L'amour derrière la porte fermée

      Когда годы, летевшие со скоростью мухи от мухобойки, долетели до отметки «шестнадцать», практически каждый приём пищи полным сбором семьи становился обсуждением будущей жизни. И старшее поколение отчего-то не волновал ни возраст, который был далековат от совершеннолетия, ни отсутствие желания эту будущую жизнь выстраивать заранее. Скажите братьям Дезольнье пару лет назад, что в шестнадцать они будут увиливать от разговоров о браке, то они бы весело усмехнулись, со словами: «Да какой брак в этом возрасте? Лучше на охоту съездить!» — и будут абсолютно правы. Однако консервативности родителей можно было только подивиться.       Очередная трапеза снова превращалась в отвратительный разговор. Пихая в рот ложку с бульоном, Джозеф недовольно опускал взгляд всё ниже и ниже. Если бы не стол, он бы наверняка рассматривал ткань чулок собственных туфель. Есть расхотелось. Возможно, он сразу же бы встал из-за стола, если бы не Клод, который ещё умудрялся пребывать в относительно нормальном настроении. — Матушка, рановато думать о жёнах, свадьбах и детях. Нам нет и двадцати, мы даже не закончили обучение. К тому же, Джозеф и я и так слишком частые посетители балов! Найти себе женщину не будет сложностью, но не сейчас. — юноша с лёгкой безмятежностью сделал глоток шампанского, раннее налитого в небольшом количестве в бокал. На десерт обещалась чашечка густого горячего шоколада. — Думать ни о чём не рано. Несколько лет пролетят перед вашими глазами словно минуты, вы не успеете оглянуться! Чем старше вы становитесь — тем меньше вы нужны. Дамы выбирают молодых людей или же тех, кто успел сделать себе имя. А вы не служили, собственного дела не имеете. Сидите на нашей с матерью шее, ездите на охоту и балы. Учитесь, но не вникаете в науки более глубоко. Чего вы вообще хотите добиться в будущем? — с некой долей злости говорил отец, сохраняя внешнее спокойствие. Но было видно, как костяшки на пальцах белели, когда он сжимал ложку. — Пока что я, например, об этом не думал. Да и зачем? Всё успеется! — Ты — способный молодой человек. Но ты, Джозеф? Ты даже не поддерживаешь разговор, чего не принято в светском обществе. Так и будешь молчать всю жизнь? Это некрасиво, по отношению к нам! Кем ты станешь такими темпами? — не унимался мужчина. Видимо, ему надоело каждый раз получать в ответ молчание. Джозеф не любил вступать в споры, а потому предпочитал отмалчиваться, но сегодня отец был особенно строг. Неужели ему никогда не надоест задавать одни и те же вопросы? Или он делает это специально, чтобы довести его? Раздражает, раздражает! — Отвечай, Джозеф. — Да плевать, кем я стану! Отстань уже от нас! — ударив двумя кулаками по столу так, что рядом стоящий бокал упал, прокатился по столу и разбился, коснувшись пола.       Молчание, наступившее в обеденной, было столь звонким, что в ушах трещало. Оперевшись о край стола, Джозеф поднялся и быстрым шагов вышел из помещения. К чёрту мать и отца. Они никогда его не поймут. Ответом ему стали лишь взгляды, провожающие силуэт одного из братьев до самых дверей…       Ежедневные упреки и нравоучения родителей уже давно стали чем-то, что так усердно пыталось достучаться до мыслей Джозефа, но в отличии от Клода тот не спешил открывать им двери. Справедливости ради, ни мать ни отец никогда не спрашивали о том, чего их сын хотел на самом деле. Громкий хлопок дверью стал завершением и без того неприятного диалога. И хоть в приличном обществе подобный поступок считался дурным тоном, Джозефу было на это всё равно. Завтра его обязательно отчитают за это, но одиночество — единственное чего он хотел на данный момент. Почему Клод так спокойно реагировал на подобные разговоры? Неужели действительно планировал построить свою жизнь по указке родителей? Или это были попытки закрыть тему каждый раз, как только о ней заходила речь? Отвратительно. Эти разговоры были подобны битому стеклу, осколки которого пронзали разум раз за разом, заставляя очередной поток мрачных мыслей вытекать наружу из уже давно открытых ран. Диалоги о женитьбе ранили, а свое состояние в такие моменты Джозеф мог описать как свежезатянувшийся порез, с которого постоянно сдирали корку. — Оставьте меня в покое! — Юноша схватился за белую копну волос, раздираемый чувством злобы и обиды.       Эхо разнесло его слова по коридору, прежде чем молодой человек скрылся в своей спальне, запираясь на ключ. Клод вскочил из-за стола, дабы попытаться остановить юношу, но тут же был схвачен за запястье и грубо усажен обратно на место. — Не позорься и сядь обратно за стол, молодой человек, — с легкой нотой снисхождения произнес отец, выпустив руку сына из грубой хватки, — Не гоже уподобляться неудачникам. Он просто жалок. Твой брат настолько не уверен в себе, что позволяет распространять свои комплексы, а вместе с ними и отвратительное настроение на членов своей семьи, — аппетит улетучился, а диалог оставил после себя неприятное липкое чувство, что так сладострастно натягивало нити напряжения.       Он не любил конфликты, но ещё больше он не любил оставлять своего брата одного. Слова отца обжигали, Джозеф не заслужил такого обращения. Он должен был догнать его, узнать причину, но отчего-то не решился сразу перечить отцу.       Возможность проведать горе-брата появилась только после обеда, когда отец договорил тираду о важности уважения старшего поколения и продолжения своего рода. Оставив половину тарелки полной, Клод поблагодарил за обед и быстрым шагом двинулся к комнате Джозефа. Они жили «по соседству», разделяемые одной стеной, а потому родители могли не волноваться, что он пойдет успокаивать брата лишний раз. А то отец ещё раз намекнёт на то, что слабые всегда останутся слабыми. Юноша хотел было постучать в деревянную дверь, дабы известить о своем присутствии, но остановил руку в нескольких сантиметрах от неё, достаточно отчётливо услышав голос Джозефа. Конечно, слова не разлетались по коридору, но стоя близко к единственному между ними препятствию, можно было различить все сказанные фразы. — Ненавижу их, напыщенные аристократы! Думают, раз состоялись в этой жизни, то способны помыкать своими детьми словно домашними зверушками? Быть может, я не хочу такого будущего? Быть может, все леди в нашем окружении полные дурёхи, которых интересует только бракосочетание и репутация?! А если бы я был простолюдином, они бы также вешались на меня из-за милой мордашки? — юноша ругался очень редко, а потому слышать такие грубые слова от своего брата было несколько необычно. Джозеф в несколько шагов подошёл к зеркалу, вглядываясь в своё отражение. — Никто не способен понять меня… Кроме тебя mon ange, — Дезольнье провёл по стеклянной глади рукой, рассматривая мутные полосы, оставшиеся после пальцев. Он тут же вытер их, с обожанием глянув в отражение. — Мой лепесток, мой нежный цветок оливы. Плевал я даже на самых красивых дам в своём окружении, к чёрту устои! Ты — то, о чём я бы хотел заботиться, кому я бы хотел посвятить свою жизнь, — Джозеф нежно прикоснулся губами к зеркалу, оставляя на нём след. Желание живой отдачи заставляло примкнуть к собственному отражению сильнее, целовать его так, словно юноша мог почувствовать губы возлюбленного человека.       Брат, ранее стоявший рядом с дверью, прильнул к ней поближе, дабы происходящее было слышно лучше. Видеть он отнюдь не мог, дверь была закрыта плотно, не давая щели появиться, а ключ, оставленный в замке, не позволял заглянуть в скважину. — Боже, я увяз в грехе и погряз в болоте безнравственности. Я беспомощен перед собственными чувствами, бессилен в собственных мыслях. Даже сейчас, в свои шестнадцать лет я не могу найти в себе силы, чтобы признаться! Признаться тебе в том, как сильно я желаю тебя, как люблю и хочу связать с тобой всю свою жизнь. Вдали от всей этой черни, что именует себя «аристократами», вдали от суеты и балов. Я так влюблен в тебя, во всё, что у тебя есть. В твои волосы, в твой взгляд, в твою душу и тело… — рука легла на зеркало, пытаясь погладить мягкие щеки, шею, грудь. Останутся разводы, но разве будет это его волновать? — Если бы… Если бы мы только могли быть вместе… — Джозеф залился лёгким румянцем.       Мысли вырисовывали невероятно красивые картины, показывая каждую часть прекрасного тела. Желание нарастало, дыхание сбилось из-за поступившего жара, заставив на секунду приложить кончики пальцев к губам, другой рукой потянуться к брюкам. — Я так люблю тебя… Люблю в тебе всё. Я хотел бы пасть в твои объятия и никогда не отпускать тебя. Дарить тебе свою ласку, свою любовь — всё то, что было бы подарено мне, но с трехкратной отдачей. Я так влюблен в тебя, что это глупое до ужаса чувство заставляет меня просыпаться каждый день, думать о тебе, жить ради тебя… — каждое предложение вытекало в другое с новой силой и новым желанием. Однако это давало совершенно другое понимание для Клода. — Так вот по какой причине ты так не любишь эти разговоры… Я так сочувствую тебе, мой милый брат… Как жаль, что ты так скоро нашёл возлюбленную, а я не смогу рассказать тебе о том, что питаю к тебе те чувства, которые ты испытываешь к наверняка прекрасной женщине. — юноша говорил тихо, почти неслышимо. Его слова мешались с речью и тяжёлым дыханием за дверью: — Ах, моя любовь… Я чувствую, что мое тело больше не совладает с моими чувствами. — ощущение собственной ненужности в данной ситуации пришло резкой стрелой по мыслям. Он слышит то, чего не должен был. — Боже мой, нет! Подслушивать — отвратительно, почему я это делаю? Нужно оставить его одного… — но как сложно уйти. Как сложно заставить себя оторваться от двери, перестать выслушивать в каждое слово.       Мягкая плоть еще раз примкнула к зеркалу. Этот раз был настолько страстным, настолько чувственным и пылким, будто Джозеф без слов признавался Клоду в любви. Он касался губами зеркала, периодически зализывая места поцелуя, чтоб примкнуть с новой силой к таким родным губам. Отражение в точности повторяло все движения юноши, от чего Джозеф позволил разуму отдаться образу брата. Они целовались, прерываясь для того, чтобы чтоб отдышаться, для того чтобы соприкоснуться вновь. И хоть реальность имела под собой иной исход событий, Клода выбило из неё протяжным томным стоном, который вырвался с губ его любимого брата. Дезольнье перестал пытаться сдерживать себя. Всё равно во всей округе не найдется того, кто решит сюда придти. — Ч-Чёрт! Мне стоит убираться отсюда как можно скорее, я не должен был слышать этого! — голос юноши дрогнул, он поспешил развернуться в обратную от двери сторону, но давшее знать о себе возбуждение поменяло его планы.       Нет, он всё-таки не сможет заставить себя уйти. Разгоряченный и возбуждённый, если он попадётся на глаза слугам, не дай боже родителям, то пойдут вопросы, слухи, разговоры. Сейчас это не нужно… Сейчас… В конечном итоге, кто сможет осудить его? Поэтому, проклиная себя, Клод опустился на красивый деревянный пол коридора, оперевшись спиной о дверь, которая скрывала ему всю красоту происходящего.       Белые шелка постепенно сползали с тела юноши, обнажив алебастровые точёные ключицы. Утонченная худоба и бледность тела, он представлял себе Клода именно так. Мысленно он давно избавил его от плена дорогих тканей. В этом было что-то запретное, что-то потаенное, известное лишь Джозефу, но не его брату. — Je t'aime… — рубашка оказалась скинутой на пол. Он ещё раз сделал это: тронул пальцами зеркало, усиливая нарастающее возбуждение с каждым прикосновением. Огибал впадины меж ребер, касался собственных ключиц, шептав отражению слова любви. Не так громко, как было в прошлый раз, но достаточно, раз Клод мог слышать. Ошибки быть не может, он был безнадежно влюблён.       Но важно во время остановиться, а Джозеф никогда не знал меры: то светлое, именуемое любовью, всегда так тесно граничило с похотью и вожделением, что опустив руку чуть ниже положенного, он без труда смог пересечь эту грань. Сегодня его сердце принадлежало брату, а быть может оно давно было его — осознание этого было слишком неправильным для действительности. Сдавленный стон наслаждения и удовольствия разорвал чертоги реальности. «Не существует ничего кроме нас с тобой.» Лёгкие прикосновения к себе высвобождали все то потаённое, что так тщетно скрывалось долгие годы. Как он хотел, чтобы это были нежные руки Клода. Хотел, чтобы тонкие, будто выточенные ювелиром пальцы обвивали его член, выводя вертикальные линии, сжимаясь то сильнее, то ослабляя хватку. Хотел, чтобы эти руки оглаживали его бёдра изнутри, сжимали их, оставляя пятна, следы любви на его теле.       Приложив свободное запястье к лицу, он понимал, насколько отвратительна его душа и помыслы. Но если он поступает плохо — почему ему так хорошо? Ответом стал возглас блаженства, который вырвался из плена тыльной стороны ладони. Нельзя было допускать мыслей о том, что кто-то узнает о его действиях, помыслах и желаниях. Быть может ему стоит попытаться подыскать себе белокурую леди, что своей внешностью и повадками будет напоминать ему Клода? Глупая мысль, сразу сменившаяся истиной. Клод незаменим. Осознание этого явления ознаменовало поток новых томных вздохов, а Джозеф, не заботясь об окружающей обстановке, продолжал утопать в омуте похоти, греха и разврата. Ласкать себя становилось труднее, колени дрожали, а нежное тело почти теряло равновесие, из-за чего стоять перед зеркалом становилось до безумия сложно. Это был первый раз, когда он с такой легкостью смог потерять контроль над своим телом и сознанием. Понимая всю хрупкость своего положения, юноша двинулся в сторону кровати, неохотно расставаясь с таким полюбившемся ему отражением. Шуршание тканей и лёгкий скрип, издаваемый пружинами кровати и прогибом перины рисовали в голове Клода самые разнообразные картины: от полуобнаженного тела брата до самых низменных пороков. Воображение играло с ним злую шутку, не успокаивая, а лишь раззадоривая возбуждение, заполняя мысли видом любимого брата. Должен ли он? Нет. Это грязно, было бы отвратительно по отношению к Джозефу даже допускать мысли о подобном. Он не должен поступать плохо, он должен уйти, но сладкие стоны за дверью сделали его заложником порочного желания, приковав тело к несчастной комнате брата. Он не мог уйти, ни мать ни отец, никто не должен был видеть его таким. Он приложил к лицу ладонь, тихо выдохнув имя близнеца. И пока препятствие между ними ласкало слух Клода, юноша поддался искушению, запустив руку в штаны.       Не смотря на схожесть друг с другом внешне, в их поведении всегда имелось отличие: спокойствие и прагматичность со стороны Клода шло в противовес вспыльчивости и романтизму второго Дезольнье. Они идеально дополняли друг друга, были единым целым, на контрасте их взаимоотношений зародилось то, что выбивало воздух из лёгких друг друга. Даже сейчас тишина тяжести дыхания Клода была словно тяжёлой гирей на весах напротив пронзительности стонов Джозефа. Мелодичность звуков каждого рождала в себе симфонию, что так мечтала разрушить преграду между ними. Все казалось неправильным, но тело не слушалось, заставляя ускорять темп. Клод никогда не чувствовал себя настолько грязным. Он был примером в семье, выглядел как человек с хорошим образованием, а на деле ублажал себя, сидя у комнаты своего младшего брата. Какой позор. Мысли о безнравственности пленили разум Клода, но искушение было сильнее. Трогая свое тело и пачкая ткань штанов предэякулятом, он осознал, что более не сможет смотреть Джозефу в глаза. Балансируя на грани оргазма, становилось сложнее держать себя в руках. Он был так отвратителен, так грязен и порочен в отличии от невинного брата, чьи чувства были кристально чисты, но Клод был далек от понятия того, что на самом деле происходило за дверью. И хоть Джозеф почти сорвал дыхание, издержки не давали довести свое дело до конца. Нужно что-то большее, чем просто руки, нужно…        Он перевернулся на живот. Не найдя в себе лишних сил, чтобы подняться, юноша, так и не подняв лица с подушек, вытянул руку к тумбе, открывая один из ящиков. Искал нужную вещь он недолго, поднося ко второй руке небольшую бутыль с ароматным маслом. Обычно оно использовалось для придачи телу приятного запаха, однако сегодня получило новую роль. Смазав рабочую руку достаточно, чтобы масло обильно покрывало пальцы, Джозеф без опаски и сомнений поднёс их к точке невозврата. Пальцы медленно, но тяжело входили в отверстие между ягодицами, заставляя уткнуть лицо в подушки и выстанывать всю боль и наслаждение в наволочку. Хотелось всего и сразу, плевать на тянущее болезненное чувство, которое вызывает нерастянутая кожа, а потому пальцы проникали глубже, дальше. Шумно выдохнув, Джозеф повернул голову, чтобы было легче дышать. Удовольствие перетекало по телу, заставляя ноги дрожать. Ах, если бы это было нечто больше чем просто собственные пальцы. Если бы… Если бы это был член его брата. Эти мысли окончательно свели блондина с ума, заставляя содрогаться его тело в бешеных конвульсиях. Фаланги пальцев скрючились, войдя так глубоко, насколько можно, толкаясь о мягкие стенки. Дыхание улетучилось и на последних его секундах во всей комнате раздался стон блаженства и удовольствия: — Нгх, Клод!       Громкий голос вывел сидящего из равновесия, заставив замереть, оторопело смотря на стену впереди себя. О нет, он не ослышался. Брат, в порыве наслаждения, помнил лишь его имя. Образы дамы, которая могла бы быть возлюбленной Джозефа, рассеялись, оставляя перед глазами лишь разгоряченное тело брата. Все догадки посыпались крахом, а рука ускорила темп. Так вот, что на самом деле было в мыслях его возлюбленного, вот, что он скрывал. Взаимность, любовь… Тело дрожало, предчувствуя окончание. Нет! Это все неправильно. Это он виноват в этом.       Он уделял Джозефу чересчур много времени, он был с ним в те моменты, когда не должен был. Он стал причиной шума за дверью, он был причиной мук Джозефа и никто кроме Клода не смог бы испортить его собственного брата. Своими руками загубить то чистое и неприкосновенное, что жило с ним рядом все эти годы. Он просто отвратительный старший брат! Чувство вины нахлынуло, подобно приливу, в то время как Джозеф продолжал возносить имя Клода до небес. То, с какой страстью он делал это, заставляло пульсировать каждую клеточку его тела. У него был шанс уйти в самом начале, но он добровольно подписал себе смертный приговор. Наслаждение разрывало нервные клетки, в то время как разум боролся с чувством вины. Это было ошибкой, но стоны младшего брата кружили голову подобно лучшему сорту вина. — Боже… Джозеф, я… — Он сдерживался до последнего, игнорируя тот факт, что был почти на пределе.       Движения стали грубыми, темп небрежен, а тихое дыхание превратилось в утробные стоны. Их голоса перемешались, став единым оркестром, в то время как Джозеф без всяких опасений бесстыдно трахал своё тело, представляя вместо своих рук человека за дверью. В животе завязался узел, тело пронзила волна удовольствия. На последнем издыхании он прохрипел имя брата, обильно излившись на шелк простыней. Конечности задрожали, волна приятного тепла отдалась по всему телу, заставляя скопившееся слёзы пролиться на шелковую наволочку. — Брат…       Эмоции не совладали с чувствами, он понимал, что всё прекрасное постепенно разбивается о нити реальности, опутывая разум, заставляя вернуться туда, откуда он бежал изначально. Они никогда не смогут быть вместе. — Джозеф! — юноша тотчас прикрыл свой рот, будто это смогло бы помочь ему избежать лишнего внимания. Жидкий жемчуг разлился на пол, пачкая руку и бирюзовый бархат штанов. Ему никогда не приходилось стыдиться собственного поведения, но сейчас он чувствовал себя так, словно хотел быть закопан заживо. Паралич сковал его тело, не давая возможность сбежать.       Шорох простыней, скрип половиц. Звук поворота ключа. Клод чувствовал неизбежность происходящего. Дверь открылась медленно, будто стоящий в комнате человек боялся её трогать. Появилась щель, через которую высунулось лицо юноши. Появилась гудящая тишина, а взволнованные взгляды братьев скользили друг по другу. — Ты был здесь… — тихое утверждение, вылетевшее с губ младшего брата. — Джозеф… — повисло неловкое молчание. Еще никогда он не видел своего брата таким красным и растрепанным. Осознание того, что Джозеф так выглядел из-за причины, сидевшей около его двери, привело Клода в чувства. — Пожалуйста, расскажи мне о том, чем ты занимался здесь до тех пор, пока не начал… Касаться своего тела? — Я… Я целовал отражение в зеркале. Я видел в нём тебя. Желал видеть в нём тебя. — голос вздрагивает, тело ещё не отошло от наслаждения. Одежда так и не была натянута. Щёки Клода налились румянцем, столь искреннее признание заставило его скромно улыбнуться. — Тебе больше не придется смотреть и целовать зеркало, mon frere.