О рукописях горящих и негорящих

...и даже неважно, что в сноске... Александр Галич

      ...Потом до всей этой истории добрался наконец некий дошлый историк, упихал ее то ли в свиток, то ли под обложку, — и она разошлась по учебникам и конспектам, стала пугалкой для школьников и «гробовым» билетом на студенческих экзаменах: донельзя мутное времечко — это самое Падение Одного Королевства! Пока что королевство падало и падало, а люди — смотрели и смотрели. Смотрели кумушки на столичной базарной площади, пока площадь не загорелась, смотрели солдаты — те, кто еще не сложил головы, смотрел, пока его не отправили на эшафот, великий маршал, то есть уже, разумеется, бывший маршал Одного Королевства. И главный чародей королевского дворца тоже смотрел. Смотрел и записывал. «И это пройдет, — приговаривал он всегда, — время записывать, как проходило». Не особенно большая с виду черная книжечка исправно сохраняла в зарифмованном виде (ибо рифма есть магия, а магия есть рифма) всё: что ел на завтрак господин чародей (обычно он не ел, а пил, почему-то отдавая предпочтение соку — то земляничному, то брусничному, то клюквенному), что поделывали ученики господина чародея (по утрам они, к примеру, повторяли латынь, но всё время вызывали при этом демонов, и наставник был, как сам он выражался, премного недоволен не явлением таковых, но их весьма неудовлетворительными демоническими свойствами), чем господин чародей любовался (когда грозой, когда цветами в саду)...       Вот и сейчас он, как обычно, записал:       Встал, отряхнул прицепившийся сон,       Выпил на завтрак вишневого сока.       В город неспешно входил легион —       Очень масштабно смотрелось из окон.       Легиона, разумеется, ждали. Кого еще ждать, если всё королевство, куда ни глянь, заполонили солдаты в чужих доспехах? Спасения с небес? В таковое господин чародей не верил, тем более что от храмов там, где прошли войска, обычно ничего не оставалось. Кстати, надо записать и это...       Рушились разом десятки святынь.       Тихо шептались в саду хризантемы.       Выходить в сад было небезопасно, но господин чародей точно знал, что хризантемы именно шепчутся. Как ученики. Эти, хоть падай королевство, хоть не падай, занимались тем же, чем каждое утро.       Ученики повторяли латынь.       Вызвали демона. Так себе демон.       Начал пророчить: погиб ваш народ,       Горе вам, смертным, и женам, и детям...       Чтобы не ныл, превратил в бутерброд.       Разницы, честно сказать, не заметил.       Строго говоря, несъедобный бутерброд всё-таки хотя бы не ныл и не пророчил, но смысла в нем оказалось столько же, сколько в демонских жалких потугах. Как же, вызовут вам ученики то, что способно выдать сносное пророчество! Только то, что констатирует факты, да еще очень дурновкусно. Факты господин чародей мог констатировать и сам:       Где-то снаружи горела земля.       Жрали гражданских. Плевались костями...       Господин чародей отложил перо и хотел было подумать, как коротко и ясно выразить разницу между теми, кто жрал и плевался в прямом смысле, и теми, кто делал это же, но в переносном, однако не успел: помешало явление одного из последних. Лучше бы еще какого-нибудь демона вызвали, того хоть в чайник можно превратить, а его величество, то есть его почти уже бывшее величество, и не превратишь ни во что путное, в крокодила разве что, и вызывать, главное, бессмысленно: сам приходит. И каждый раз — в неподходящий момент.       — Ты что, не понимаешь? — орал его почти бывшее почти величество, уставившись на господина чародея выпученными глазами, в которых не было ничего, кроме страха и злости. — Они же вот-вот здесь будут! Я сказал — быстро собрался, сопляков собрал, и убегаем. И писанину свою сожги немедленно!       — Ученики мои, ваше величество, худо-бедно умеют не только вызывать демонов, но и открывать порталы, и вы меня оскорбили бы, предположив, что они еще не знают, куда, и не смогут сделать это вовремя. А мои записки чем вашему величеству не угодили?       — Сказал бы, что ты — осёл, да уши коротки! — государь на глазах терял даже видимость не то что величества, а какого бы то ни было приличества. — Ты что как не маг! Тебя же маги по твоей книжечке найдут, а с тобой и меня, вот и пиши пропало!       Пропало, конечно, всё, что могло пропасть, но не королю же это объяснять: нет бессмысленнее дела, чем спор с таким... королем. Тем более что никакие маги по этой книжечке ничего не найдут, господин чародей не зеленый юнец, чтобы не наложить на свои рукописи защиту от магического поиска... и еще кое-что. Придется, пожалуй, показать ему, что именно. Вряд ли поймет, но хотя бы забавно выйдет.       — Сжёг быстро, я сказал! — верещал его без десяти минут бывшее величество, не обращая внимания на то, что собеседник уже щелкнул пальцами. С них сорвался огонь и коснулся раскрытой страницы дневника. Бумага вспыхнула, занялась ало-золотым пламенем, потом рассыпалась пеплом — и из него на глазах изумленного короля сложились новые страницы с новым текстом. Другим почерком. Очень знакомым его без девяти минут бывшему величеству по всяческим донесениям и прочим стратегическим планам.       Куда ни глянь — сплошная дрянь, разор, позор и всё,       Расселись в банях по полкам враждебные полки.       Я всю войну не мог сказать, что мой король — осёл:       Король, пожалуй что, похож, но уши коротки...       Боги здешние и заморские, да откуда?! Откуда в этой книжице почерк господина бывшего маршала? Его же вчера казнили! Личным распоряжением уже без восьми минут бывшего величества! Но, без сомнения, почерк — его, и присказка про осла — вот же, вспомнилась! — тоже его. И про глухаря, который никого не слушает. И про кретина, который «конечно же, крещен, но суть совсем не в том...»       Дочитав до «я всю войну не мог сказать, что мой король — король, а даже если и скажу, то это не спасет», его без семи минут бывшее величество взвыл:        — Как так не спасет? Сейчас же прикажу его казнить... то есть помиловать... то есть, нет, казнить... Но я же уже его казнил! А, чтоб тебя, скотину! И тебя тоже, да-да, это я тебе, индюку в мантии! Я кому приказал, сожги это немедленно!       — Извольте, — с пальцев господина чародея снова сорвалось пламя. Страницы полыхнули, обернулись пеплом и собрались вновь.       «А кароль унас хреновый харашо что хоть неновый», — прочел его без шести минут бывшее величество. — Это еще что такое?       — Не что, а кто, ваше величество. Солдаты. Среди них, видите ли, до сих пор сколько-нибудь грамотные попадаются, вот один и записал песенку, которую товарищи пели в казарме...       — И не побоялся же, сукин сын! Срочно запрещаю грамотных солдат! Всех казнить! Особым королевским указом! Где моя печать?! Где мой палач?! А ты что стоишь, сожги это сейчас же, не то и тебя казню!       Казнить кого бы то ни было его без пяти минут бывшее величество уже не сумел бы, тем более господина чародея, но не пикироваться же с тем, кто даже за пику с нужного конца не возьмется! Господин чародей щелкнул пальцами, страницы снова загорелись — и вскорости явили его без четырех минут бывшему величеству перепевку кумушек с базарной площади, где «ой, кума, ой, кума, государь сошел с ума» следовало бы считать наиболее уважительным к коронованной особе куплетом, а в остальном уважительны были разве что предлоги: междометия этим похвалиться уже не могли.       — Да что ты творишь! — завизжал на поросячий манер его без трех минут бывшее величество. — Я тебе что повелел? Сжечь эту околесицу, сжечь сию минуту! И бежать, пока не поздно!       — Я могу сжечь это еще некоторое число раз, ваше величество. Еще там есть, например, ее высочество принцесса, которая сбежала из дворца до того, как всё это началось, и была, надо сказать, совершенно права. Ее величество королева, то есть две их величества королевы. Алхимик, который варил яд для обеих. Все, кто помогал вам заметать следы, и я, к сожалению, в том числе. Когда записи кончатся, дневник снова станет моим дневником, но прочесть его вы уже не успеете...       — Еще бы я успел, чучело ты в шляпе! — согласился его без двух минут бывшее величество. — Ты же пока языком болтаешь...       Господин чародей щелкнул пальцами другой руки.       — Ну вот и всё. Ученики ушли вовремя. А я, пожалуй, прекращаю болтать, раз это так раздражает ваше без одной минуты бывшее величество, и направлюсь туда, куда считаю целесообразным. Увы, на двоих моих сил сейчас не хватит, — он шагнул в распахнувшийся синим сиянием проход, и через мгновение король остался один. К счастью или нет — весьма ненадолго.       ...Утром на плаху свели короля.       Ночью ко мне притащились с вестями.       Нового видел. Такой же, как тот.       Будет мешать — превращу в крокодила, — записал господин чародей в черной книжечке, вернувшись с коронации. Разумеется, эти тупицы ничего не поняли, даже не догадались проверить на предмет наведенной личины. А вот нового государя в крокодила и правда стоит превратить, если что. Надо было еще в тот раз это провернуть, но учиться даже в почтенные годы не поздно. Тем более — на ошибках. Поскольку всё равно...       Мудрые учат: и это пройдет.       Время записывать, как проходило.       Господин бывший главный чародей Одного бывшего Королевства вытер перо, захлопнул книжечку и подозвал трактирного мальчишку — послать в погреб за вишневым соком. Или клюквенным. Или брусничным. В конце концов, должно же в здешних заведениях даже после такой войны найтись хоть что-то красное для приличного гостя, который не берет в рот хмельного? ***       «Всё, что мы знаем сейчас о Падении Одного Королевства, установлено из единственной рукописи, найденной в вещах путника, пропавшего без вести, — напишет потом некий дошлый историк. — Удалось установить опытным путем, что огонь неспособен уничтожить ее: каждая попытка поджечь страницы приводит к тому, что на них лишь проявляется новый текст, обычно стихотворный, причем будто бы принадлежащий разным авторам. Кто создатель столь беспримерного волшебства, остается неизвестным: путник, владелец записной книжки, по легенде, исчез в ночи с постоялого двора, причем все улики указывали на то, что из комнаты он не выходил. Что до событий, изложенных в тексте, то магическая проверка не выявила никаких следов лжи или подлога, так что мы вправе считать эту рукопись ценным историческим источником периода, от которого потомкам осталось мало».