Наблюдая падение звезды

Тяжесть осознания. Нам, людям, всегда крайне тяжело осознать простейшие истины, нам тяжело принять то, что уже случилось или смириться с тем, что неизбежно произойдёт. Рассуждать о чём-то таком всегда можно бесконечно, описывая кучу симптомов, сотни заблуждений и миллионы догадок. Такова уж наша человеческая сущность, склонная мыслить, символизировать и в общем-то творить совершенно неповторимую реальность в собственном сознании, мешая этим самым себе жить заурядную, серую и такую неинтересную без всех своих мелочей, повседневность. Пак Сонхва, будучи совершенно честным перед самим собой, считался мечтателем. Он, к великому своему сожалению, никогда не мечтал о воздушных замках, излишней мистике и даже о принце на белом коне, мечтать ему ни разу в жизни не довелось. Хва мечтал, наверное, только об одном, он мечтал никогда не забывать то, что никогда не смог бы выразить одной лишь записью на бумаге. Такие мечты сегодня вновь возвращают нас в его серую будничную реальность, когда после подготовки всего необходимого, ценой задержек в прошлые дни до самых поздних часов, сейчас он мог вылететь за двери кабинета с букетом уже подсохших белых маков. Одежда сегодня была с ним строже обычного, с ног до головы покрывая траурно чёрным без малейших поблажек на несоответствие. Словно на то воля судьбы или же просто неприятная случайность, но покинуть офис совершенно незамеченным Хва не позволяют. За руку его подлавливает «тот самый Ким Хонджун», останавливая у самого турникета. — Что тебе нужно? Не видишь, я тороплюсь. — Колко бросает Пак, прижимая букет ближе к себе будто тот хотели отнять. — Ты сегодня уходишь раньше? И… Что за цветы? — Ким звучит так, лишь на ходу придумывая бред, который в итоге прозвучит вслух. У него нет оправданий, он остановил менеджера без какой-либо на то весомой причины, и оправдать себя не сможет даже в собственных мыслях. — Кто ты такой, чтобы я тебе это говорил? — Уже через зубы цедит парень в чёрном, поспешно прижимая пропуск к турникету и выскальзывая в сторону выхода. Ким уже не знает, может ли и дальше считать себя человеком из робкого десятка. Он забывает про всё, что необходимо было помнить за прошедший день, следуя за Сонхва. Ему уже не важно, что на улице лёгкий минус, а куртка с шапкой остались в студии, ему не важно, что он не взял с собой даже телефон. Хонджун не может позволить ускользнуть своей музе, даже если лёгкие болят от холода, которым он дышал, так страстно стараясь угнаться за неуловимым парнем и сесть рядом с ним в автобусе. Даже школьницы, сидящие в этом чёртовом автобусе и указывающие на него пальцем с соседнего ряда — это не важно. Хонджуна волнует та печаль, которую он видит в глазах Хва, уткнувшегося взглядом в вялые и невыразительные маки, пышным скоплением ютящиеся в скромной чёрной обёртке и, кажется, греющие руки собственного обладателя. Продюсер так нагл в своей одержимости поймать убегающего, что все сорок минут следования автобуса, смелости спросить простое «куда мы едем» в устах совершенно не находится. Чем дальше движется общественный транспорт, тем меньше в нём остаётся людей и тем меньше наблюдается снаружи признаков жизни в местности, которую они проезжают, под конец там остаются только старенькие дома, похожие на руины, там, наверное, давно никто не живёт, но они остаются частью печали этого пейзажа. Последняя остановка, людей кроме Сонхва и Хонджуна в автобусе не осталось, поэтому, когда первый покидает автобус, второй лишь следует за ним бледной тенью. Осознание. Это именно то, что настигает Джуна слишком поздно, когда они уже успели пройти растительную ограду, и шагают меж стройных рядов ничем не отличимых одно от другого надгробий. Ким полнейший идиот, он увязался за парнем, притягивающим его внимание, не подумав, зачем тот мог освободить себя от дел при такой страстной любви к работе. Шаги Хва сбавляются, пока он и вовсе не останавливается у одного из надгробных камней, на миг создаётся ощущение, что старший прекращает дышать, в момент, когда он становится на колени, чтобы сложить цветы как можно ближе. Хонджун глотает ком в горле, вся эта ситуация сейчас давит на него, но больше полного игнорирования со стороны Сонхва, его волнует тот, кому возлагают цветы: — Кто он? Брат? Возлюбленный? Друг? — Ким вслух перебирает варианты, раз за разом в голове читая мужское имя, способное натереть язык. Сонхва вздыхает, он не даёт ответа, сейчас, не произнося ни слова, он общается с покойным, садится полубоком, обнимая гранитный камень и целуя острую грань, в ушах отзывается дрожащий шёпот, который может заставить любого слушателя колыхаться как лист на ветру: «я тебя никогда не забуду» — вот, что так нежно повторяет Сонхва, только по прошествии пары мгновений поднимаясь и отряхиваясь от грязи, попавшей на одежду. Он смотрит в глаза невольному спутнику, громко набирает в лёгкие воздух и опускает мокрый взгляд под ноги. — Нет слова которое подходит. Он — тот, кто не увидел жизнь, но навсегда убедил меня проживать её без сожалений. — И… Ты уверен, что справляешься со своим убеждением? — Спрашивает Хон машинально, совершенно не задумываясь о том, что говорит глубоко погружённый в чужие слова. — Это глупо. Все живущие сожалеют, от наших убеждений всегда будет зависеть только то, как долго мы будем сожалеть. — Да, ты прав. Сонхва, прости что увязался за тобой, я, наверное, не должен был мешать этой встрече. — Здесь уже ничего не имеет значения. — Пак откашливается и достаёт из кармана чёрного кожаного плаща одну мятую сигарету и зажигалку, нервно чиркая ей на ветру, пока искры всё же не позволят огню превратиться в дым. Он присаживается на корточки, долго разглядывая камень с высеченным именем и ни разу не затягиваясь сигаретой, лишь держа в руках, пока та тлеет, и обращаясь к спящему другу: — Знаешь, — проскакивает досадливый смешок создавая короткую паузу, — этот дурак поехал со мной из центра сеула в такой холод, даже куртку забыл. Вы бы подружились, такие безрассудные и свободные, вы бы точно подружились. У меня так много произошло за год, ты бы и представить себе не смог. Устроился на работу, вот, теперь я менеджер группы из десяти человек. А ещё Уён, ну тот, с первого года университета, мой неугомонный друг, вернулся в Корею, теперь уже не на выходные. Ещё долго, наверное, почти час Пак сидел и разговаривал с тем, кто его никогда не сможет услышать. Хонджун вмешался слишком сильно, в горле свербило, когда он видел Хва таким, с мокрыми от слёз щеками, руками, которые он потирает, стараясь согреть и погружённым глубоко в собственные мысли, которые никогда бы не смог сказать вслух. Греть уши, слушая весь монолог Сонхва, было бы слишком. Просто слишком. Ким не мог позволить себе такого, даже если ему могло быть до жути интересно. Затем молчаливая поездка на автобусе обратно, в котором продрогшего продюсера закутали в кожаный плащ, сохраняя вид безучастности и непричастности. А в голове Хонджуна роятся мысли, даже такого — разбитого и сошедшего с орбиты Пак Сонхва он видит неимоверно красивым, сильным и благородным. Пускай с красными глазами и припухшим носом, растёртыми щеками и хрипящим вплоть до дыхания голосом. Он влюбляется уже не в сам образ, а в то, каким человек неподдельно настоящим может быть, стоит ему снять свои «доспехи». Не первый и не последний, Ким, приехав домой, напишет много зарисовок, посвящённых несказанным словам поддержки, сожаления, осознания. Он знает, что следующие дни в студии точно прервут его падение. Он загадал своё собственное желание. Его желание — видеть загадочного Сонхва самым что ни на есть настоящим.