***
Ран и Ёсико.Ёсико и Ран.
Её становится так много в его жизни. Одновременно много и так недостаточно. Ран бежит с развязанными шнурками вниз по лестнице, перепрыгивает через три ступеньки, лишь бы скорее увидеть её белоснежную улыбку. Ёсико имеет необычайную лёгкость во всём, что делает, и кажется, что в этой жизни её ничего не тревожит. Каждый шаг — по краю, каждое действие — на грани. И Ран готов раствориться в её эфемерной воздушности без остатка. Со временем оказывается, что Ёсико в округе слывёт беспризорницей и мелкой карманницей. В прошлом году её отчисляют из школы за низкую успеваемость, и с тех пор она всем говорит, что учится дома. Но Ран-то знает, что не учится. Она слушает его длинные восторженные рассказы о том, в какие драки они с Риндо ввязались сегодня. Склонив голову набок, щурится и кивает. Не читает нотации, как обычные взрослые. Ёсико живёт в их мире. После очередной неудачи она даже даёт совет, который заставляет Рана не спать всю следующую ночь и прокручивать его снова и снова по кругу. — Людям плевать, насколько честной будет победа. Если противник сильнее тебя, ничего не остаётся, кроме как найти себе преимущество. Спустя несколько дней Ран крадёт у одного из полицейских телескопическую дубинку. Риндо говорит, что у Ёсико не все дома. И это вполне можно счесть правдой, проведя с ней каких-нибудь пять минут. Когда Ран решается на то, чтобы познакомить их, в душе селится настоящий страх, скребущий острыми когтями по стенкам лёгких. А если не поладят? А вдруг она навредит Риндо? А что, если Риндо она не понравится? Но всё забывается в момент, когда Ёсико плюхается на их диван, вытягивая ноги, и брякает что-то в духе «сколько ж тут не убирали?», а Риндо, вскакивая с кресла, начинает яростно поддакивать, тыкая на Рана. Ёсико дружила с крутыми ребятами постарше, и это неимоверно злило Хайтани. Все они были абсолютно пропащими: алкоголиками или того хуже, наркоманами, которые большую часть времени ходили обдолбанными. Она туда не вписывается, и Ран знает, что она и сама это понимает. Что она вообще курить не любит, но зажимает тонкую сигарету между средним и указательным и чиркает спичкой. Каждый раз, когда она приезжает поболтать и посмотреть какое-нибудь глупое телешоу в квартире становится ясно, какой бы хмурый вид из окна не мозолил глаза. Даже Риндо замечал, и не раз. Ран много на себя злится. Отчаянно и со всей строгостью. Риндо и Ёсико разговаривают, смеются между собой со всей непринуждённостью, будто в этом нет ничего особенного. А когда Ран смотрит в её сторону, в животе скручивается тугой узел. В горле пересыхает. И всё время жарко. Будто в Ёсико и правда скрыто палящее солнце. Но Ран готов отдать всё, лишь бы приблизиться к ней хотя бы ещё чуть-чуть. Раньше полученные путём вымогательств деньги шли на всякие побрякушки, красивые вещи, но как только Ёсико появилась на пороге, Ран стал покупать пачками сладкий данго. Она как-то обмолвилась, что обожает их. — Так ты влюбился! — прямо палит Риндо. — Ещё чего! Риндо ловко уклоняется от летящей в него подушки и начинает прыгать вокруг и подтрунивать. — Влюбился-влюбился! Любовь, — слово сладко смакуется в голове, приобретает вид чего-то приторно-светлого. Ран решает пригласить её на свидание. В тот день он мнётся, потупив взгляд, ковыряет носком землю. Ёсико слушает его молча, лицо вопросительно вытягивается, когда Ран, как обычно, запрокидывает голову и смотрит на неё, хлопает длинными ресницами. Ёсико дёргает уголками губ, прикусывая отчего-то нижнюю, и соглашается. Они едят мороженое в парке, Ёсико со смехом воспринимает попытки Рана казаться взрослее. А Хайтани краснеет, но храбрится перед ней. Солнце садится, Ран вприпрыжку идёт по улице и тянет её за рукав. На крышу. Ёсико любит смотреть на звёздное небо, а сегодня погода играет им на руку. Ни облачка. Чистое чернеющее полотно, усеянное тысячами ярких звёзд. — Ну как тебе?! Понравилось же, да?! — Конечно, было здорово, — кивает Ёсико, запрокидывая голову. — Сегодняшний день был лучшим за эту неделю. Ран самодовольно ухмыляется. — Хочешь, повторим на следующей неделе? — Следующей? — переспрашивает Ёсико каким-то странным тоном. — Да! Мы можем поехать на озеро или… — он запинается, тараторит. — или даже..! — Ран, я уезжаю. На губах у Ёсико появляется покрытая печалью улыбка. А у него вмиг рушится весь мир. На глазах его острые осколки царапают кожу, пробивают лёгкие насквозь. Ран не дышит. Воздух будто исчез вместе с ней от простых лишь слов. — Но… как? Ты не сказала раньше! Почему?! — Это спонтанное решение, но так нужно. Я согласилась, потому что хотела провести с тобой ещё один классный день и запомнить его. И тебя тоже. — Почему, Ёсико?! Ран не унимается, наседает на неё, крепко сжимая кулаки и щуря влажные глаза. Ёсико долго отпирается, даже хмурится, что неестественно воспринимается в его сознании, и неожиданно для самого Рана сдаётся. Тонкая сигарета, зажатая между средним и указательным, дымится. Он не знал, что Ёсико курит. Пепел подхватывает ветер и несёт дальше по крышам. — Я не рассказывала о себе, но у меня небольшие проблемы с семьёй. С отцом. Он тот ещё придурок, — Ёсико выдыхает облако серого дыма куда-то в сторону. Ран слушает, затаив дыхание. — Помнишь, я говорила, что у меня когда-то были длинные волосы? Отец отрезал их садовыми ножницами в порыве злости. Самое обидное, я даже не помню, за что. Ран вскакивает с места. — Он тебя обижал, а ты молчала? Мы с Риндо сможем разобраться с ним, обещаю! — Нет, Ран, не нужно. Мне просто нужно уехать и начать сначала. Я этого хочу. — Что он сделал, Ёсико? — он падает на колени перед ней, заглядывая в глаза так чисто и искренне ищет в ней ответы. А она опять улыбается, будто ничего и не было. Будто всё как обычно. — Что он сделал?! Ёсико докуривает сигарету, пока подушечки пальцев не обжигаются. Долго смотрит на Хайтани, оценивающе и глубоко, а после лишь на мгновение оттягивает ворот водолазки. И Ран ужасается огромным жёлтым синякам на горле, плече, ключице. Он и раньше их видел, но Ёсико всегда твердила, что то были неудачные попытки сделать трюк на мотоцикле. Ран верил и даже не думал об иных причинах. Потому что Ёсико всегда улыбалась. Шутила, прыгала и наслаждалась, именно наслаждалась каждым днём. Ловила каждую его сочную каплю и излучала солнечный свет. И даже сейчас Ёсико словно точно так же, как и всегда, преисполнена радостью. В её глазах прячутся звёзды. И то, что она говорит, совершенно не вяжется с тем, в каком спокойствии и меланхолии пребывает. — Всё слишком далеко зашло. Он набросился… с ножом. Благо я успела выбежать на улицу. Но я не могу вернуться домой. — Но ты не можешь уехать! — Могу, — Ёсико привычно прыскает. — Я украла его байк. Теперь он мой. — Дело не в этом… я ведь люблю тебя! Глаза Ёсико расширяются. Такие странные слова, которые больно бьют по ушным перепонкам. Ран краснеет до ушей и зажмуривается, ожидая ответа. Верит. Ёсико поджимает губы и улыбается. — Спасибо, Ран, мне очень приятно. Ты для меня безумно дорогой человек. С тобой я забывала, что нахожусь в самом центре этого гребаного ада, — Ёсико подаётся вперёд, растрёпывая светлую макушку. — Но я старовата для тебя, не находишь? — Нет! У нас всего пять лет разницы! Я вырасту, ты тоже, и всем будет плевать! Ран отчаянно хватается за её запястье. Сжимает, словно она вот-вот растворится и память о ней неотвратимо угаснет. Но Ёсико исчезать не планировала, в уголках её глаз собираются тонкие морщинки. Они всегда появлялись вместе с ироническими нотками в голосе. — Ты уже всё распланировал? — Да! Мы с Риндо станем королями Роппонги, и я хочу подарить свою половину тебе! — Ран гордо вскидывает голову, потому что уверен, что это должно посеять в ней сомнения. — Хотите завоевать целый Роппонги? Ты хорошенько размахнулся. — Я это сделаю. Ради вас с Риндо. Ёсико вздыхает, присаживаясь на корточки. Ран думает, что она сейчас впервые начнёт говорить с ним нравоучительно, что-то объяснять, как маленькому, но даже сейчас Ёсико говорит с ним на равных: — Ты не плохой человек, Ран. И я безумно благодарна, что у меня появился такой друг, как ты. Но я не могу больше жить здесь, прошлое тянет меня на дно, понимаешь? — Тогда мы с Риндо поедем с тобой. — А как же Роппонги? — припоминает Ёсико. — Я не буду причиной, по которой твоя мечта не осуществится. — Тогда, когда ты приедешь в следующий раз, я обещаю, что Роппонги будет нашим! Обещаю, слышишь, Ёсико? — Слышу, Ран. И я ни капли в этом не сомневаюсь. Перед тем, как встать и уйти окончательно и бесповоротно, Ёсико наклоняется к нему ближе. Ран чувствует на холодном лбу тёплое прикосновение её губ. Последний подарок, который оставляет Ёсико, как напоминание. И Ран будет помнить её, обязательно помнить и ждать. Рану двенадцать, и он уверен, что когда повзрослеет, обязательно отыщет её.***
Отчего вдруг воспоминания встают перед глазами так ярко, словно это было вчера? Прошли годы, сменились узкие кварталы и маленькие затхлые квартирки на шикарные пентхаусы в элитных районах. Теперь никто не осмелится и близко подойти к братьям Хайтани и пошатнуть их авторитет. А внутри всё равно пусто. Будто их успех становится серой безвкусной массой. Панорамный вид на ночной Токио приедается со временем. Ран смотрит вниз и лишь тогда ощущает себя песчинкой в огромном мире. Крошечной и потерянной. Рану тридцать четыре, и в жизни остался только один человек: его брат. Один из двух людей, когда-либо бывших там, давно стал призраком. А Ран призраков не любит и никогда больше не допустит никого ближе дозволенного. Не позволит увидеть в нём что-то помимо той холодной статной маски, что он демонстрирует всему Токио. Риндо выныривает из ванны, поправляя галстук, и недовольно цокает. — Эй, чего застрял? Идёшь? Санзу нас заждался. — Да, я уже готов. Ран шумно вдыхает разряжённый воздух и подходит к прикроватной тумбочке. На запястье рядом с часами мелькает что-то несуразно яркое, красное. Пальцы ещё недолго крутят маленькую резинку, и взгляд на какое-то время становится рассеянным, отчуждённым. — Ну, что копаешься? Опять эту фигню доставал? — Выходи, Риндо. Я следом. Брат пыхтит, словно вскипевший чайник, но слушается и оставляет на распоряжение Рану минуты тишины. Первая любовь всегда полна сладкой безысходности. Ран тихо хмыкает и, недолго подумав, оставляет резинку покоиться на тумбочке. Утром он закинет её подальше и не вспомнит вовсе. Потому что всё это юношеская глупость и наивность. Глупость, которую Ран Хайтани с годами выжег из себя, оставляя глубокие шрамы. Глупость, которую должен испытать на себе каждый, хотя бы единожды. Глупость, имя которой первая любовь.