Ты и я

Раннее утро. За окном лишь щебет птиц и звуки редко проезжающих машин. Ветер дует так спокойно, расчëсывая зелёные кроны деревьев, а солнечные лучи легонько стучатся в окошко. Довольно приятная и умиротворëнная картина. А в общежитии стоит абсолютная тишина, если не считать звука работающей кофемашинки и тихих шлепков голых ног по полу. Феликс впервые встал так рано, даже раньше Сынмина и Минхо. Его большие карие глаза сонно моргали, пытаясь сосредоточиться на кофе, которое почти достигло краëв его фарфоровой кружки. В глазах чутка расплывалось и слезилось; зрачки, казалось, сами закатываются за закрывающиеся веки, а тело ищет хоть какую-то опору, по-дурацки слабея. Распахнуть глаза и тихо взвизгнуть заставила острая боль: кофе перелилось за края, стекая горячими каплями на пальцы Феликса, что всё ещё держали ручку кружки. Он резко одëрнул руку, едва ли не опрокинув кружку, быстро выключил эту кофемашинку и, поднеся дрожащую руку к раковине, включил напор холодной воды. Места ожогов неприятно щипало, глаза слезились сильнее. А ещё, кажется, Феликс впервые в жизни пожалел о своей любви к тому, чтобы натягивать рукава до самых костяшек, ведь его любимое светло-голубое худи пропиталось кофе на краешке правого рукава. Он нахмурился. Утро явно не задалось. Пока Феликс стоял там, злясь на себя и свою неаккуратность, всё ещё держа руку под холодной водой, на кухню зашëл Сынмин. Он мягко и широко зевнул, издавая какой-то очень приятный звук, и блондин даже немного расслабился, стараясь улыбнуться. — Минни... Доброе утро, — Голос Феликса звучал ещё более глубоко после сна и долгого молчания (не считая шипения и ругательств под нос из-за кофе). Сынмин улыбнулся. — Вижу, не очень доброе, — Он дразняще ухмыльнулся и подошёл поближе, немного вытирая поверхность столешницы, которая была перепачкана каплями кофе, а затем налил напиток и себе, только вот нормально. Его взгляд упал на руку Феликса, которая подозрительно долго находилась под водой. — Что случилось? Феликс поджал губы, отводя взгляд в сторону. Вроде бы и ничего страшного, со всеми бывает, но так смущает рассказывать о том, как это произошло... Сынмин замечает чужие колебания, ставит свою кружку на стол и подходит к парню, вынимая его руку из-под струи уже ледяной воды, нежно обхватывает его ладонь. Он подносит его пальцы ближе к своему лицу и внимательно смотрит на маленькие ожоги, недовольно легонько качая головой. Феликс не может оторвать глаз от такого Минни. Ещё и руки его по сравнению с руками Феликса такие большие... Сердце отчего-то пропускает удар от этой маленькой мысленной заметки. — Сейчас... Сынмин, не отпуская маленькую ручку из своей, роется свободной рукой в кухонном ящичке, ища что-то типа аптечки. Он щëлкает застëжками на маленькой коробочке, и всё так же одной рукой перебирает упаковки медикаментов, пока не находит нужный ему тюбик с охлаждающей и заживляющей мазью. Руку блондина приходится отпустить, чтобы открутить крышечку и немного нанести себе на палец. Сынмин снова протягивает руку и берёт чужую в свою большую ладонь (Феликс млеет), круговыми движениями аккуратно намазывая на обожжённые пальцы. — Вот так... Вечером намажем ещё... — Феликс наблюдает, как увлечённо щенячьи глаза Минни контролируют процесс распределения мази и как тихо, сосредоточенно звучит его голос. Их второй макне такой чуткий и заботливый... Его губы складываются в трубочку и он мягко дует прохладным воздухом на пальцы, немного щекоча, но и успокаивая всё ещё чувствительную, боляющую кожу. Феликс тихо шипит, но от ветерка из чужого рта становится легче, как на пальце, так и в сердце, и он, наконец, улыбается. Широко и искренне, солнечно, как и обычно. Лицо Сынмина всё ещё серьёзное и он смешно облизывает губы, затем поднимая мягкий взгляд на Феликса. Когда он так делает, его глаза становятся такими... такими преданными и просто... будто в них собрана целая вселенная. Этого просто так не описать — Так хорошо? Не больно? — Сердце снова пропускает удар и у Ликса начинают болеть веснушчатые щëки от такой широкой улыбки. Он быстро кивает, говоря, что всё просто отлично, Сынмин на это тоже наконец-то улыбается довольно забавно, одними уголками губ. Он отпускает чужую руку и берёт свою кружку с кофе, отхлëбывая чуть-чуть. На кухне становится тихо, но не менее уютно. Птицы за окном не перестают чирикать, а машины и люди шуметь, ветер так же качает веточки с зелёной листвой и солнышко случится в окно. Только теперь тут ещё и Сынмин. Сынмин в домашней кофте и шортах, немного помятый и с вновь отвëрнутым лицом, на которое падают ласковые лучи, немного грея. Его ровные плечи и идеальная осанка всегда при нём, и Феликс невольно заглядывается на его спину, такую манящую и, вероятно, тëплую... Он не может удержаться, ноги сами делают пару жалких шагов, а руки обвиваются вокруг талии Сынмина, совсем забывая про жжение на маленьких пальцах. Нос Феликса утыкается в особо тëплое местечко где-то между лопаток и он мягко ведёт носом по приятной ткани, собирая тëплый нежный запах, всё ещё немного сонный, но ужасно душистый, словно любимая пена для ванной, свежий хлеб или животик домашнего щеночка. Словно дом, уют, любовь, Сынмин. Щëки Феликса краснеют и он зарывается лицом в спину младшего сильнее, прикусывая свою нижнюю губу, чтобы не издать странных звуков, исходящих прямо из трепещущей груди и горла. Сынмин на это весело фыркает, даже и не подозревая, о чëм думает его милый Хëн. Сынмин, не поворачиваясь полностью, приподнимает руку над светлой макушкой и мягко треплет волосы, посмеиваясь, пока чужие руки обнимают его крепче. Атмосфера на кухне светлеет и теплеет сильнее, когда веснушчатое лицо поднимается, и широко распахнутые, почти наивные глаза смотрят в чужие. Сынминова улыбка становится шире и он поворачивается обратно к окну, позволяя застенчивости Феликса не быть такой очевидной, хотя про себя уже окутывает того кучей ласковых подразниваний. Это слишком тепло, слишком уютно и волшебно. Это слишком лишь Сынмин и Феликс.