The Sharp Pin of Divine Approval

«протертый коврик под иконой, в прохладной комнате темно, «...» и у окна белеют пяльцы... твой профиль тонок и жесток. ты зацелованные пальцы брезгливо прячешь под платок» А. Ахматова

      Я не должен злиться на отца, - булавка впивается в предплечье Айзека, и тот чуть слышно шипит от боли. Почитай родителей своих, помнишь, Айзек? На этот раз преподобный Лейхи заметил, что сын молится не так усердно и самозабвенно, как обычно, неискренне, - выложенный каменными плитами пол промок от дождевой воды, просочившейся сквозь гнилое дерево церковной крыши, и колени юноши посинели и замерзли, так замерзли, что он и перестал их чувствовать, и ощущал их слишком остро, что не давало ему покоя. Эдвин Лейхи поманил Айзека к себе после службы, и он знал, зачем.       Первая пощечина обожгла замерзшую щеку и отзвенела в ушах. От второй по лицу растеклось еще большее тепло, в глазах защипало от пережитого, но привычного унижения. Третья была сильнее предыдущих, заставила голову Айзека бессмысленно отвернуться. Терпи, Айзек, терпение приведет тебя к вратам рая. Четвертая пришлась по другой щеке, взрываясь болью, и Лейхи втянул сквозь стиснутые зубы промозглый ветер, гуляющий по церкви, чтобы успокоиться. Тебе посланы эти наказания не просто так, Айзек. Усвой этот урок, о чем бы он ни был. Юноша медленно воспроизводил молитву у себя в голове, отвлекаясь от сыплющихся ударов. К Айзек-не-помнит-какой-по-счету пощечине, пастор запускает горячие от ударов пальцы в буйно вьющиеся светлые волосы и тащит Айзека за собой. Сын преподобного встает на закоченевшие ноги и сгибается пополам, потому что отец не подстраивает расположение руки под рост отпрыска и почти вдавливает голову Айзека в пол. Скрипнула старая дверь, едва держащаяся на проржавелых петлях, и кудри Лейхи отпустили. Церковь отравляла разруха, принесенная беспощадным временем и дождями, но Айзеку казалось, что дверь эта вечная, всегда норовящая закрыть солнечный свет для него. Отцовская рука втолкнула его в сумрачный сырой чулан с мелким окошком под низким потолком. - Подумай о Боге, Айзек. Подумай и приди к нему по-настоящему. Разве зря он страдал за тебя? - Слова отца врезались в грудь, будили в ней злость и страх; громоздившаяся под потолком чулана вина пригибала его к мокрому полу всей черной массой, перемешанной с горечью и стыдом.       Пастор Лейхи захлопнул дверь, ключ с противным скрежетом сделал в замочной скважине два оборота, закрывать знакомую до боли в сердце западню. Айзек знал, что не выйдет отсюда в ближайшие часа три, и чем больше он привыкал к темноте чулана, тем больший ужас она вселяла в него. Он десятки раз видел, как опускали в гроб труп покойника, и ему наверняка было очень темно под крышкой, однако Айзек завидовал мертвым - им уже все равно. А к нему тянули когтистые лапы черти тьмы, каждый раз царапая камень где-то рядом с его ногами, как бы раздумывая, похоронить Айзека в аду сейчас или повременить, дать ему шанс исправиться?       Айзек атаковал руку булавкой снова, приходя в благообразное сознание и собираясь с правильными мыслями. Губы начали шептать молитву, смысла которой Лейхи никогда не понимал, и которая не трогала его сердца. Не успел он добраться до середины текста, как за дверью чулана послышались торопливые шаги, давно утерянный служанкой ключ быстро повернулся в скважине. Кто-то распахнул дверь пинком, влетая в чулан. И Айзеку не нужно смотреть на вошедшего, чтобы понять, кто снова появился, чтобы спасти его. - Айзек, ты сейчас же убираешься отсюда вместе со мной, - твердо и властно произносит Скотт МакКолл, сверкая во тьме золотыми волчьими глазами.       Оборотни хорошо скрывали свое существование, стараясь выбирать отдаленные от городов уголки, чтобы осесть там и мирно заниматься своими делами. Они проявляли себя так редко, что обычные люди довольствовались сказками про таинственных людей, умеющих отращивать звериные когти. Эти выдумки когда-то были историями чьих-то жизней, но страх, управляющий неученой деревенской доверчивостью, отвергал факты и выдавал их за плод воображения какого-то древнего сумасшедшего. Для Айзека то, что оборотни прятались среди людей, перестало быть загадкой в тот день, когда перепуганный Скотт, дрожа всем телом, появился на пороге его дома. Он помнил, как нечто напало на него в поле, не убив, и он посчитал, что ему несказанно повезло избежать смерти, пока в его радужку не стало затекать золото боли, озорства или ярости, а пальцы не превращались в ужасные, острые, звериные когти. - Я не знаю, что происходит, Айзек, - горячо шептал МакКолл тогда, держа нежные белые руки сына пастора в когтистых лапах, - но ты единственный, к кому я могу пойти. Прошу, прочитай какую-нибудь из своих молитв и избавь меня от этого!       Айзек минуту ошарашенно разглядывал его, потом потянул друга в свою комнату и усадил на коврик перед пыльной иконой. Тихо произносил святые слова, пока Скотт тревожно смотрел на него глазами, вернувшими самый теплый из оттенков карего. - Как ты себя чувствуешь? - Осторожно поинтересовался Айзек после. - Спокойнее, - МакКолл прислушался к своим необычайно обостренным ощущениям, - но, кажется, я не излечен. - Но твои глаза и руки... - Я взял страх под контроль. И дело тут не в молитве, - Скотт многозначительно, с чувством взглянул на Айзека.       Айзек очень хорошо знал, что это было за выражение. С такой горькой, бессмертной надеждой Скотт четвертую весну признавался ему в любви и умолял бежать отсюда с ним. И каждый раз невыразимая тоска и нежность стискивали горло Айзека, не давая ему продохнуть. Мучительное желание хватало его руку и тянуло прикоснуться к надежному и честному Скотту.        Грешно, Айзек. Лейхи больнее уколол себя булавкой и зажмурился от ощущений, подаренных впившимися наконечником. Конечно, Скотт знал, что пастор творит со своим сыном практически каждодневно. Конечно, он сотни раз видел эту булавку и уже возненавидел ее, будто это она сама наказывала Айзека болью и мешала им быть вместе, внушая неподъемное чувство вины. Помнится, один раз, еще в школе, они как-то поцеловались, и Айзек не вылезал из церквушки целый день, отмаливая это легкое касание губ и со сладкой грустью вспоминая его снова и снова, загораясь от стыда и смущения, как невинная молодая девица.       Потом Скотт встретил альфу оборотней северо-востока Англии, который нечаянно превратил его в сумасшествии полнолуния, а затем разыскал и взял под своё крыло, вернее, волчью лапу, научив управляться с гневом. «Тебе нужен якорь, Скотт, - говорил Дерек, - который будет помогать тебе держать себя в руках». МакКолл выбрал Айзека, и в ночи полнолуний Лейхи говорил пастору, что прихожанин снова уговорил его всю ночь читать молитвы у изголовья кровати больного ребенка, а сам уходил в дом мясника, где жил Скотт, вел его в поле, и они проводили там время до рассвета. Айзек садился на постланный плащ и, явно развлекаясь, следил за тем, как Скотт бестолково мечется подле него, скалит звериные клыки, охотится на лисиц, пытается обнять его когтистыми руками и каждый раз сам же отшатывается, чтобы не поцарапать. Перед рассветом, утомившись, юный оборотень падал на траву рядом, и Лейхи ласково гладил его по темным волосам, рассказывая, какую сценку на этот раз он ставит в маленьком детском театре воскресной школы.       Сейчас Скотт стоял на пороге осточертевшего обоим чулана и ждал, пока Айзек примет решение. Терпение его было на исходе. Ты должен заслужить прощение, помнишь, Айзек? Булавка беспощадно вонзилась в руку. - Нет, - тихо ответил Лейхи, разглядывая мерцающие в столбе солнечного света пылинки за спиной оборотня. - Айзек, я вынесу эту дверь к чертовой матери в следующий раз, - пригрозил Скотт, краснеющий от злости. - Ты же знаешь, что я не могу, - с отчаянием произнес сын жестокого пастора и обнял себя за плечи руками. - Давай придумаем что-нибудь для этого деспота, - с едким отвращением Скотт намекнул на пастора. - Ключница зашла за свечками и забыла запереть тебя, а ты предпочел молитву у главной иконы, я не знаю. Здесь ужасный холод, пожалуйста, пойдем отсюда! - Отец будет очень зол, - напомнил Айзек. - Он всегда очень зол. Пастор и так рано или поздно пришьет тебя, Айзек, - устало сообщил МакКолл. - Давай ты хотя бы порадуешься перед этим, раз не хочешь уходить из селения со мной. - Да я мечтаю об этом, Скотт! - Вырвались из души слова прежде, чем Лейхи вновь уколол себя.        Он зажал себе рот рукой, видя, как еще ярче от надежды вспыхивают золотом глаза оборотня. - Айзек... - с такой тоской и нежностью прошептал Скотт, что у Лейхи занялось дыхание, и взмолился, - скажи, что мне сделать, чтобы ты согласился? - Скотт, я не могу уйти, отец все же кормит меня. Он привел меня к Богу. - И к набору фобий, к причинению боли самому себе и к нездоровой самооценке, - резонно напомнил оборотень, много лет наблюдавший синяки на худом угловатом теле и кровавые точки от булавки на руках. - То, что он с тобой делает, мало связывается с религией. - Я останусь здесь, - отрезал Айзек. - Если мне посылают испытания, значит, я должен их выдержать, - булавка вернула его с небес на грешную землю. - Уходи, Скотт.       Оборотню пришлось повиноваться. Он не стал (не мог) запирать Айзека, желая, чтобы у него был выбор, если тот решит покончить мучения из-за боязни темноты. Пастор Лейхи пришел к обедне и с досадой обнаружил, что забыл запереть чулан, однако раздражение не покинуло его даже тогда, когда он увидел замерзшего и бледного Айзека на месте. Сын и отец не сказали друг другу ни слова. Лейхи, зная, что не заслужил поесть, отправился по привычным делам: сначала в воскресную школу, затем - в обычную, далее домой к парочке прихожан, просивших сделать для них какое-нибудь пустяковое дельце, а затем принимавшихся холодными и мокрыми, отвратными губами целовать ему руку, как настоящему священнику, вместо того, чтобы угостить Айзека чашкой чая или одарить монеткой на строительство новой колокольни.       Когда Айзек вернулся домой, к отцу и нерасторопной служанке, было пять часов вечера. Он нерешительно вошел в их покосившийся небольшой особняк и увидел отца, снявшего со стены старое охотничье ружье, которым последний раз пользовался почивший дедушка Айзека. Эдвин Лейхи протирал салфеткой запылившийся оружейный ствол, и на сына даже не взглянул. - Постой, Айзек, - словами пастор Лейхи пригвоздил Айзека к месту, когда тот уже направился к лестнице на второй этаж, где находилась его спальня и молельня. - Да, отец? - Смиренно отозвался Айзек, за спиной соединяя руки в тревожный замок. - Думаешь, остались еще патроны в обойме? - Отстраненно поинтересовался пастор, на пробу взяв ружье по-охотничьи. - Я не...        Прежде, чем Айзек закончил фразу, отец перехватил ружье поудобнее, направил его в сторону сына, и тишину дома потряс поразительно страшный хлопок выстрела. Пуля пролетела мимо, раня мутное оконное стекло совсем близко к юноше. Айзека сковал ужас. - Надо найти обойму... - незаинтересованно отметил пастор, продолжая буднично протирать ружье, как будто это не он только что едва не пристрелил единственного сына.       Айзек отмер и взлетел вверх по лестнице, закрываясь в комнате и молясь, чтобы отец поскорее ушел в церковь проводить вечерню. Сердце его бешено колотилось, грозя не то сломать грудную клетку, не то разорваться на части. Куда смотрел Создатель, когда патрон пролетал в нескольких дюймах от безгрешного, безвинного Айзека? От воли сильнее, чем твоя, не убежать, раб Айзек. Юноша распахнул окно своей комнаты, тихо позвал: "Приходи, Скотт, ну пожалуйста", не надеясь, что оборотень появится. Он без сил опустился на жесткую кровать и закрыл глаза, обнимая себя руками. Айзек слышал, как скрипнула входная дверь - отец ушел в церковь. И спустя полчаса петли взвизгнули вновь - должно быть, служанка вернулась с рынка. Лестница скрипнула под чьим-то весом, затем последовал стук в дверь. Не дожидаясь ответа, некто проскользнул в комнату и остановился у кровати. Айзек открыл мутные глаза и сел. - Что-то произошло, Айзек, - больше утверждал, чем спрашивал Скотт, зажигая свечи, - у вас разбито окно. Боже, Айзек, ты часто выглядишь затравленно, но сейчас на тебе лица нет! - Он стрелял в меня, Скотт, - не в силах поверить, шокировано и безголосо произнес Лейхи. - Я убью его, - просто сказал оборотень, материализуя волчьи когти на руках. - Нет, Скотт! Я уверен, он не хотел этого, - Айзек помотал кудрявой головой, пытаясь убедить и себя тоже.       Оборотень взвыл от бессильной ярости и в странном объятии положил ладони на плечи Лейхи. - К черту твоего папашу, Айзек, - запальчиво рычал Скотт, впиваясь отросшими от перевозбуждения волчьими когтями в кожу сына священника, - к черту его церковь. Давай же, выброси эту идиотскую булавку и иди со мной, - оборотень постарался вернуть самообладание себе и человеческий облик ладоням. - Но что мы будем делать? Куда нам идти? - Растерянно спрашивает Лейхи, чувствуя, как колется из кармана булавка, переключая его на принятие своей нелегкой, наполненной страданиями судьбы, на полную покорность. - У нас нет дома, Скотт. Нас нигде не ждут. - Мы построим свой дом. Послушай, - МакКолл встал перед жесткой кроватью без матраса, на которой сидел Айзек, на колени и заглянул в его ясные голубые глаза, - у меня есть друзья, такие же оборотни, в поселении Риверсайд Вэйл, что в сорока милях отсюда. Там-то и живет Дерек. Я наймусь в охотники или древорубы, ты можешь преподавать Божье слово или давать частные уроки игры на фортепиано. - А если ничего не выйдет? - Айзек, стоя на пороге новой жизни, боялся за то, что его надежды рухнут, и ему придется вернуться сюда, к фанатичному отцу и церкви, в которой гуляет ветер и вот-вот обвалится на ладан дышавшая колокольня. - Мы придумаем что-нибудь другое, - терпеливо ответил Скотт, - в любом случае, я не отдам тебя пастору. Ты сюда не вернешься.       Губы Айзека нервно подрагивали. Он давно тайно разочаровался в отце и церкви, где был обязан находиться в услужении до конца дней своих, возненавидел прихожан, ради которых он бесплатно гнул спину неизвестно для чего. А рядом был Скотт, которому он безоговорочно доверял. Скотт, который всегда жалел и защищал его. И, кажется, МакКолл - единственный человек, которого любит Айзек. - Я понимаю, как это сложно для тебя - решиться на побег. Но я не хочу оставаться здесь и каждый год наблюдать, как твое тело покрывается синяками, а сам ты становишься мрачнее и несчастнее. У нас есть шанс и право перестать страдать, Айзек.       Лейхи почувствовал, как непрошено защипало глаза от подкативших слез - через такую пелену человек, невыносимо страдавший всю жизнь, смотрит на пришедших за ним на закате жизни ангелов. - Я люблю тебя, Скотт, так люблю, - прошептал Айзек, обнимая щеки оборотня ладонями; он впервые признался ему в ответ. - Давай сделаем это. Приходи к церковному плетню в полночь. Я хочу, чтобы когда отец проснулся, мы были уже далеко отсюда.        МакКолл обхватил запястья сына священника и ласково поцеловал каждую ладонь в самую серединку. - Я буду ждать тебя. Все наладится, вот увидишь, - заверил его Скотт перед тем, как покинуть комнату.       Эдвин Лейхи, который только что тихонько вернулся со службы и успел услышать, как Айзек назначает встречу этому противному мальчишке Скотту, отнял деревянную слуховую трубку от стены, разделяющей его комнату и комнату сына, и побагровел от ярости. ***       Айзек не мог дождаться вечера. Все внутри него попеременно охватывало холодом опасений и жаром предвкушения. Он будет жить с человеком, которого любит, рассчитывая на собственные силы, и ему не нужно будет пригибаться от криков и терпеть побои собственного отца, стоять худыми коленками на холодном каменном полу церкви, просыпаться до восхода солнца и делать что-то для того, чтобы Бог был хоть каплю доволен им.       Лейхи долго и вдохновенно молился перед личной домашней иконой, чтобы наконец-то, впервые за долгие годы, не попросить прощения за все на свете, а поделиться с Богом своей радостью. К полуночи он встал, дыханием потушил подтаявшие свечи и, поколебавшись, бросил свою булавку на деревянный пол, делая первый шажок к исцелению. Повесил на худое плечо кожаную сумку и тихо выскользнул из комнаты, а затем и из дома. Тяжелую и ненавистную, зловещую в сумерках светлой летней ночи дорогу до церквушки Айзек прошел с таким чувством, будто она вела в рай. Он подошел к двери, забрызганной побелкой, и осмотрелся в неплотной темноте. Знакомая фигура, ждавшая у плетня в отдалении, приглашающе махнула ему рукой и блеснула золотыми глазами. Айзек улыбнулся и сделал шаг навстречу. - Стой, где стоишь, Айзек, - криком приказал Эдвин Лейхи, вышедший из тени церквушки справа от сына.       От ужаса у Лейхи оборвалось сердце. Его папаша, тусклые глаза которого горели чистым безумием, неумело держал старое охотничье ружье. Черный провал дула был направлен прямо на Скотта. - А, его преподобие Лейхи, - с издевкой произнес Скотт, - как поживаете?       Не зли его, ради Бога, - внутренне взмолился Лейхи. Ноги его подкашивались. Но на лбу отца уже взбугрились вены, выступающие всякий раз, когда он поднимал руку на единственного сына. - Бог дарует мне жизнь более долгую, чем твоя, - с усмешкой просипел Эдвин Лейхи.       Он перехватил ружье поудобнее и основательно прицелился. Выстрел раздался в тот момент, когда Скотт, привыкший рисковать, сорвался с места и побежал прямо на пастора. Оборотень вскрикнул - пуля угодила в бедро, - затормозил, но не остановился. - Айзек, уходи! - Рявкнул МакКолл, намереваясь выхватить ружье у отца Лейхи.       Но Айзек впервые в жизни решился действовать. Он ринулся прямо к безумному пастору и врезался в него своим телом на полном ходу. Скотт, припадая на простреленную ногу, выхватил ружье из рук отца Айзека и погнул металлический ствол, уничтожив оружие. Айзек попытался обратить внимание на пулевое ранение оборотня, но рана Скотта уже сверхъестественно быстро затянулась. "Заживет, как на волке" - заверил МакКолл. - Не будет вам прощения, мерзавцы, не будет, - бормотал преподобный Лейхи, не вставая с травы; глаза его всматривались в сумеречное небо, надеясь рассмотреть посланную небесами кару для Айзека и Скотта.       Айзек не пожалел ни отца, ни оставленную за спиной недужную церковь с полуразрушенной колокольней, ни своей прошлой жизни. Скотт держал его за ледяную, подрагивающую от пережитой нервозности руку, успокаивающе поглаживая ее большим пальцем. Скотт вел его в их общий новый дом, в новую жизнь. В конце концов, Скотт был его первой и, он был уверен, единственной любовью.       Они шли по дороге молча, вместе встретили рассвет, желтым светом стерший колючие звезды. Их родное поселение осталось далеко позади. Плечо Айзека тянула кожаная сумка с тремя тонкими книгами, небольшим образком, скопленными монетами и парой тонких восковых свечек. В своей Скотт берег хлеб с ветчиной, взятый для них обоих, острый нож и позвякивающие монетки.       Едва ли теплый медленный ветер несся поздравить Айзека со свободой. Он чувствовал себя таким счастливым и живым. Губы тронула ослепительная улыбка, горло сдавило спазмом от неверия и жгучей смеси безмерной благодарности и безбрежной любви. Ты уверен, Айзек? - Спасибо, Скотт, - нарушил тишину Айзек, подавив всхлип, вырывающийся из-за волны множества чувств, - ты - подарок небес, снизошедший до меня, только за что - не знаю... как будто тебя вот-вот у меня заберут...       Скотт остановился и заглянул в большие, ясные, лучащиеся внутренним светом глаза Айзека. Оборотень мягко притянул его к себе и обхватил обеими руками в крепких, надежных объятиях. - Когда-нибудь я вылечу тебя от этой чуши, обещаю, - серьезно заявил Скотт, сжимая зубы, чтобы взять злость на тех, кто сделал Айзека таким, под контроль. - Я прослежу за тем, чтобы никто больше не причинял тебе боль, не унижал и не винил тебя. Я люблю тебя.       МакКолл выпустил притихшего сына священника из объятий, поцеловал в тонкие губы и потянул за собой к югу, туда, где синие полевые цветы и тяжелая рожь воевали друг с другом за долины.       Будь счастлив, Айзек.