Влюбленность

Цзян Чэн сидит на мостках, опустив босые ноги в воду, и отпивает из кувшина с вином. Вэй Усянь выныривает из воды и садится рядом. — Почему Сычжуй? — спрашивает он глухо. Правильно спрашивает, это ж его некровный, но ребенок. Цзян Чэн не знал этого, не знал, хорошо?.. Даже заподозрить не мог, а потом явился Вэй Усянь и уточнил этак ласково, чего его шиди на ночной охоте Лань Сычжуя защищал и за талию придерживал. — Не знаю, — говорит Цзян Чэн. — И ты… я не трогал его. За руку придерживал, за пояс. Один раз руку на плечо положил. Он знает, что голос у него дурацкий, влюбленный. Знает, хорошо?.. Другие, может, и не поймут ничего, но не Вэй Усянь, который после «я влюблен», шагнул с мостков, охладился и вернулся, чтобы услышать, чего его дурной шиди со своим сердцем вытворяет. — Один раз, — странным тоном повторяет Вэй Усянь. — Ты все разы помнишь, когда Сычжуй рядом был?.. — Не все, — качает головой Цзян Чэн. — Я на него и не смотрел, пока он мелким был, а Лань Ванцзи его да Цзинъи постоянно с собой таскал. Он снова отпивает вина, и Вэй Усянь отбирает кувшин — сам пьет. — Всё изменилось как-то вдруг, — говорит Цзян Чэн. — Я тогда по договоренности учеников на ночную охоту сопровождал, они по лесу разбрелись, и я пошел каждого проверять. А там Сычжуй — мокрый, потому что Цзинъи его в речку столкнул, но спокойный, в лунном свете… Он обернулся на меня, улыбаясь мягко… и я пропал. — Пропал, — повторяет Вэй Усянь, — но не смотришь на него дольше разрешенного приличиями, не касаешься, если можешь, говоришь с ним мало… и постоянно следишь, чтобы он был в безопасности. — Да, — не спорит Цзян Чэн. Вэй Усянь молчит, смотрит куда-то вперед, впихивает Цзян Чэну кувшин с вином головой качает, потом всё же сообщает: — Сычжуй — Вэнь по крови. Ты знал?.. Вот и четкий ответ, почему за ним Вэнь Нин хвостом ходит и бережет. Наверное, он же и сдал непотребное поведение Цзян Чэна Вэй Усяню. Ладно. Всё одно стало бы оно очевидно рано или поздно. — Подозревал, — кивает Цзян Чэн. — Слухи ходят, что появился в Облачных Глубинах он со смертью последнего Вэня. Только не думал, что ты к нему какое-то отношение имеешь. — Даже если и не имел бы, — вздыхает Вэй Усянь, — ты себе даже посмотреть на него не разрешаешь. Почему? Почему ты вообще… Он замолкает, головой качает, а Цзян Чэн говорит вдруг: — Когда мы были юны, чтобы влюбляться в первый безнадежный раз, была война. Но ты свою любовь дождался, вы оба выросли, переменились, и теперь она обрела счастливый итог… Я же тогда влюбиться не успел — всё воевал да горевал. А вот сейчас… догнала меня любовь. Первая. Безнадежная. Он допивает вино из кувшина, ставит его на мостки и уходит под воду с головой — остыть, остраниться от того, что сказал, в чем признался. Когда Цзян Чэн выныривает, Вэй Усянь протягивает ему руку и помогает усесться рядом. Закат уже отгорел, и они сидят плечо к плечу, мокрые и чуть продрогшие. — Слушай, — говорит вдруг Вэй Усянь, — я могу спросить у Сычжуя, что он о тебе думает? — Знаю я, что обо мне юные ученики думают, — вздыхает Цзян Чэн. — Ничего хорошего там нет. А если и есть в его мыслях добро для меня… не любовь же. Меня сложно любить. — Ну, — говорит Вэй Усянь, — я вот люблю тебя. Не как Лань Чжаня, а как… брата?.. друга?.. — У тебя выбора нет, брат, — хмыкает Цзян Чэн. — Да и из всего мира как Лань Ванцзи ты только Лань Ванцзи и любишь — всегда только его и любил. Но это такая любовь, невозможная, всё преодолевающая. Даже смерть. Мне такой не получить… там более… Хочется снова уйти с головой под воду, где нет ничего — только тишина и пустота, а терзаний, любви этой глупой, нет этого, нет. — Цзян Чэн, — говорит вдруг мягко Вэй Усянь. — У тебя взрывной характер, а еще ты грозишь переломать всем ноги три раза на дню, но вот человек ты хороший. Так что тебя можно любить, если смотреть дальше своего носа. И пойдем-ка в тепло. Это тело такое слабое, а Лань Чжань расстроится, если я простужусь. Цзян Чэн не спорит, позволяет увести себя в дом, переодевается в то, что бросает ему Вэй Усянь, свою одежду одалживает шисюну неугомонному, а потом послушно ложится спать. Он опустошен разговором и очень устал. А еще о нем впервые за годы заботятся так открыто. И это хорошо. Это тепло. И с этими мыслями Цзян Чэн засыпает. . Вэй Усянь безумец, а Цзян Чэн так и не научился распознавать все грани его безумия, несмотря на годы, смерти и всё, что меж ними было. Поэтому Цзян Чэн сейчас сидит у костра рядом с Вэй Усянем и смотрит, как ученики Гусу Лань и Юньмэн Цзян устраиваются на ночлег. И для тех, и для других это довольно привычно — на ночной охоте вдали от людских поселений часто приходится разбивать лагерь, но всё же… — Я просто хотел посмотреть сам, — говорит Вэй Усянь. — И что ты видишь? — спрашивает Цзян Чэн устало. — То, чего не замечаешь ты, — усмехается Вэй Усянь. — Но ты довольно… внимателен к Сычжую. Расскажи мне, что ты видишь?.. Прямо сейчас? — Он заботится об учениках, — вздыхает Цзян Чэн, потирая висок. — Не делит на своих и чужих. Он старается не пялиться, но замечает мягкую заботу Лань Сычжуя обо всех и вся, то, как он привычно берет на себя роль главы отряда, организует всех, и дети из Пристани Лотоса не бунтуют даже толком, хватает всего двух тихих фраз, которых Цзян Чэн не расслышал. И сейчас лагерь потихоньку становится пригодным для сна, а часовые разыгрывают на пальцах смены. — Ты не знаешь, что он сказал моим оболтусам? — уточняет Цзян Чэн. — Дословно? — поднимает брови Вэй Усянь. Вот уж. Всюду был, всё слышал, обо всем знает, а о чем не знает, то догадывается или догадается, если дать небольшую подсказку. Цзян Чэн не завидует, нет, он совсем не хочет жить, зная если не всё, то слишком много для нормального сна — у него и без того кошмаров хватает. — Дословно, — кивает Цзян Чэн. Вэй Усянь щурится мягко, а потом говорит, и в голосе его слышна странная гордость: — «Ваш учитель смотрит. Он должен вами гордиться.» Цзян Чэн замирает. Что это вообще значит? Его ученики и без того знают, что он гордится ими. Знают же?.. Или… — Эй, — толкает плечом в плечо Вэй Усянь, — сейчас не думай об этом. Скажи, что сейчас делает Сычжуй?.. Расскажи мне. Цзян Чэн качает головой, говорит: — Он помогает всем. Он умен, обучен, знает, что делать в той или иной ситуации… — Не то, — почти ноет Вэй Усянь. — Что он делает прямо сейчас?.. Цзян Чэн жмурится, выдыхает и говорит: — Заботится. О мальчишке с разодранным рукавом — протягивает швейный набор и обещает подойти, если не получится, о двух часовых, которые никак не могут определиться со сменой, о… — Глава Цзян, — голос у Сычжуя мягкий, теплый, — вы так и не выпили отвар. Цзян Чэн открывает глаза, смотрит на него, протягивающего чашу с напитком, принимает ее с едва слышной благодарностью, больше кивком и благодарит, а в ответ получает улыбку, полную рассветного солнца. — Что он сделал? — спрашивает Вэй Усянь. — Скажи мне. — Отвар мне принес, — смотрит в чашу Цзян Чэн. — Он всегда приносит мне отвар, если я занят или забыл. — О! — выдает радостно Вэй Усянь и смеется: — Ладно, не я один тут идиот. Но я просто вовремя Лань Чжаня споил. — Что ты вообще несешь?! — смотрит на него гневно Цзян Чэн. — Правду, — улыбается Вэй Усянь. — Я тут спросил Сычжуя, почему он пытается организовать лагерь. Знаешь, что он сказал? — Понятия не имею, — честно говорит Цзян Чэн. — Так спроси его, — подначивает Вэй Усянь, почти скалясь в улыбке. — Спроси. Спроси, почему он знает, что твои ученики больше всего хотят, чтобы ты ими гордился, почему он следит, чтобы не было конфликтов, почему всегда следит, чтобы ты поел… и почему рядом с тобой сейчас сижу только я. — Цзинь Лин обычно сидит со мной на охоте, — хмурится Цзян Чэн. — Тот, кто входит в твой круг доверия, — кивает Вэй Усянь, — куда так отчаянно хочет Сычжуй. Хотя бы в круг доверия. — Ты сейчас так говоришь, будто этот мальчишка обо мне заботится, — хмыкает Цзян Чэн и пьет отвар. Тот горько-идеальный — как раз то, что он любит перед продолжительной ночной охотой, конечно, большинству этот сбор не нравится, но он идеален для… Цзян Чэн замирает. И медленно поднимает глаза. Лань Сычжуй резко отворачивается к двум ученикам из Гусу Лань. В голове — пусто и гулко, будто кто-то рядом ударил в огромный колокол, будто голова Цзян Чэна — тот самый колокол. — Их в Облачных Глубинах не учат говорить о чувствах, — вклинивается в гулкую тишину осознания голос Вэй Усяня, — вместо этого они… заботятся. Как умеют. Как могут. Организация лагеря. Отвар, который ты любишь. — Мне сорок лет, — говорит глухо Цзян Чэн. — Я слишком стар, чтобы верить в чудеса. — Но ты впервые разрешил себе влюбиться, — усмехается Вэй Усянь. — Я не разрешал, — качает головой Цзян Чэн. — Я не хотел этого… мне нельзя. У меня Орден, люди… у меня… — Слишком много забот, — перебивает Вэй Усянь. — Сычжуй это видит. И заботится о тебе. А ты позволяешь. Потому что думаешь, что он со всеми так, но нет, я был с ним на ночных охотах. Я был на ночных охотах с тобой, где ты злишься, но добиваешься если не невозможного, то идеального даже в устройстве лагеря. Я хотел посмотреть на ночную охоту, где будете вы оба. Вэй Усянь замолкает, а к ним спешит Сычжуй, говорит: — Глава Цзян, с отваром что-то не так?.. — Что? — Цзян Чэн смаргивает и понимает, что перевернул случайно чашу. — Я… Нет. С ним всё так. Просто. Я… — Мы говорили о прошлом, — мягко обрывает Вэй Усянь. — А-Юань, налей еще отвар, если там что-то осталось. И не беспокойся. С Цзян Чэном будет всё хорошо. Ему просто нужно кое-что понять и немного расслабиться. Он выглядит уставшим, не находишь?.. Лань Сычжуй смотрит внимательно, хмурится, говорит тихо: — Да. Вы правы, учитель Вэй. Я сейчас принесу еще отвар. И скажу всем остальным быть потише. Он протягивает руку за чашей, забирает ее осторожно, и Цзян Чэн почти хочет, чтобы он коснулся его руки, почти хочет, но… Все Небожители мира, зачем вы послали ему это чувство и Вэй Усяня, в словах которого живет надежда?.. — Давай договоримся, — демонически ухмыляется Вэй Усянь, — отдай контроль Сычжую. На этой охоте главный — он. А ты подчиняешься любому его приказу, любой его просьбе, любому его слову. — Нет, — обрубает Цзян Чэн, — это небезопасно. — Я клянусь тебе, что я защищу учеников, — подается ближе Вэй Усянь, — а ты позволишь себе отпустить контроль… и просто смотреть на Сычжуя. Смотри на него. Слушай его. И тебе понравится то, что тебе откроется. А потом он отстраняется, кивает Лань Сычжую и добавляет громче: — Так мы договорились? В этот раз мы только наблюдаем за охотой? У Лань Сычжуя почему-то руки вздрагивают, и Цзян Чэн подхватывает чашу, касается чужих пальцев, чуть не роняет всё, но застывает, глядя глаза в глаза, а потом слышит свой голос: — Договорились. — Тогда, — невозмутимо говорит Вэй Усянь, — я и Цзян Чэн полностью в твоих руках, а-Юань. Делай, что хочешь, командуй, как умеешь, и мы подчинимся любому твоему решению и слову. — Хорошо, — почти шепчет Лань Сычжуй, глядя в глаза Цзян Чэна. — Как скажете, — он отводит взгляд и оставляет чашу с отваром в ладонях Цзян Чэна, — учитель Вэй. Отбой будет через палочку благовоний. Цзян Чэн смотрит, как Лань Сычжуй уходит, и залпом выпивает горячий отвар. Вэй Усянь рядом тихо и довольно пофыркивает — еще не смех, но уже самодовольство, уже уверенность, что он снова прав, уже понимание, насколько Цзян Чэн пропал. И остается только смотреть и ждать того, что должно случиться. Вот и всё. . Лань Сычжуй выглядит сердитым на самого себя — как же, ему дали полную власть над всей охотой, а вышло так, что он и Цзян Чэн: — Мы заблудились. Цзян Чэн точно уверен, что они не заблудились. Он почти спорить готов, что их потеряли — вполне осознанно и спланированно. В любом случае тварь, за которой они погнались, они убили и сожгли. А потом брели достаточно долго, чтобы смириться с тем, что до утра им из леса не выйти — Взлетать ночью нам нельзя, — продолжает Лань Сычжуй. — По лесу блуждать — тоже плохая идея. Остается только заночевать. Он говорит мягким размеренным голосом, и Цзян Чэн кутается в него, в этот голос, в то, как призрачно-спокоен он, сам хочет закутать — в свою силу, в свое тепло, но ничего, скоро случай представится. — Повесим талисманы от злых духов, очертим круг, заночуем в корнях какого-нибудь дерева, — спокойно перечисляет Цзян Чэн. — Вэй Усянь как раз мне сунул перед битвой теплый меховой плащ. И да, это одна из тех причин, по которым Цзян Чэн уверен, что их потеряли сознательно. Лань Сычжуй оборачивается на него, смотрит виновато, словно он в силах был перебороть уловки Старейшины Илин. Цзян Чэн хочет сказать что-то, успокоить, быть может, но… как?.. «Ты оказался тут со мной, потому что у меня дурацкий брат, который хочет всем счастливого брака в любви»? — Я, — начинает Лань Сычжуй. — Я… — Он выдыхает. — Я сейчас найду такое место. Он расстроен так очевидно, что Цзян Чэну хочется утешить его, но он не умеет — словами не умеет. Не научился, не научили. Вместо этого Цзян Чэн касается чужого плеча успокаивающе, сжимает как можно мягче, показывая, что всё хорошо, а Лань Сычжуй… вдруг выдыхает сильно и резко. — Прости, — отдергивает руку Цзян Чэн. — Давай… найдем место для сна. Мы… можем не спать. Медитировать просто. Мы… — Там, — обрывает Лань Сычжуй. Дерево упало плохо — выворотило все корни, но оно выжило как-то, раз ветви зеленые вверх потянулись, а корни образовали естественную защиту для путников. Цзян Чэн очерчивает круг. Лань Сычжуй работает с талисманами. — Костер разводить будем? — уточняет Цзян Чэн. — Я не знаю, кто на него может выйти, — честно отвечает Лань Сычжуй. — А еще у нас есть плащ, не замерзнешь, — кивает Цзян Чэн, доставая из мешочка-цянкунь плащ. — Держи, закутайся и ложись спать. Сам садится и начинает меч чистить. Лань Сычжуй стоит, смотрит на него, а потом говорит тихо: — Это потому что я не справился?.. — Что? — Цзян Чэн смотрит на него удивленно. — О чем ты?.. — Я должен был вести охоту, — хмурится Лань Сычжуй. — Вместо этого убедился, что с основной тварью справились и погнался за той, что поменьше. Я должен был перераспределить обязанности, а не… спасать вас. Вы в спасении не нуждаетесь совсем!.. И сейчас… я… не справился. Я понимаю. Поэтому вы… отправляете меня спать?.. Цзян Чэн смотрит на него, потому что для Лань Сычжуя это важно. Очень важно. Он видит это, но не понимает, хмурится, говорит: — Ты не оставил охоту. Тварь уже добили, когда ты отправился за мной. И нет, всё случилось, как должно — уж перебороть Вэй Усяня, если он что-то решил, невозможно. А он решил нас потерять. Лань Сычжуй теряется. Он шумно сглатывает, потом тихо-тихо говорит: — Что?.. Цзян Чэн смеется, говорит: — Вэй Усянь потерял нас с тобой в лесу. Просто такой у меня дурацкий брат. Думаешь, просто так он мне плащ теплый сунул? И тебе, наверное, что-то дал, нет?.. — Вино, — тихо признается Лань Сычжуй. — Но я думал, что он… на хранение?.. — Ага, как же, — кивает Цзян Чэн. — Нет уж. Это его странное понимание… — Он качает головой. — Не важно. Просто ты должен либо принять Вэй Усяня и смириться с тем, что он творит, чтобы иногда на него орать за это, либо бороться с ним. А это только у Лань Ванцзи и выходит. И нет твоей ошибки в том, что ты пока не учитываешь Вэй Усяня как неизбежное зло… он же тебе почти отец, а?.. Цзян Чэн усмехается криво и снова возвращается к чистке меча. Лань Сычжуй садится рядом, всё еще держа плащ на коленях. Они молчат. Но сидеть рядом довольно… тепло. Хорошо сидеть рядом, пусть сердце и заходиться чуть сильней, чем надо, зато внутри светло становится. — Учитель Вэй никогда мне зла не делал, — тихо говорит Лань Сычжуй, неуютно скукоживаясь. — И сейчас, думаю, он поступил так… для меня. Я прошу прощения, что вас втянули в это, глава Цзян. Цзян Чэн вздыхает, откладывает тряпицу и меч, берет плащ и укутывает в него Лань Сычжуя. Тот замирает, смотрит огромными глазами, дышать словно боится. Цзян Чэн закутывает его посильней, говорит: — Не твоя это вина. Моя. Его ладони лежат на воротнике, и так легко и сладко коснуться чужой кожи большими пальцами — мягко, словно невзначай, словно приглаживая мех плаща. — Почему? — выдыхает Лань Сычжуй. Цзян Чэн качает головой, отпускает ворот плаща, садится обратно, берется было за меч, выдыхает, убирает его, чистый уже, в ножны, масло убирает, тряпицу, говорит: — Я подремлю. Он закрывает глаза, голову назад, на выворотень, откидывает, расслабляется и дыхание выравнивает, но заснуть не может — чувствует в темноте ночи внимательный взгляд Лань Сычжуя. А потом слышит: — Я вас люблю. Я в вас влюбился… так давно. Я смотрел на вас — грозу во плоти — и хотел коснуться. Даже если будет больно. Цзян Чэн сглатывает, не открывая глаз, говорит тихо: — Это пройдет. У каждого должна быть первая любовь — болезненно-невозможная. Вот у тебя — я, а у меня — ты. Лань Сычжуй шепчет тихо: — Я?.. Но… но вы… вы же… — Слишком старый для первой любви, — соглашается Цзян Чэн. — И так бывает. Спи, Сычжуй. Или холодно одному спать?.. — Холодно, — тихо отвечает Лань Сычжуй близко. Цзян Чэн открывает глаза, смотрит на него, склонившегося к нему, руку поднимает, касается щеки. Лань Сычжуй голову поворачивает, целует его пальцы мягко, у самого глаза прикрыты, ресницы дрожат, и, вроде, в полумраке ночи не до́лжно такого различать, но Цзян Чэн видит всё так четко, так ярко. Так… больно. — Я прожил войны и потери, Сычжуй, — говорит Цзян Чэн. — Я слишком сломан для тебя. Моя душа изломана и стара. Я слишком часто злюсь, кричу, я слишком жесток даже к себе, а что уж говорить о других?.. Так что… невозможно это, невозможно, Сычжуй. — Но кто-то же должен быть добр к вам, — шепчет Лань Сычжуй. — Кто-то должен быть добр к тебе… — И тихо, словно сам дурея от своей храбрости, шепчет: — А-Чэн. У Цзян Чэна внутри всё сжимается. Он выдыхает резко, пытается сесть нормально, но Лань Сычжуй отстраняться не собирается. Первый их поцелуй выходит смазанным, ужасным выходит, но сладко-дурманящим, сводящим с ума, пробирающим до костей, до самого нутра, раскрывающим в стороны ребра и обнажающим сердце. — Тебе со мной счастливым не быть, — шепчет Цзян Чэн, помогая Лань Сычжую сверху усесться. — Но я могу попробовать? — шепчет в ответ Лань Сычжуй. — Я могу попробовать любить тебя, а-Чэн?.. Внутри Цзян Чэна что-то ломается, и он издает этот странный звук, полный надежды и боли, пока его зацеловывают так сладко и правильно. И он не будет благодарить за это Вэй Усяня!.. Нет!.. . — А-Чэн, ты опять не поел, — улыбаясь, говорит Лань Сычжуй, ставя перед Цзян Чэном тарелку с супом. — Давай отчет мне. Я пока просмотрю. Цзян Чэну сорок пять. Он всё еще до странного и глупого влюблен — в первый и, наверное, последний раз. И… наверное, стоит поблагодарить Вэй Усяня?..