударить его веером — о какой</i силе >идёт речь?! Неужели? У него никогда не было друзей, он всегда был занят тем, что враждовал с другими и пытался навести мосты к более могущественным местам в жизни, но он был уверен, что друзья <i>не бьют друг друга и не имеют склонности к этому. Этот Шан Цинхуа… он слишком добрый, слишком всепрощающий! Наверняка им манипулируют, пользуются его милой и довольно глупой натурой, верно?! Это было бы как раз в духе Шэнь Цинцю, по крайней мере, того Шэнь Цинцю, которого он знал, и он не видел никаких доказательств того, что Шэнь Цинцю в этом мире хоть немного меньший ублюдок только потому, что он хороший муж. И хотя он никогда не считал Мобэй-цзюня мастером манипуляций (его король и подавление эмоционального состояния других людей — вещи несовместимые, и, возможно, именно поэтому ему удалось избежать предательства), но похоже, что либо Мобэй-цзюнь этого мира не только настолько отвратителен, что ударил этого безобидного оленёнка, но и хорош в манипулировании, либо Шан Цинхуа настолько доверчив и снисходителен, что позволяет ледяному демону играть собой. — Ты… как ты можешь быть глуп?! — чёрт, как кто-то может быть груб с этим человеком? Он чувствует себя подонком уже по тому, как тот вздрагивает, когда он говорит слишком громко; он слишком привык приказывать другим и кричать на тех, кто ниже его по положению. Хуже всего то, что он даже не выглядит обиженным, как будто привык к тому, что его называют глупым? Это бессмысленно, ведь он — лорд пика Ань Дин, и Шан Цинхуа знает, как трудна эта дурацкая неблагодарная работа, и ни один глупец не выдержит этих долбаных расчетов годового бюджета. — …Шэнь-шисюн сейчас в секте? — О, Огу-кхм-Шэнь Цинцю? Да, он наблюдает за испытаниями своих учеников. Если ты хочешь его увидеть, то тебе повезло, потому что Ло Бинхэ сейчас в Царстве Демонов вместе с моим королём подавляет восстание, так что мы можем поговорить с ним, и он не будет на нас злиться за то, что мы хоть раз приблизились к его «драгоценному шизуню», — говорит другой Шан Цинхуа, и на его губах появляется небольшая гримаса, когда он тянется за дынными семечками и понимает, что их уже нет. — Ты же не собираешься причинить ему вред? Потому что, позволь мне сказать, даже если я не ударил тебя мечом, шисюн действительно причинит тебе боль, если попытаешься что-то сделать. А потом Ло Бинхэ разорвёт тебя на куски за то, что ты посмел тронуть его шизуня. А ещё у меня будут ужасные неприятности из-за того, что я привёл тебя туда… но опять же… если кто и знает, как вернуть тебя без Синь Мо, так это точно он… Он услышал всё, что ему нужно было услышать. Он встаёт со всей возможной грацией, когда на его колени падает несколько шальных дынных семечек, и не обращает внимания на то, что они падают на землю (…там уже лежит несколько штук. Похоже, другой-он не слишком часто подметает полы и часто ест эти семечки), вытирает с себя пыль и делает быструю мысленную проверку — меча с собой нет, но кинжал в сапоге и два других, спрятанных в рукавах, на месте, связывающий и парализующий талисманы по-прежнему спрятаны в слоях его одежды. Не то что бы он собирался совершить покушение, но лучше быть готовым. Затем он с отвращением подходит к месту, где сидит его собеседник, наклоняется, берёт его руку (его ладони… мягкие, без мозолей от того, что он целый день держал оружие) и направляется к двери. — Гм! Эй?! Не трогай его, ладно?! Не только Ло Бинхэ — Юэ Цинъюань и Лю Цинге убьют меня, если ты хоть волосок на его голове тронешь, я серьёзно! — пискнул второй Шан Цинхуа, а затем пробормотал несколько слов на непонятном диалекте, к которым примешался ещё один язык, но у него не было времени их анализировать. Лю Цинге и Юэ Цинъюань — неужели эти двое тоже издеваются над Шан Цинхуа?! Что это за мир, в котором могущественные люди так обращаются с таким неопасным парнем?! — Я не причиню ему вреда, не волнуйся, — говорит он, выходя из дома. Затем он замечает, что ученики, собравшиеся на улице, останавливаются и смотрят на него (почему они на улице? Наслаждаются свободным временем?! С каких это пор у учеников Ань Дина вообще есть свободное время? Что за сверхчеловеческий подвиг совершил этот Шан Цинхуа, чтобы обеспечить функционирование секты и также досуг учеников?!), но находит, что это его мало волнует. В конце концов, это не его мир, не его пик, не его ученики, не его проблемы. Он и Шан Цинхуа из этого мира визуально отличаются настолько, что если не приглядываться, то маленькие сопляки и не поймут, что это один и тот же человек. — Хорошо!!! Хорошо-хорошо, ты можешь отпустить мою руку или нет! Или совсем нет! Если не хочешь, то ничего страшного, я не против! — говорит второй мужчина. Достаточно было слегка сжать его руку, чтобы он отступил: он слишком настойчив! Это опасно, ведь его, похоже, окружают эгоистичные, садистские ублюдки! Шан Цинхуа старательно не отпускает руку другого Шан Цинхуа, потому что тот похож на испуганного зверька, и он совершенно уверен, что тот убежит и спрячется, если он это сделает. К тому же держать его за руку совсем не странно. Это же он сам! Это то же самое, что держать свою собственную руку! Ничего странного, поэтому он не понимает, почему мужчина краснеет, как девица (…конечно, он и сам немного взволнован, но это вполне оправданно; самое большое физическое соприкосновение с другим существом для него — это удар ладонью Мобэй-цзюня или приставленный к горлу какого-нибудь бедолаги кинжал, понятно? По крайней мере, он скрывает свой румянец, чтобы не выглядеть странно). — Мы с тобой идём к Шэнь-шисюну. А потом ты отвезёшь меня к своему Мобэй-цзюню. А потом мы сможем посетить чжанмэнь-шисюна и Лю-шиди. Для. Приятного. Небольшого. Разговора, — ворчал он, проходя по территории Ань Дина. Неужели этот другой Шан Цинхуа занимался ландшафтным дизайном? Почему здесь так много деревьев и цветов? Почти умилительно представлять, как этот человек пытается сделать свой пик таким же элегантным и красивым, как другие пики, будто он гордится своим положением. Неужели никто в этом мире больше не видит, как это восхитительно?! Все здесь слепые, что ли?! — И прежде чем ты попытаешься отправить меня обратно, у нас с тобой будет несколько уроков. Я не могу поверить, что ты ходишь в моём теле и позволяешь всем переступать через себя, не получая от этого ничего взамен! Ты должен позволить им использовать тебя, чтобы ты мог использовать их! — Я думаю, что произошло серьёзное недоразумение! Это… — он прервал другого Шан Цинхуа, крепко сжав его руку, что вызвало небольшой писк и: — ладно, извини, я замолчу, — и направился к радужному мосту. Прошло много лет с тех пор, как он бывал в Цан Цюне, но он хорошо помнит тропинки к каждому пику благодаря своим многочисленным беготням с бумагами в качестве ученика, поэтому ему не составляет труда добраться до Цин Цзин, когда другой-он спотыкается позади него. — Не пытайся спорить со мной. Я никому не позволю пользоваться мной в другом мире, — ворчит он, не обращая внимания на то, что его собеседник покраснел ещё больше.