«Отпусти меня к звёздам, прошу тебя, море,
Я буду на волны твои с неба смотреть…»
Polnalubvi — «Не покидай мня никогда, море»
Море вечером всегда красивее утреннего — солнечная дорожка простирается к самому берегу, вставай и беги за ней, пока берег не превратится в мираж, а лазурный горизонт не станет бесконечным. Крики чаек стихали, шумиха людных утренних общественных пляжей свальсировала к мерному монологу моря, прерываемому лишь шепотом диалогов. «Горячая кукуруза» ушла в сторону города, который только начинал жить, и его неоновые огни зигзагами лежали на водной глади. Соленый бриз играл с ее кудрями, завивая их в блондинистые волны. Грубый грузинский профиль, казалось, горы — место силы, место родины, а к морю тянет, как примагничинную. Полупрозрачная белая туника больше дразнила, нежели скрывала что-то. Ткань развевалась по ветру назад, очерчивая силуэт афродитской фигуры. Губы растекались в умиротворенную улыбку, покрывая лицо рельефом морщин. Она не молода, но рядом с морем и рядом с ней вечно будет 18. Ждать ее, охлажденную морем и разгоряченную чувствами, перебирая в пальцах серую гальку и высматривая выученные черты тела, слышать, как шум моря сливается с ее смехом, образуя симфонию кораллов, и чувствовать, как слова ласки вертятся на языке, ветром убегая из головы. Да, сильнее моря Этери тянула только она. Волны вынесли на берег русалку, ровным светом ничего не отдавшую за свои ноги, возродившуюся из морской пены. Хотя русалка ли? — убийственная сирена, но убегать уже поздно. Купальник красными треугольничками прилип к её мокрой груди, обнажая маленькие бугорки сосков. Капли стекали по теням ключиц, обрамляли полосу тени, идущую к плавками. Тутберидзе встала и мерно зашагала, отсчитывая шаги до их последней встречи этим летом. Ведь очнутся они уже в сентябре. Женины стопы оставляли темный мокрый след на гальке. Пена скользила по щиколоткам, словно завязки туфлей, зачесанные назад мокрые волосы прилипли к загорелой спине, разложившись там своеобразным рисунком. Она чувствовала, как мурашки покрывали её тело, но не понимала точной причины — то ли августовский ветер, то ли идущая к ней женская фигура. Медведева легонько коснулась чужих смуглых пальцев, сцепив их в замок, а второй рукой потянулась наверх, запрокинув на шею. Было волшебно — любить не за что-то, а просто потому, что можешь любить. Что можешь прикасаться, что этот человек обнажится перед тобой не только физически, но и морально — без раздумья вложит кусочек своего сердца в половинку твоего, создавая настоящую любовь. — Евгеша. — Тери. — в унисон, друг другу в губы, во «взрослый», родной поцелуй. И больше ничего не нужно. Все итак ясно — они принадлежат друг другу полностью и без исключений. Со всеми травмами, истериками и шрамами. Натянутая ткань шезлонга прогнулась под натиском двух тел. Было прохладно и почти стемнело — ещё немного, и будут видны звезды, а солнечная дорожка станет лунной. Тутберидзе никогда не церемонилась, но место для прелюдий оставляла всегда, уже скорее как приевшуюся поколениями традицию. Сухими, разгоряченными от желания пальцами она впитывал бисеринки морской воды с девичьего тела и вылизывала скулы, а вместе с ними и ключицы, словно кошка, обозначая — моё. Женя трогала её, забравшись под тунику. Просто, не спрашивая, не сопротивляясь опять оказаться внизу, отдаваясь процессу, отдаваясь ей без остатка. Худые руки блуждали по женскому телу, рисовали волны позвоночника, продавливали выямки на ягодицах, гладили ключицы. Со стороны отеля заиграла музыка. Что-то в стиле медляка. Этери расстегнула купальник и уверенно стянула его, обнажив грудь. Склонилась к ней, кончиком носа обрисовывая древнегреческие изгибы, зубами прикусывая соски и расплываясь в довольном оскале, слыша порывистые вдохи-выдохи избранницы. Голова была пустой, там действительно гулял ветер. Женя перехватила чужую руку и взяла Тутберидзе за подбородок. Они отражались в глазах друг друга, как в зеркалах — и за такое долгое время вместе действительно были отражениями. Этери её воспитала. Сделала себе подобной, сильной, взрастила только для себя подступную каменную крепость. Вложила в её душу осколок солнца, который перекочевал к двум карим омутам. Медведева это знала и иногда любила идти наперекор своей второй маме, сделав дополнительный прыжок, неловко поцеловав, или сейчас, резко её остановив. Искра заметно ярко мелькнула в темноте меж ними. Евгения приподнялась и утянула женщину в поцелуй, переложив ладонь на щеку. Этери чувствовала язык, который в такие моменты не мог связать и двух слов, зато отлично целовался. Звезды-бусинки прорвались сквозь темную пелену, выступив на небосводе. Необсохшие икры тут же покрылись их светом. Этери отстранилась, разорвав поцелуй и даже застыдилась, увидев щенячьи разочарованные глазки. Матерински улыбаясь, вернулась обратно, чмокнув в краешек рта. Тонкие пальцы проскользили внутрь плавок и нежно вошли. Сдавленный стон разрезал воздух, а затем на несколько секунд наступила гробовая тишина. Даже море перестало шуметь, и дыхание остановилось у обеих. Женя извивалась, подаваясь телом вперёд, сжимая чужую талию между стройных ребер и дышала. Боги, так ласково и благодарно дышать, стонать, трогать могла только она. Море навсегда запоминало их такими — живыми, любящими, дышащими. Как будто сошедшими со страниц бульварного романа, где все точно кончится хо-ро-шо.***
Этери заранее взяла красно-белый клетчатый плед и накинула его на их двоих. Стопы чувствовали остывшую гальку, отчего хотелось жаться к друг другу ближе. Ладони лежали на талиях, бедра намертво соприкоснулись друг с другом, образуя чистую, независимую, добровольную привязанность. Можно было сказать что-нибудь ласковое, прошептать очередную пошлость или выдать классическое «я тебя люблю», но они знали и так. Они умели молчать, любя. Брякнуло уведомление на телефоне. Через минуту наступит сентябрь. Через минуту их лето кончится навсегда, а через год начнётся совсем другая, новая, красочная история. А это последнюю минуту нужно просто прожить.