Баротравма

      Телефон в руках кажется ядовитой змеей.       Маркус не находит в себе сил уехать из-под госпиталя и только садится в собственную машину, паркуется нормально, а не как последний мудак, останавливается и сидит в салоне, вертя в руках телефон Эштона.       На смартфоне пароль.       Забавно, но Марк угадывает его с первого раза. 092915. Двадцать девятое сентября две тысячи пятнадцатого. День в Кундузе, когда Саммерс остался жив вместо того, чтобы умереть.       В истории звонков контакты одни и те же, изредка разбавляемые другими. Родители, Эмили — Марк знает, что так зовут сестру Эштона, — сам Маркус, Джефферсон, ребята и иногда — незнакомые ему номера. Нахрена Марк сидит и просматривает историю, он без понятия, потому что не то, чтобы ему действительно интересно, с кем тот общается. Наверное, потому что тянет время.       На часах 22:43, в Лондоне, значит, почти четыре утра. И в Ливерпуле тоже. Маркус колеблется, а потом решает не будить родителей Эштона посреди ночи и дождаться хотя бы семи утра, ни к чему такие новости выслушивать во время дьявола. Сам он все равно не заснет.       Марк упирается ладонями в руль, опускает на руки голову и закрывает глаза.       Он молится молча и так, как умеет, а не по всем канонам молитвы, так, как молился когда-то в боях, попав в окружение. А потом выходит из машины, берет рюкзак Эштона, кидает его телефон в карман куртки, закуривает. Мыслей практически нет, как нет и каких-то ощущений. Это странно, потому что казалось, что должно быть хоть как-то, но нет. Все, что есть внутри, притихло и замерло, застыло, как часы, у которых закончились батарейки. Маркус знает, что потом обязательно взорвется. Так, что потом еще нужно будет собрать себя по частям. Но сейчас он собрался и замер, потому что единственное, что он может — это ждать.       Ждать и молиться. Все. Это все, что ему осталось.       Девушка в приемном покое говорит, что внутрь нельзя, мол, часы для посещения будут с утра. Марк как-то отупело двигается, только кивает, выходит на улицу и садится на лавку перед госпиталем. Закуривает, медленно делает затяжку и смотрит вперед, где вдалеке проезжают редкие машины.       Через час он замерзает окончательно, уходит в машину и греется, потом возвращается на лавку. Курсирует так между скамейкой у больницы и собственной машиной, бездумно и бесцельно, иногда поглядывая на время, чтобы все-таки позвонить родителям Эштона.       На часах два ночи. Марк почти готов взять в руки телефон.       — Что вы здесь делаете?       Маркус поворачивает голову, смотрит на врача, который стоит тут же с пачкой сигарет в руках. Как его, боже. Эмерсон? Кажется.       — Курю, док.       Он делает приглашающий жест, мол, садитесь рядом, не стойте. Врач чуть хмурится, но садится рядом, а Марк перекидывает рюкзак на другую сторону, себе под бок.       — Это я вижу. Мне кажется, Филипп четко сказал вам ехать домой.       — Я не могу.       — Почему?       — Потому что Эш у вас. Внутрь меня не пускают, так что побуду тут. Как замерзаю — иду в машину, — просто отвечает Маркус. — Потом опять сюда. В общем, схему вы поняли.       Врач закуривает, смотрит на Марка, чуть нахмурившись, потом качает головой, как будто осуждая такую позицию.       — Кем вы ему приходитесь, мистер.?              — Грэм, — механически отвечает Марк, потом замолкает. Смотрит все так же, вперед, а потом все-таки решается, и отвечает, как прыгает в бездну, сразу и с разбега. — Эш — единственное, что у меня есть.       Врач снова молчит, кивает только коротко, принимая этот ответ. Собственный ответ кажется каким-то бездушным, но Маркус сейчас заторможенный весь. Заторможенный, замороженный, вот-вот хрустнет и переломится. На то, чтобы сказать, что он его любит, не хватает воли. Но, блядь, «любит» — это самое правильное слово, которое Марк может применить по отношению к Эштону. Пора это признать. Потому что если не сейчас, то никогда.       — Он об этом знает?       — Я не знаю. Наверное, да. Эштон умный мальчик.       Сигарета заканчивается, Марк делает последнюю затяжку, тушит окурок в стоящей рядом пепельнице. Врач делает то же самое, потом поднимается и делает неопределенный жест рукой.       — Идемте со мной, мистер Грэм.       Хирург ведет его по белым больничным коридорам, в какой-то момент жестом говорит оставить верхнюю одежду и вещи, протягивает халат, маску и бахилы, дает вымыть руки. Ждет, пока Маркус облачится в больничное одеяние, потом ведет дальше, к отделению реанимации, останавливается перед дверями.       — Есть мнение, что присутствие близких помогает людям справится с такими состояниями, — негромко говорит Эмерсон, — я считаю это ненаучной байкой, но в этом случае стоит попробовать. У вас десять минут.       Марк кивает и заходит за врачом в палату.       Эштон лежит на койке, похожий больше на труп, чем на живого человека. У него сильно разбито лицо, новые швы на руках и целая конструкция на ключице, остальное прикрыто медицинским одеялом. Интубационная трубка от аппарата искуственной вентиляции легких. Марк чувствует, как сердце ухает вниз, как на плечи наваливается свинцовая тяжесть, но все-таки берет себя в руки и подходит к кровати.       У него лицо бледное, почти фарфоровое, с черными и фиолетовыми пятнами гематом, подсвеченных красным. Марк гонит от себя ассоциации о гипсе и посмертных масках. Присаживается, самыми кончиками пальцев касается лежащей на постели ладони.       — Что за хуйню ты устроил, Эш, — негромко говорит Марк, — ты же грамотный. Как ты мог так тупо подставиться?       В палате слышно только мерное пиликанье приборов.       — Я с тобой, Эш, — голос ломается, но Марку похуй. И на то, что в глазах щиплет, и на то, что в палате присутствует врач. Вообще на все похуй, кроме изломанного Эштона, лежащего перед ним. — Ты не бросил меня, когда мне хуево, и я не брошу тебя. Я здесь и так просто тебя не отпущу.       Он сжимает зубы, даже не слышит скрипа. На щеках горячее, на губах — соленое. Маркус делает рваный вдох, тихий выдох.       — Ты мне нужен, Саммерс. Это только очередное боевое, и ты должен выйти из него живым. Понял?       Пальцы Эштона едва ощутимо вздрагивают под пальцами Марка. Эмерсон оказывается рядом в секунду, что-то проверяет на приборах и смотрит то на них, то на Эша, и Марк замечает, как у того один раз вздрагивают веки.       — Так, мистер Грэм, будьте так добры, — Марк кивает и подчиняется жесту врача, выходит из палаты и только там снимает маску и вытирает мокрое лицо.       Делает вздох, смаргивает слезы. Ему абсолютно не стыдно, только наконец-то приходит страх. Эмерсон выходит через несколько минут, когда Марк почти приходит в себя, жестом приглашает за собой и ведет прочь из отделения. Они спускаются вниз, к сакральной лавке, по пути Маркус забирает вещи и рюкзак, после чего оба закуривают.       — Не говорите Джефферсону.       — Врачебная тайна, — пожимает плечами хирург.       Марк только благодарно кивает. Трет глаза ладонью, потом затягивается. Выдыхает дым сквозь зубы, запрокинув голову.       — Можете остаться в приемном покое до утра, я скажу дежурным, — тянет Эмерсон. — Утром будет яснее.       Он кивает снова, опять благодарно, молча говоря спасибо врачу. Марк знает, что это не совсем-то и по протоколу и правилам больницы, но в жизни всегда бывают исключения. В любой сфере все идет иногда не по протоколу. Врач докуривает быстрее и уходит раньше, сочувственно-поддерживающе хлопнув по плечу. Маркус идет в машину, смотрит на часы.       Три ночи.       Он садится на водительское сидение, достает телефон Эштона и открывает контакт матери. А потом все-таки решает, что лучше звонить со своего и вбивает номер, еще несколько минут сидит, упираясь лбом в руль, а потом нажимает кругляшок звонка.       Пока идут гудки, очень хочется малодушно прервать вызов. Он сидит с закрытыми глазами, но как только телефон на той стороне берут, и в ухе звучит знакомый женский голос, из машины его вытряхивает, а сигарета чуть ли не сама собой оказывается в зубах.       — Слушаю.       — Доброе утро. Миссис Саммерс? — голос внезапно хрипит и сипит.       — Да?.. — в голосе женщины слышится неуверенность.       — Меня зовут Маркус Грэм, я… коллега Эштона, — выдавливает из себя Марк, хмурится, щелкает зажигалкой, делает затяжку. Очень хуевая новость для английского субботнего утра. — Мэм… Эш в больнице.       На том конце слышится судорожный выдох и сдавленное: «о боже». Маркус бессильно сползает спиной по машине, усаживается прямо на асфальт, упираясь головой в руку, а локтем — в колено.       — Насколько все серьезно? — голос у миссис Саммерс дрожит. Марк ее понимает. Сглатывает. Делает затяжку.       — Он… — Маркус откашливается, скрипит зубами. — …в критическом состоянии. Врачи ждут утра. Эта ночь, говорят, решающая.       Миссис Саммерс охает, начинает плакать, Марк закусывает нижнюю губу и с силой откидывает голову назад, ударяясь головой об дверь автомобиля. Он слушает, как она плачет, кричит: «Альберт!», коротко пересказывает, захлебываясь слезами, услышанное мужу.       Маркусу уже доводилось говорить родственникам о таких вещах. И о гибели тоже. И каждый раз, сталкиваясь с такой ситуацией, он чувствовал себя паршиво: это всегда тяжело и больно, но сейчас больнее, чем когда-либо. Сейчас его полосует и разрывает внутри, пока он слышит, как женщина, подарившая Эштону такое важное ему Рождество, плачет и почти что воет. Он не знает, сколько это продолжается, но в какой-то момент рыдания стихают, еще один тихий всхлип слышится в трубке, а потом снова появляется голос:       — Маркус, мы можем прилететь?       — Я… думаю да, мэм. Вряд ли вас может что-то остановить. Но я не знаю, когда к нему начнут пускать, если… — он запинается, снова сжимает зубы, — все будет хорошо.       — Боже… мы прилетим первым же рейсом, который найдем. Простите, вы сможете нас встретить?       — Сделаю все возможное, мэм.       Она молчит какое-то время.       — Как это произошло?       — Я не знаю всего, он не взял меня на этот рейд. При исполнении. Парней он вытянул, а себя…       — Ох, Эшти… — повисает молчание. Марк почти видит, как она качает головой. — Спасибо, что сказали… боже, это у вас три ночи?       — Да, я у больницы. Хочу дождаться новостей.       — Вы сообщите нам?       — Конечно, мэм. Как только узнаю.       Мать Эштона обещает написать, каким рейсом и когда они будут лететь, они прощаются. В горле снова ком, Марк почти забывает про сигарету, упираясь ладонью в лоб. Надо встать. Надо встать и идти, но силы почти что закончились. Это, блядь, какой-то ночной кошмар. Марку очень хочется проснуться и увидеть бодро скачущего по аскетично пустой квартире Эштона и смотреть с осуждением на него вместе с Сержантом, разделяя с пушистой тварью нежелание вставать.       Маркус напоминает себе о том, что ему уж точно лучше, чем Эшу сейчас, встает, докуривает и идет в больницу.       В приемном покое тихо, только негромко переговариваются дежурные врачи, и иногда привозит кого-то скорая. Марк наблюдает за этим всем с отстраненностью, сонливость давит на виски, но глаза не закрываются. Он, может быть, и подремал бы, но не выходит.       Ближе к утру приходит сообщение от миссис Саммерс, что они будут только к ночи. Лететь из Лондона до Нью-Йорка — чуть больше восьми часов, но до Лондона еще нужно доехать, хотя они уже садятся в машину. Это хорошо, потому что к ночи уж точно будет, что сказать. В девять Марк поднимается в отделение, садится там и ждет, откинувшись на стену спиной и затылком. И почти прощелкивает явление помощницы Эмерсона — той самой, которая вчера рассказывала им троим про состояние Эштона.       — Мистер Грэм? Доброе утро, — она делает паузу, здороваться у Маркуса сил уже нет, поэтому он просто кивает. — За ночь не произошло ничего критического, показатели мистера Саммерса в норме. Для его состояния. Так что, можно сказать, что он стабилен.       — Есть ли угроза для жизни?       — Рано говорить с точностью. Но скорее нет, чем да.       Маркус выдыхает с видимым облегчением. Это уже хорошие новости. Намного лучше, чем, например, «ночь он не пережил». Девушка смотрит на него с сочувствием и почти виновато улыбается.       — Доктор Эмерсон просил вам передать, чтобы вы ехали домой, — говорит она, — и что если вы поспите несколько часов, небо не рухнет.       Марка хватает на то, чтобы усмехнуться. Надо же, какой заботливый. Впрочем, он, наверное, прав. От того, что Маркус свалится и добавит врачам работы, толку точно не будет, да и вряд ли Эмерсон будет счастлив полуживому недобойфренду своего пациента в реанимации. Он сомневается в том, что сможет нормально вести сейчас машину, поэтому вызывает такси и едет не к себе, а к Эштону, где его встречает Сержант, по праву требующий жрать. Марка еще хватает на то, чтобы покормить кота, написать матери Эша сообщение с цитатой от врача и вырубиться на диване в гостиной, так и не дойдя до постели и даже не раздевшись толком.       Марк спит плохо, беспокойно, просыпается резко, в холодном поту. Сержант, спящий под боком, падает на пол от резкого движения, недовольно мяукает. Маркус стирает пот со лба, пытается очухаться, первое, что делает — смотрит на телефон, но там ни звонков, ни сообщений, да и спал он всего четыре неполных часа. Смартфон показывает 16:48, субботу. Погода, говорит, с переменной облачностью. Блядь.       Он встает и извиняющееся гладит кота, потом идет на кухню и оставляет Сержанту еды на вечер, после чего уезжает к себе — нужно, как минимум, принять душ и переодеться. Вода немного приводит в чувство, Марк пьет кофе и даже может закинуть в себя немного еды, переодевается и едет обратно в больницу, где на парковке видит пару знакомых машин. Так и оказывается: в отделении мнутся Эдвард, Крис, Итан и Джефферсон. Они заходят к парням по очереди, Эд вручает каждому по апельсину, вызывая у всех нервные смешки, Кевину помогают собраться домой. Он пострадал меньше всех, пара ушибов, небольшое сотрясение и ожог на правой руке, но все будет нормально.       — Дозвонился до родителей? — спрашивает Джефферсон, когда они выходят на перекур.       — Да, они летят сюда. К ночи будут, я встречу.       Начальство кивает. Молчит какое-то время, потом вздыхает и прикрывает глаза.       — Как бы то ни было, ты мне нужен в понедельник на работе. Службу никто не отменял, — говорит мужчина, тушит сигарету и заходит в здание больницы.       Маркус понимает, что это очень логично и понятно, но работать уж точно не хочется. По крайней мере, пока ситуация не стабилизируется хотя бы немного. Выбор у него, конечно же, есть, но не время делать инфантильные поступки. Тем более, что он совсем не в том возрасте, чтобы позволять себе их в принципе.       К концу времени посещения ситуация не меняется, парни слоняются по палатам своих, кроме самого Джефферсона, который вызвался везти домой Кевина, и Марк задерживается после всех еще на несколько часов, пока его практически не выгоняет Эмерсон, грозно сверкая линзами очков. Маркус едет к Эшу домой, приводит квартиру в порядок и еще на пару часов проваливается в беспокойный сон, чтобы к часу ночи быть в аэропорту в более-менее вменяемом состоянии.       Родители Эштона ожидаемо не похожи на него внешне. Маркус сразу понимает, что вот эта вот растерянно, потерянно и обеспокоенно озирающаяся по сторонам парочка, вышедшая с рейса «Лондон — Нью-Йорк» — это родители Эша. Оба темноволосые, с небольшой проседью, невысокие. Мать в молодости наверняка была красоткой, у нее очень красивое лицо и серые, как и у Марка, глаза. Отец похож на типичного британского джентльмена из фильмов, не хватает только цилиндра и трости. Прежде, чем женщина берется за телефон, он подходит к ним. Забавно, они оба ему по плечо. Эшу, естественно, тоже.       — Мэм, сэр, здравствуйте — он протягивает отцу Эша руку. — Я Марк.       — Альберт, — рукопожатие у британского джентльмена очень даже солидное. — Это моя жена, Мэри.       Снова мелькает мысль, что очень по-британски. Они даже выглядят... по-британски. Другого сравнения у него просто нет. Маркус перехватывает два небольших чемодана.       — Пойдемте, я оставил машину на парковке.       Пока они идут, Марк рассказывает о том, что с утра никаких изменений не было и врачи молчат, как рыба об лед, но если было бы плохо — сказали бы. Кого он успокаивает — родителей Эштона или самого себя, Маркус не уверен; загрузив в багажник вещи, он усаживает англичан в машину и везет к Эшу домой, где их снова встречает Сержант. Мэри Саммерс улыбается грустно, когда присаживается и гладит кота, а Марк отдает отцу Эштона его рюкзак и телефон, ключи от квартиры, которые таскал с собой, не расставаясь. Говорит о том, что в больницу можно приезжать к девяти-десяти утра, и заверяет, что если что-то изменится, он позвонит. И, неловко потрепав кота за ушами, выходит из квартиры.       Останавливает его голос матери Эша. Она окликает его, когда лифт приветливо распахивает свои двери, но Марк еще не успевает зайти.       — Маркус, могу я задать вопрос? — негромко спрашивает женщина.       — Конечно, мэм.       — Это с вами Эшти был на Рождество?       Вопрос похож на выстрел в висок. Марк усмехается, наклоняет голову, трет пальцами лоб и кивает, все-таки поднимая голову. Она вздыхает, ее брови складываются в домик, в то выражение, какое бывает, когда людям больно, Мэри Саммерс подходит и нежно, как делают только матери, обнимает Марка, дотягивается рукой до волос и гладит мягкими движениями узких ладоней.       — С ним все будет хорошо.       Маркус шалеет от этого, потому что, господи, у нее еще находятся силы его утешать и успокаивать. Он вздыхает, кивает и неуверенно улыбается уголками губ. Женщина тоже улыбается — такой же улыбкой, а потом отпускает Маркуса, склоняя голову к плечу.       — Доброй ночи, мэм. Встретимся завтра, я заеду за вами утром.       — Доброй.       Пока Маркус едет домой, он чувствует себя так, как будто попался на курении в школе. Это странно, но это единственное, что он чувствует. Стыд, смешанный с неловкостью. У Эша замечательные родители и, в частности, великолепная мать, это контрастирует с привычным и обыденным, но он все равно чувствует себя паршиво. Так, что хочется вздернуться, но это их общее боевое, и выйти из него должны оба.       Живыми.