И улицы, и площади стремительно пустеют, И по домам все разошлись в унынии глубоком. Уже стемнело — а не видно варваров. Зато пришли с границы донесения, Что более не существует варваров. И как теперь нам дальше жить без варваров? Ведь варвары каким-то были выходом.
К. Кавафис «В ожидании варваров»
***
Во многом он сказочный персонаж. Только человек из сказки оставил бы на столе своего наставника отравленное яблоко, показывая тем самым, что его сердцу близка «Белоснежка». Ещё в Кембридже, когда он не то чтобы хорошо справлялся со своей депрессией. Эта экзотичная логика неизменно влекла его, но не своей диковинностью, а безудержным плодоношением. Можно отрезать голову чудовища, прикрепить ту к птице и заставить её носить при себе рубин, в котором заточена принцесса, что выросла бы вновь до нормальных размеров, когда её освободили б. Что есть атомная бомба — как не голова монстра у птахи, несущей в клюве драгоценный камень, с девицей, ожидающей вызволения? Но почему девушка? С чего столь заурядно? О, просто потому. Потому что он узрел её, изумительную, во время прогулки верхом. Летом, по окончании первого курса в Гарварде, преподаватель английского взял его с собой в Нью-Мексико, дабы он постарался вылечиться там от язвы. Делу не помогли поездки на лошадях с утра до вечера, но они хотя бы заставляли забыть о кошмаре внутри него — сидя в седле, сосредотачиваешься на мышцах бёдер, на том, что пред тобой: мерцающая пыль, танцующая в воздухе, послушный зверь, несущий по неровностям земли. Ты ступаешь, но не торопишься прибыть. Он находился в долине гор Сангре-де-Кристо, когда ему привиделся солнечный блик на скале. Золотое пятнышко. Но оно не являлось золотом. Странная желтизна — не яичный желток или сердцевина маргаритки. Что-то иное, словно выведенное в лаборатории. Жёлтый, сломивший само представление о себе как о цвете. Роберт не горел желанием преследовать его — казалось, отсвет исчезнет, попытайся он осуществить задуманное. Но он подошёл ближе. И увидел волосы. Она восседала на белом коне — облачённая в ярко-розовый жакет с бахромой и в ковбойской забавной шляпе с широкими полями, какую можно купить на ярмарке штата. Ни песчинки на одежде, будто тоже прямиком пошита в стерильности условий. Не видно лица, но нечто в самом её теле кипело от счастья, запредельно полнилось им. Роберт был в ужасе. Вот и принцесса, но та совершенно чужеродна. И безлика. «Физика мне дороже друзей, химию я лелею больше, чем тебя», — писал он брату в письме, после того как попытался прикончить одного из своих приятелей за то, что оный посмел быть счастливым — сообщил, что женится. И как ему до́лжно реагировать? Руки на глотке, слова назад?Физика + Химия > Друзья
Но что, если возможно владеть и тем, и другим? Если на свете существовало создание, кое также наделено невиданным знанием. Было бы областью исследования? Идея такая же разнузданная, как тело? И затем он лицезрел её ещё раз — на улицах Манхэттена, в шитом серебром платье, отбрасывающем иридически-радужные лучи. Подобная минералу в чистом его насыщении. А волосы, как и тогда, неорганически златые и вздыблено-витые, точно морская волна Канагавы. Невообразимо уязвимая, — длинные атлетичные ноги-звезды и без чулок. Абсолютно босые, — совершенный прототип. Она, похоже, не боялась холода. Шла быстро, плавно преодолевая ступеньку за ступенькой. Касалась автомобильных боков — равно хотела их сосчитать. Теперь он мог глядеть ей в лицо, но не получалось поймать воззрение. Было трудно описать её портрет. Воплощённый потребителем гламур — косметическая гипербола, но при том безупречно естественная. Верно, эти густые ресницы появились типичным миру манером, а оттенок губ цвета помады передан по наследству. Чисто никто другой и не замечал явившуюся из ниоткуда незнакомку. Ему пришлось перевести дыхание. Роберт снял шляпу и медленно вдохнул-выдохнул через неё. Подумалось: «Господи Боже, я не верю в тебя». В ту ночь ему приснились её ноги — от колен и далее. На цыпочках она замерла на крыше высотки, но не собиралась сбрасываться. Всего лишь игра — невозможные девичьи ножки, мерно всходившие по стене небоскрёба. И позже: — А вдруг Алиса — чудо? На него посмотрели со смешинкой в глазах. Разговор шёл о бета-распаде, но мистер Оппенгеймер иногда вытворял нечто в таком духе. — Пардон? — с простодушной улыбкой. — Ну, понимаешь, Алиса в Стране чудес. Она… — Роберт махнул рукой с сигаретой, проделав дымный разрез в своём рассуждении. — Она нормальна в мире абсурда. Но вот с противоположной точки зрения… кем бы она предстала в их глазах? Что собой представляла бы? Паули немного поразмыслил. В конце концов из них двоих именно он интересовался парапсихологией. — Она — часть временной линии. Она будет странностью для человека, существующего в петле. Роберт стряхнул пепел в ладонь. — О! Я не рассматривал такой вариант. — Какой именно? — Что она из будущего. Затем — как страшно находиться в присутствии женщины, прелесть которой не имела источника на этой благодатной земле. Навроде того, как все статуи и картины, над которыми люди веками одержимо трудились в своих мастерских, слились в безжалостную Галатею. Сразу ясно: ничего общего с псами на поводке. Три пуделя на выгуле в парке, а на ней — розовое колоколообразное пальто и савантно-белые сапоги. Неужели её плоть от плоти? Или это отличный по виду материал? А одежда и кожа однородны в текстуре? Сидя на скамейке, Роберт, будучи не в силах что-либо вершить, только наблюдал за происходящим. На коже выступила испарина. «Не гонись за жёлтым, иначе он настигнет». Пудели обнюхивали его ноги, а он и не завидел. Он всматривался в её сияющее лицо. Всё, что понятно — выразительная жемчужная улыбка. Каждый зуб безупречен. — Тебе нравятся щеночки? Мутило. Слишком сухо в горле. — Я… Я не знаю. — Кажется, ты им по нраву, — проворковала она. Моргала медленно, хлопая ресницами. — Вероятно… У меня не слишком большой опыт общения с ними. Девушка склонилась, потрепав собаку за ухом. — Тебе не нужна практика. Посмотри, какие они милашки! Роберт в ужасе кивнул, томимый жаждой. Животные едва похожи на щенков — взрослые, полностью сформировавшиеся. — Ну же, погладь их, — приглашала она. Покрытые лаком ногти рассекали бархатистый мех. Его рука подрагивала над вполне реальной и мягкой головой пуделя. Должен ли он также дотронуться до её руки? Осмелится ли? — Я только боюсь, что они состарятся, — болтала она. — В последнее время все мои мысли о смерти. А твои? — Думаю ли я… Думаю ли я о смерти? — рука ещё там. — Угу. — Ну, а разве не каждый? Она бросила несколько взглядов вправо-влево. — Хочешь утвердить — все эти люди тоже думают о ней? — Да. Очень вероятно. — Даже тот малыш в коляске? Роберту кажется, что сам воздух сжался от сказанного. — Может быть, — пробормотал он, взирая на собачий череп под своей ладонью. Она удовлетворённо фыркнула. Всякая форма жизни задумывалась о своём конце. — По крайней мере, я не одинока. Хотелось промолвить: «Но ты единственна. Уникальна». — Ещё увидимся! — беззаботно изъявила она, уводя своих зверей. Его ещё долго не покидала дрожь. А потом он возлежал в постели с Китти — миниатюрная, вредная, — которая очень удобно подставлялась, и её легко было познать. С ней было приятно потакать дремлющей частице мужественности, но он не переставал размышлять о высокой блондинке. Возможно, большая часть мужчин не могла перестать думать о статных блондинках. Но конкретно та не была воссоздана для них. Сделана из стали — она могла бы разорвать их, раздавить. Отнять их друг от друга прямо в разгар действа. Но если бы они были наедине, то Роберт лёг бы под неё. Не совсем женщину — ту самую идею, поприще исследовательских изысканий. Параболы жили на её покрове. В глазах сияние, а на оборотной стороне век выгравирована точка плавления. Она — часы в духе барокко. Украшенные драгоценностями, вскрытые во славу его рук, но всё ещё рабочие, всё ещё невероятно точные в своей механике. И он прижался к ним губами. И вот он же, вещающий полному классу студентов о примере квантового эффекта, что вызван проникновением за границу: — Попав во внешнее электрическое поле, каким бы слабым то ни было, атом диссоциируется. Это возможно. А если что-то таково, то стоило попытаться разорвать связи. Насильственно, но необходимо. Даже она сотворена из них. Можно ли преодолеть барьер? Так, впоследствии он снова оказался в Нью-Мексико — ассоциировал себя с нефтеразведчиком, указующим буровым установкам, где вкушать чёрное золото. Они здесь, чтобы воплотить конец, а не положить начало. Китти подала к ужину луковый суп-пюре, а сама много пила из-за жары и пренебрежения к себе. Он же предпочёл прогулку в ночи — из стремления проветриться и поглазеть на город-призрак, построенный ими в Лос-Аломосе. Сколь великое множество учёных трудилось здесь. Вскарабкавшись на одну из смотровых вышек и усевшись на свободный стул, окинул придирчивым взглядом своё маленькое королевство. Когда-нибудь на горизонте покажется гриб, что он сам посадил. Не тот ли это, который сделал Алису больше? Вдалеке мелькнул свет фар, движущийся вдоль периметра комплекса. Сопровождаемый музыкой — броско-весёлая, электрическая — электронной, не от мира сего. Мотор ещё порыкивал в такт песне, льющейся из радиоприёмника её машины. Невиданный никогда ранее оттенок розового — нежный лосось на льду, залитом молоком. Неизвестная марка, что могла бы быть и космическим кораблём. Не отвращение, а любознательность, впившаяся в него по образу длинных ногтей. — Приветик, — подала голос она. Ночная мгла не трогала её черты — всё такие же блистательные, словно над бровями парит личное солнце. — Хочешь покататься? Роберт сглотнул. — Зависит от обстоятельств. Хорошо водишь? В ответ — усмешка. Лёгкий шлепок пальцами по его руке — по наручным часам. Позже обнаружит, что стекло разбито. — Ты такой забавный. Я же как-то добралась сюда в целости и сохранности? Цельна ли? Хоть что-нибудь в ней? Он кашлянул. — Тебе не следовало приезжать. Всё здесь строго секретно. Это очень деликатная работа. — Я пыталась поехать в другие места, но машина всё равно везла меня сюда. Думаю, здесь мои ответы. — Ответы? — Да-а. Так ты сядешь или как? — спросила, слегка нахмурившись, будто предложение вообще-то его. Приходится прикинуть свои шансы на погибнуть посреди пустоши. Он обошёл автомобиль и сел на пассажирское сиденье. Его водительница тем временем поправила зеркало заднего вида. — Пристегнись, пожалуйста. Никакой реакции. Она обезоруживающе улыбнулась, вздохнув и закатив глаза на это. — Ах да, всегда забываю, что вы, ребята, так ещё не делаете. Вот… Отклонилась, приблизившись на неподобающее расстояние, — практически перебралась на его место. Роберт недвижим, пока она вела розовый ремешок по грудине и закрепляла тот в металлической пасти рядом с его бедром. Какая-то его часть вожделела её. Было бы проще хотеть её, чтобы переспать, чем узнать, как она работала. Как это работало. — Ты хотя бы скажешь мне своё имя? Очередной смешок. — Барби, глупыш. Якобы он должен быть в курсе. Барбара. Варвар. По-гречески «иноземка». Может, она неисключительно из будущего, но и из прошлого — упоительная пещерная дива, артефакт непостижимой красы. Смертоносная форма жизни, сбежавшая из окаменелости. Женщина из рубина. Он вздрогнул от этого предположения. Машина мягко шуршала по пескам. — Можешь сказать мне, почему я здесь, Джей? Никто не называл его «Джеем». Роберт поднял взгляд к небу, усыпанному звёздами. — Я надеялся, ты мне поведаешь. — Не-а, не могу. Тут мне нужны ответы. — Что ж… Предположим. Предположим, произошёл сбой в пространстве Минковского. — Что это? — Четырёхмерный континуум. — Ой-ё, — профиль — чистый мрамор. — Я хочу вернуться домой. Когда-то ему довелось прочесть рассказ одного из русских мастеров пера. Достоевский, если память не подводила. У главного героя появился шанс попасть в Рай, но присутствие его там тут же извращало всё вокруг. Наука и прогресс брали верх. Авось, жертва вернула бы всё на круги своя. — Как ты попала сюда? — Вроде я сделала выбор, но не помню какой, — изрекла она. Губы надуты, чуть поджаты — помада ещё свежая. Ни следа слюны. — Последнее воспоминание? — Туфли. Он не стал продолжать. Некоторое время оба молчали, пока Роберт не выдержал: — Попробуй сделать круг. — А? — Наше движение линейно. Это… Мне это не нравится. Барби хмыкнула, сосредоточенно сжав в руках отливающий перламутром руль. — Звучит занятно. Она тут же с визгом развернулась. Позволила колёсам скользить по-иному. Космогонические светила плыли и вращались с каждым узорчатым кульбитом. Была и езда задом наперёд, верно погоня за собственным хвостом. Когда они наконец остановились, то оба тяжело дышали. Барби заглушила двигатель, расстегнула их ремни безопасности. — Вау! Было здорово. Действительно отвлекает. Роберт поправил галстук. — Это путало тебя, заставляло терять направление. — В таком случае мне нравится его терять. — Может быть, именно это и привело тебя сюда, — слова одновременно дружелюбны, но с тем и жестокосердны. Он не мог отрицать хладный страх, ворочавшийся в своём нутре, — его могли бы убить прямо здесь, и какая-то его очередная составляющая алкала этого почти с нетерпением. Ему интересно ознакомиться с самой квинтэссенцией — каково это стороннее существо? А секс — ненастоящая близость. Во всяком случае, если судить по череде разочарований на его веку. Единственный вариант выразить весь спектр того, что он чувствовал — сказать: «Я не перестаю думать о тебе с того мига, как ты впервые привиделась мне. И это было так давно». Барби посмотрела на него своими задумчиво-печальными — они нарисованы. Сделаны из других — глазами. И затем она накрыла его ладонь своей. — Я не хотела тебя пугать. Я просто постоянно на тебя натыкалась. Честно говоря, я думала, что это ты меня преследовал. Потому что ты единственный, кто может меня видеть. Роберт издал придушенный вздох. Впитывал её прикосновение, переплетя сторонние тонкие пальцы со своими. — Похоже, я наконец-то схожу с ума. — Я не считаю тебя сумасшедшим, — тихонько запротестовала она. Девичья рука на уровне его губ: ему нужно знать, какова на ощупь её оболочка, что малевал ему собственный рассудок. Костяшки её перстов разительно пластичны. Взамен милейшая улыбка. И после его взяли для того же, но Барби только устроила мужскую кисть на своём горле. — Можешь нащупать пульс? Он сконцентрировался, отгоняя прочие мысли. — Слабый. — Но я не чувствую себя усталой. Не знаю… Я не такая, как все, но у меня присутствует большинство ваших частей. — Чего не достаёт? — прохлада её кожи роскошна. Он в наслаждении. — Думаю, каких-то внутренних органов, — под мягким натиском его рука скользила по груди — округлой и твёрдой. И ниже, к плоскости живота с геометрией колен. — Видишь, какая я тонкая? Спазм в зеве. — Я не анатом… но, по-моему, ты выглядишь отлично. — Вот именно. Я хорошенькая, но не нормальная. В чём несходство? Неотразимость в симметрии. Всё на своих местах. — Я могу показать. Барби стояла на ослепительном искусственном свету. Позади плато, укрытые мраком. Она расстегнула своё платье. В этом не было ничего пленительного — обнажались не для его услады. Роберт прижал ладонь ко рту. У него никогда не было закадычных товарищей, которые бы похлопали по спине или плечу, говоря ему «встать и пойти потолковать вон с той девчонкой». И посему он неосознанно представлял себе мужчин с непритязательными потребностями, которые советовали ему это. Её нагое тело — слепок ожившей куклы. Сосуд для литых женственных качеств. У неё не было сосков. Волосков, морщин. Меж ног — ничего, окромя идеального сращения. Абсолют непроницаемости. В ней нет неуместности. Голизна не могла сделать её неприкрытой. Вот как сие выглядело, когда нет надобности перевоплощаться во что-то дальше. Он шёл к ней по инверсионным следам. В ясности фар воздух казался заселённым множеством миров. Наверное, он прокрался средь них. Остановился рядом. Глаза Барби высказывали смутные эмоции. — Не думаю, что кто-либо ещё видел меня такой. Но если и да, то это всё равно не имеет никакого значения. — Почему это не играет роли? — Здесь не на что смотреть, — пожала плечами Барби, дозволив своим рукам покачиваться, как шеям мёртвых лебедей. Он не дотронулся до острых верхов, но разрешил прикосновениям осязать впродоль. — Ты безупречна и взволнована этим, — хрип, не совладавший с внутренним восприятием реальности. — Меня ничегошеньки не беспокоит, и это тревожит. — Ты только что противоречила сама себе. — Я не вижу разницы, — вглядывалась в его лицо так, будто хотела то одолжить ненадолго. Он встал пред ней на колени, обратив свой взгляд к ногам. Словно в отрыве от земли наполовину, — права, пятки застыли над песком. Не балерина, держащая себя посредством закалки дисциплиной, — так устроена. Сконструирована. Барби коснулась его щеки, заставив слегка поднять глаза. — Я могу быть плоскостопной, если хочешь, — и она совершила это. Дотронулась до земли. Его голова оказалась практически на одном уровне с её бёдрами. Он не мог не смотреть прямо на пластиковую гладь — непроницаемую, опечатанную. — Можешь постичь меня? — задала вопрос она, замысловато расклёшивая его коротко стриженные волосы своими пальцами. Роберт закрыл глаза. Персонаж сказки, — там возможны всякие вещицы, — мог заставить поглотить шар света, что наделил бы маревыми крыльями, когда оный проникнул бы сквозь атомный барьер её промежности. — Да. Он прижался лбом к прекрасному ничто её отсутствующего естества. В вышине взвился огненный змей, стирая горы. С его клыков капала ледяная лава, поделившая мир на чёрный и серый. Опосля он лицезрел её великолепные загорелые ноги, проносившиеся мимо. Как та, — одета в радужный комбинезон и ролики заместо обуви, — пробиралась зигзагами через обломки, уподобившись шлейфу кометы. Барби катилась на своих коньках по взметнувшимся ввысь радиоактивным осадкам под ритм раздающихся из-под земли криков. Каждый вираж вторил агонии. Роберт всё ещё кланялся силе притяжения.***
Внутри было лишь зеркало. Роберт подошёл ближе. Он никогда не питал симпатий к убожеству своего лица. Он любовался своим отражением до тех пор, пока оно не перестало быть таковым. Личина напротив — апогей фантазма. Лабиринт, в котором заточён изголодавшийся Минотавр. Внутри неё не нашлось места цепочкам схем или каким-то устройствам, нет и систем, что обязались полагаться друг на друга. Головоломка, суть которой в отсутствии выбора, уклона. Она — яйцо, породившее бога. Технология без внутреннего-внешнего, начала и конца. Роберт поднял руку. Она — свою. Оба так близки к границам стекла. Что за мир с той стороны? Сцепившись, их пальцы потянули одну к другому. Алиса в Зазеркалье. Теперь они вместе. Музыка уже играла — тиканье обратного отсчёта будоражило слух. Возложив руку на поясницу, Роберт вёл её в танце. Он очень даже неплох в этом — первый час на вечеринках всегда одаривал счастьем. Они кружились в тесном пространстве комнаты. Мелкие выверенные шажки, становящиеся всё быстрее с каждым па — снова и снова. Грудина к груди, губы к губам — эффектный румянец к костной тусклости. Матери, сёстры, жёны… Есть колоссально Она — феномен гиноцентризма. Эфир Земли. И чем интенсивней они плясали, тем быстрее сходились стихии. Тёмно-розовая тень заслонила небеса — прелюдия к заре. Она — будущее, и он возвещал о её приходе. Берилий и плутоний сплелись воедино за пикосекунду. Барби и Оппенгеймер сбросили атомную бомбу на мир.