Конспирологическая теория

*** декабрь, 2007 - Галина Николаевна, позвольте пригласить вас на танец. Она сидела вполоборота к Круглову, и он не видел её лица. Но когда она начала говорить, он интуитивно почувствовал: она виновато-очаровательно улыбается. - Олег Георгиевич, простите, - она обернулась к Круглову, не переставая улыбаться, - но я обещала этот танец товарищу майору. Когда Рогозина слегка коснулась его предплечья, Круглов вспомнил, как однажды, увлёкшись рассказом о подозреваемом, сам ухватился за руку начальницы и провёл её так по всему офису, а она, не желая его перебивать, старательно пыталась сдержать улыбку – ровно так же, как и он сейчас*. - Спасибо, что выручил, - шепнула Рогозина, когда они танцевали в центре зала под тягуче медленную мелодию. – Терпеть его не могу, - она указала взглядом на одного из заместителей министра. - Что будешь делать, когда он пригласит тебя ещё раз? - Не пригласит. Здесь всегда только один медленный танец. - Предусмотрительно, - усмехнулся Круглов. Она впервые была так близко, что он мог почувствовать аромат её духов – горьковато-цитрусовый – и увидеть трещинки на её губах. Её обнажённые руки, её тонкие пальцы. Рисунок сине-зелёных вен на неожиданно хрупких запястьях. Он почувствовал шишку на среднем пальце её правой руки – такая бывает только у тех, кто много пишет от руки. Левой рукой он ощущал холод тёмно-синего шёлка – новогодний министерский банкет был неформальным, и Рогозиной приходилось менять привычный костюм на платье, а волосы укладывать в локоны. На шее нитка жемчуга – речного, оттого мелкого и несимметричного («Подарок матери», – пояснила она пять лет спустя). Эта намеренная неидеальность только украшала её. - Терпеть не могу эти банкеты, – всё так же тихо говорила Рогозина, скользя взглядом по украшенному залу. - Можем уйти, если хочешь, – он помолчал. – Здесь недалеко есть отличный бар «Шиповник». Она одарила его тёплой улыбкой, – кажется, впервые со времени их знакомства. - Увы, сам понимаешь, нельзя уйти так рано, - она легонько хлопнула его по плечу. – Надеюсь, скоро всё закончится, а то эти туфли мне ужасно жмут. Что-то не так? Тушь размазалась? – спросила она, поймав взгляд Круглова на своём лице. - Нет, всё хорошо. Даже очень. Рогозина смутилась бы, если бы помнила, как это делается. Но она не помнила, поэтому только легко усмехнулась. Круглов не ожидал от неё столько улыбок и откровенности за один вечер. И ещё меньше ожидал, что танец с Рогозиной на предновогоднем банкете, устраиваемом Министерством, станет ежегодной традицией. *** Он помнил каждое её платье – черный сатин, бордовый атлас, тёмно-серое кружево («Интересно, она купила это платье в Брюгге?» - между делом подумал он тогда). Неизменный оттенок crimson red на губах, неизменные локоны, неизменная нить жемчуга и часы, которые она никогда не снимала. Она позволяла себе чуть больше улыбок, а он позволял себе задерживаться на ней взглядом чуть дольше, чем позволяла субординация. И оба они могли рассчитывать на откровенность, недоступную в любой другой ситуации. Потом он отвозил её домой – и из-за декабрьских пробок эта дорога всегда была долгой. Садясь в машину, она небрежно собирала локоны заколкой – эта случайная небрежность делала её ещё красивее. Когда его машина останавливалась у её дома, она ласково пожимала ему руку на прощание и, не застёгивая куртки, выныривала из тёплого салона на улицу. Он дожидался, когда её окно на седьмом этаже вспыхнет светом и ехал домой. *** - Я не сказала «нет». - Ты не сказала «да». Вчера утром она убрала из кабинета букет белых роз – в сухом, стерильном воздухе офиса они завяли буквально за ночь. В коридоре столкнулась с Кругловым, вновь прочитала в его глазах вопрос и вновь не ответила, как не ответила и накануне вечером. И теперь, кружась под что-то итальянско-плавное, она старалась не смотреть на него. - Мы не можем себе этого позволить. Наша работа нам этого не простит, я никогда – слышишь? – никогда не позволю ни тебе, ни себе пойти на этот риск. Ты не хуже меня понимаешь, что произойдёт, стоит только кому-то узнать, что мы... Сколько у нас будет времени? Год? Месяц? Неделя? Кто первым попадёт под удар – ты или я? Мы не можем всё поставить на кон. Мы не можем рисковать друг другом. Она говорила тихо, быстро, не подбирая слов, – и он догадался, что она готовила эту речь. - Галя, милая, пожалуйста, посмотри на меня. Он тысячи раз видел её глаза и всегда безошибочно угадывал гнев, намеки на нежность, тревогу и усталость – чаще, чем любую другую эмоцию. Но он оказался не готов к той боли, которая окатила его, едва она подняла на него глаза. На мгновение ему захотелось отстраниться, отшатнуться от этой незнакомой женщины, буквального сотканной из нервного напряжения, – казалось, что ещё секунда – и она перегорит. Но перед ним была Галя, его Галя, которую он любил давно, глубоко и спокойно, не требуя ничего взамен. Он ощутил, что она крепче вцепилась пальцами в его плечо. - Галя, милая, - повторил он так тихо, что ей пришлось потянуться к нему, чтобы расслышать, - мы могли бы. - Не могли! Не могли бы! – зашептала она почти с надрывом, коротко вздохнула, - мы не можем позволить себе эту роскошь. Помолчала, скользя взглядом по залу. - Я слишком… «Слишком хороша для меня», - додумал он про себя. Эта мысль отрезвила его. - Я слишком хорошо осознаю риски, – она вновь посмотрела на него – её взгляд был усталым и пустым. «Перегорела», - подумал он, ощущая, как от её пальцев вверх к локтю расползается холод. Хотелось увезти её отсюда, успокоить, отпоить чаем и обнимать до тех пор, пока она не согреется, пока её взгляд не станет снова живым. Но он знал – и старался не думать, чего ей это стоит, – что она справится сама. И когда музыка стихла, и он повёл её к столику, она сдержанно улыбалась и выглядела так же, как и всегда – безэмоциональна, безукоризненна, безупречна. Зима того года выдалась снежной. Выйдя из помпезного здания Министерства, Рогозина глубоко вдохнула влажный воздух. Она не застегнула пуговицы пальто и теперь наблюдала, как на её светло-голубом платье остаются мокрые следы от лохматых снежинок. Прежде чем открыть дверь машины, она посмотрела на Круглова – он смахивал снег с лобового стекла. «Как мы постарели», – думала она, ловя своё отражение в окне машины. Она думала о той странной любви, которую испытывала к Круглову. Это было что-то абсолютно очевидно превосходящее дружескую привязанность, но несравненно меньшее, чем любовь в её обычном понимании. Очень спокойное и тёплое чувство, сродни большой и широкой реке. Будто они провели вместе полжизни и теперь, когда все страсти улеглись, наслаждались покоем и полным взаимопониманием. Она была уверена, что он чувствует что-то похожее. - Давай в бар сходим, про который ты говорил. Как там, «Крыжовник»? Круглов удивленно посмотрел на неё, скользнув взглядом по заснеженной крыше машины. - «Шиповник»? – она кивнула. – Галь, «Шиповник» закрылся лет пять назад. Она коротко и горько усмехнулась. - Тогда отвези меня домой, пожалуйста. - Конечно, Галь. Как всегда. Толкаясь тем же вечером в пробке на Ленинградке, он вспоминал ягодный привкус её помады и её шёпот в тёплом тёмном салоне машины: «Но в одном я тебе признаюсь: я тебя действительно приревновала».