Баротравма

      Картина маслом: Джефферсон сидит, пыхтит, то открывает, то закрывает рот, смотрит на Марка. Марк, в свою очередь, сидит в кресле напротив его стола и смотрит на начальство скучающим взглядом. Ему удалось выспаться впервые за долгое время, и теперь Маркус похож на спецназовца, здорового человека, ко всему прочему — еще и спокойного, даже умиротворенного. Состояние все еще такое, как будто его собаки тягали три года по тундре за ногу, но в целом все очень даже неплохо. По крайней мере, жизнь не кажется беспросветной, а с проблемами с эмоциями можно разобраться и позже у Родман, хотя есть подозрение, что от этого вылечит только время.       Любым ранам нужно время, чтобы затянуться. Даже если они не видны глазу.       — Вашу же мать, — выдыхает Джефферсон, — два моих лучших сотрудника — и оба под дисциплинарную комиссию!       — Ну, вообще-то, мы в отношениях не состоим, — пожимает плечами Марк.       И он даже не врет, хоть на детекторе проверяй, потому что с Эшем они это не обсуждали. Понятное дело, что разговор-то не за горами, потому что так, как сейчас, продолжаться больше не может. Не после финта Саммерса с исключением из рейдовой группы и бесконечных днях в отключке, ставших для Марка девятью кругами Ада.       Джефферсон смотрит на Маркуса, как на конченного идиота, и Марк, в общем-то, согласен. Во взгляде начальника настолько видно вот это вот: «Грэм, ты ебанутый?», что он почти слышит это физически.       — Серьезно, шеф, — Марк снова жмет плечами, — в правилах вообще ничего нет про секс без обязательств.       Что смешно, потом это спасает Маркусу жопу. И, конечно, не только ему, но и Эштону тоже. Потому что именно это он заявляет комиссии, когда его и с этой, и с той стороны пытаются пнуть по почкам, а что смешнее вдвойне, ровно такой же ответ дает Эштон, хотя они даже не списывались и не созванивались. Марк усмехается про себя, но юридически тут нихрена не попишешь.       Им, конечно, выдают выговор, Марку очно, Эшу — заочно, а потом так же разводят по разным оперативным группам. Маркус остается в действующей, потому что он на ногах, а с Саммерсом, как говорит их начальник, «разберутся позже». Как же, разберутся. Зубы обломают с этим невменяемым разбираться. Он же сумасшедший, как разберешься с психом?       О том, что Саммерс сумасшедший, Марк, конечно, подозревал и раньше, потому что все, что исполнял Эш, все было с легким налетом безумия. Но в больнице этот придурок превращался в берсерка, и чем дальше — тем хуже. Чем дольше Эштон лежал в госпитале, тем громче выли врачи и мечтали только о дне выписки этого чудовища, потому что деятельный Саммерс решил встать и пойти на перекур сразу после того, как его состояние стабилизировалось для того, чтобы в него вшили железки для быстрейшего и правильного сращивания костей.       Орали на Эштона все: в первую очередь, конечно, врачи и Эмерсон в частности, приехавший навестить его Тревор, прилетевшая сестра, подъехавший Марк и даже его мать причитала и хваталась за седеющую голову. Наверное, был бы на месте Альберт Саммерс — и он бы орал, хотя точно не оставлял впечатление того, кто повышает голос, но отец Эша отчалил обратно в Англию, работу ведь никто не отменял. Марк на него гавкал, как собака, матерился на шило в заднице и рявкал лежать. Однажды в очередном переругивании о неугомонности Эштона тот совершенно спокойно зарядил, что его шило в жопе лечится только путем вставки чего-то другого, но нельзя, так что он неизлечим. И все было бы ничего, если бы это он не ляпнул со спокойным еблищем при собственной матери и сестре.       Марк так не краснел со времен средней школы. Мэри Саммерс надо отдать должное: характер у нее совершенно нордический, поэтому, несмотря на появившиеся на лице пунцовые пятна, выражение осталось практически спокойным, а вот Марк хотел провалиться сквозь землю. Сестра его ржала в голос, и это, пожалуй, спасло и ситуацию, и самого Эштона от подзатыльника, потому что большей неловкости он не испытывал уже очень, очень давно. Вряд ли, конечно, мать Эша не догадывалась, что они не в шахматы играют, но она была для Марка настолько интеллигентным человеком, что он при ней даже ни разу не матерился, а тут этот придурок возьми, блядь, и ляпни.       Борьба с Эштоном в госпитале продолжается каждый день и точно где-то будет сто процентов зафиксирована, как легендарная. Совершенно выматывающая, каждодневная, но по-своему веселая. Тем более, что под конец первого месяца борьбы Маркус начал относиться к этому, как к игре — с помощью, конечно, Родман, которая совершенно спокойно выдала предположение, почему Саммерс так делает, и которое было очень похоже на правду, — а Эш ощутимо злился. Это веселило вдвойне.       — Марк, — заныл наушник голосом Эмили, — приедь и угомони своего бойфренда.              — Он мне не бойфренд, — спокойно отвечает Маркус, поворачивая на светофоре. Но да, едет он в госпиталь сразу после очередной встречи с психотерапевтом. И он даже не врет, потому что Эштон для него — что-то несравнимо большее, чем просто какой-то там бойфренд.       — Марк, — голос сестры Саммерса становится серьезней, на фоне слышится, что Эш с кем-то в очередной раз ругается. — Хоть пристрели его, мне все равно, но приезжай и угомони, потому что этот еблан собрался уходить. А если не угомонишь — я его пристрелю, потому что он заебал уже всех.       — О боже, — вздыхает Маркус и даже коротко закатывает глаза. — Скоро буду.       — Давай.       Эштон и Эмили очень похожи. Она моложе его на десять лет, но в свои двадцать два мозгов у нее больше, чем у Саммерса. Они действительно, как родные, хотя Эми — биологическая дочь четы Саммерсов, но характер у них настолько одинаковый, что иногда поражаешься. Эш и Эм могут часами собачиться, а потом в обнимку ржать над Временем Приключений. У них отношения — такой же нестабильный динамит, как и они оба, и неизвестно, как их не убили родители, пока не выпустили из гнезда. Марк, наверное, поубивал бы. Только внешне не похожи, Эми в мать утонченно-красивая, темноволосая и светлоглазая, только вот ростом Эшу доходит до плеча.       И это не мешает ей забираться повыше, чтобы дать брату по затылку.       Марк в такие моменты испытывает самое настоящее удовольствие, потому что выражение лица у Эштона при таких подзатыльниках совершенно великолепное.       Маркус паркуется на стоянке, тратит еще две минуты, чтобы быстро перекурить и после этого поднимается на нужный этаж. Врачи смотрят на него с молчаливой мольбой, а дальше Эштон, матерясь, как сапожник, выходит из палаты, таща здоровой рукой рюкзак, а на рюкзаке — сестру, которая сидит на полу и тащится за ним. Как этот идиот это делает, учитывая, что он и ходит-то не слишком хорошо, а одна рука у него и вовсе на ортезе, прикрепленным к бандажу.       — Я пожалуюсь Марку! — верещит Эмили.       — И херли мне он сделает?! — рявкает Эштон и делает еще шаг в сторону, врезаясь прямиком в Маркуса.       — Откручу тебе твою дебильную башку, — отвечает он ровным тоном, хмурится, скрещивая руки на груди.       Эштон оборачивается, смотрит зло, гневно раздувает ноздри. На лице у Эмили появляется облегчение, но рюкзак она не отпускает и даже с пола не поднимается, только сдувает с лица выбившуюся из высокого хвоста темную прядь.       — Хватит кошмарить госпиталь, Саммерс, возьми себя в руки, — Марк все еще хмурится, — ты уже всех заебал, от персонала до собственной семьи.       Эштон рычит, а Маркус кивает его сестре, мол, давай, иди, передохни, отбирает у Эша рюкзак и берет его за здоровое плечо, заводя обратно в палату. Тот упрямится, и Марк, не испытывая никаких мук совести, надавливает пальцами на больное — так, чтобы тот хорошо прочувствовал, но чтобы не навредить несчастной ключице. В конечном итоге Эштон все-таки заходит, только в полусогнутом состоянии и воя, как волк.       — Эш, я серьезно, — после того, как в глазах у Саммерса появляется осознание реальности, говорит он и кидает рюкзак на пол, пинком загоняет его под койку. — С тобой все носятся, как с хрустальной вазой, а ты выебываешься. У тебя совесть есть вообще или только твои желания и комфорт стоят на переднем плане, а все остальное — ебись конем?       Эштон сдувается. Это прямо видно по тому, как вздрагивает и опускается линия плеч — настолько, насколько им это позволяет сделать специальный бандаж. Он вздыхает и садится на койку, чуть опуская голову. Совсем резкие движения Эш делать еще не может. По голове ему прилетело серьезно, часто он может пошатнуться, у него может потемнеть в глазах и падение будет очень печальным. Любое резкое движение все еще заканчивается головокружением и это абсолютно неудивительно, но Эш, видимо, считает, что раз отек с лица ушел и остались только небольшие ранки и шрам на скуле, он может прыгать, как горный козел.       Маркус тяжело вздыхает, садится рядом, и Эштон утыкается лбом ему в плечо.       — Я схожу тут с ума, Марк, — говорит он. — Я чувствую себя запертым в клетке или какой-нибудь психушке, я просто не могу так больше. Я буду ездить на все процедуры, только забери меня отсюда. Пожалуйста.       — Эш, — Маркус аккуратно обнимает его за пояс и касается губами виска, — я не могу забить на работу еще на месяц и быть с тобой постоянно, чтобы следить, что ты не упадешь где-нибудь. И сам ездить ты тоже не можешь.       — Я попрошу Эми, обещаю не творить хуйни и не отвлекать ее от учебы, права у нее есть, сядет за мою машину. Она все равно на свободном графике обучения в университете. Марк, я тебя умоляю, забери меня отсюда, — голос Эштона ломается. — Я хочу домой, у меня от этой палаты уже крыша едет. Ночью это вообще какая-то пытка.       Маркус вздыхает. В целом, он понимает, о чем говорит Саммерс, но все еще колеблется. Потом целует его в светлую макушку и поднимается.       — Поговорю с Эмерсоном.       Хирург хмурится и явно не одобряет эту затею, когда Марк заходит к нему в кабинет и объясняет, что вот так и так, можно ли. Долго думает, и снова походит на хищную птицу, словившую какую-нибудь мышь и думающую о том, сожрать ее сейчас или оставить на потом. Поднимает голову, все еще хмурится и говорит: «под вашу ответственность, мистер Грэм» — и подписывает бумажку о выписке.       Когда Марк возвращается в палату, там уже и миссис Саммерс, и Эми. Он приподнимает полученную бумажку и видит, как Эштон облегченно выдыхает и прикрывает глаза.       — Он тебе уже сказал свой гениальный план?       — По поводу того, чтобы поработать сиделкой для этого оленя? Конечно. Знаешь, что он мне пообещал за мои услуги няньки? — интересуется Эми как бы между прочим, после того, как Маркус вопросительно приподнимает бровь, широко лыбится. — Что ты поработаешь для меня натурщиком. Очень нужна обнаженная мужская натура для практики.       Марк изумленно вскидывает брови и смотрит на Саммерса одновременно охуевше и возмущенно. У него даже слов нет, чтобы выразить, насколько его хочется подержать за горло.       — Я отработаю, — невинно заявляет Эштон. — Бартер, все честно.       Маркус чувствует, как снова заливается краской. Он опускает лицо, прикрывая его ладонью, но миссис Саммерс только сдержанно смеется. От этого провалиться сквозь землю меньше не хочется, прибить Эша — тоже. Раздраженно на него рыкнув, Марк только выцарапывает рюкзак с вещами, закидывает на плечо и бросает: «идем».       Взять его под руку все-таки приходится, а потом и вовсе перекинуть ее себе на плечи, потому что Саммерс ходит все еще так себе. Закончив с бумагами в регистратуре, Марк грузит семейство в машину и везет к Эштону домой, периодически страдальчески постанывая, когда Эмили рассказывает, что, мол-де, Марк, не волнуйся ты так, кому, как не Эштону, знать, что ты будешь великолепно смотреться на картине в обнаженной натуре. Эш мерзко ржет, поддакивает, все еще сдержанно посмеивается миссис Саммерс, а Марк уже предвкушает веселую жизнь с этими двумя, чувствуя себя так, словно его оставили присматривать за детьми, а не взрослым мужиком и взрослой же, но девушкой.       Миссис Саммерс улетает домой через два дня, в выходные. И, отведя Маркуса чуть в сторону занятых спором детей, улыбается ему мягко, обнимает и по-матерински целует в лоб, когда тот наклоняется, повинуясь жесту.       — Я жду вас на Рождество. Обоих, — улыбается она. — Добро пожаловать в семью.       Эта фраза выбивает у Марка почву из-под ног, он еще пытается что-то проблеять о том, что они с Эшем, вообще-то, даже не пара, что уж говорить про семью.       — Я вижу, как он на вас смотрит. Да и вы на него, — все еще улыбаясь, отвечает Мэри Саммерс. — И, хотите верьте, хотите — нет, но я впервые вижу, чтобы Эшти слушался хоть кого-то, кроме себя. А пока что… желаю вам сил, Марк, эти двое — то еще испытание, когда вместе.       Она весело подмигивает и уходит проходить контроль. Марк еще какое-то время стоит, как к земле прибитый, потом усмехается, качает головой и возвращается к не заметившим его отсутствия брату и сестре. Ни по пути к машине, ни по пути домой собачиться они не прекращают и Марк даже не вникает в суть спора — это абсолютно бесполезно.       У него в голове крутятся только слова миссис Саммерс. Может быть, она и права? Может, стоит все же провести черту — и, блядь, пусть оно будет так, как должно?       Эми уезжает к Эшу — квартира брата отдана в ее распоряжение, как и машина, а сам Эштон и Сержант перевезены к Марку в первый же день после выписки. Так было удобней самому Маркусу, да и его квартира все еще больше похожа на жилую, чем спартанская — Саммерса, в которой даже лишнего стула нет. Когда в салоне машины повисает благословенная тишина, Марк расслабляется.       — О чем думаешь? — спрашивает Эш уже тогда, когда они заходят в квартиру.       Маркус помогает ему выбраться из куртки, потом присаживается, чтобы стянуть с Саммерса ботинки — давать ему наклоняться все еще боязно. И только потом хмыкает.       — О том, что ты — эгоистичный придурок.       — «Но»? — Эштон дергает бровью и, стараясь сильно не наступать на больную ногу и опираясь на трость, которая сейчас при нем всегда, хромает в спальню, садится на постель и тянет с себя свитер одной рукой. Наловчился уже.       Маркус заходит следом, тоже выбирается из свитера, хмыкает. Становится рядом, кладет руку на здоровое плечо, гладит вверх, по шее и поддевает подбородок пальцами, плавно поднимая голову Саммерса.       Решение спонтанное, порывистое и по силе сопоставимо с торнадо.       Хватит. В конечном итоге, одно из правил войны — действуй быстро. Марк и так очень сильно затянул, пытаясь балансировать и находить более безопасные пути, хотя безопасней всего — дать по лицу сразу, дезориентировать и уложить на лопатки.       — Но ты мой придурок.       В синих глазах вспыхивает такой спектр эмоций, что вычленить оттуда что-то одно нереально. Это частая история в последнее время, Марк уже даже привык. Эштон приоткрывает рот, то ли от удивления, то ли хочет что-то сказать, у него лицо почти ошарашенное, да и вообще он выглядит сейчас то ли как ребенок, которому пообещали поездку в Диснейленд, то ли как человек, которому объявили о смерти любимого хомячка — слишком уж сложная эмоция написана на лице.       Эш отмирает спустя хорошую минуту. Делает глубокий вдох.       — Ах ты сукин сын, Грэм, — выдыхает практически с восхищением, ухватывается за руку Марка и поднимается почти рывком, здоровой рукой обхватывает его за шею.       Ненадолго замирает, закрывая глаза — Маркус догадывается, что снова повело и потемнело, поэтому перехватывает Эштона поперек туловища, придерживая, чтобы этот резкий, как пуля, идиот не свалился. Эш тратит несколько секунд, чтобы прийти в себя, потом открывает глаза и смотрит прямо.       — И я тебя люблю, — отвечает Саммерс, касаясь губами губ и улыбаясь. — И ты от меня не отвертишься, буду ходить и кусать тебя за пятки, как игуана.       — Ты сначала догони. И вообще, знаешь ли, я контуженный, могу и ответить.       Эштон негромко посмеивается. Они оба знают, что в здоровом состоянии, по крайней мере, раньше, Эш бегает куда лучше Марка. Даже умудряется петь и не задыхаться, в отличие от него, это уже проверенный факт.       — Какое совпадение, Грэм. Потому что я тоже, — хмыкает Эш, упирается лбом в лоб. — Но из всех контузий ты — моя самая любимая, ебашишь по голове так, что меня уже никто не вылечит.       Марк смеется и целует этого родного, но абсолютно сумасшедшего, аккуратно притягивая к себе, и Эштон отвечает негромкими смешками через поцелуй. Это забавно, потому что он может сказать ровно то же. В той же формулировке. Но это та травма, от которой лечиться даже не хочется.       Их прерывает требовательное «мяу». На кровати стоит Сержант, разевает розовую пасть и орет, требуя внимания, смотря на мерзких кожаных, разводящих милости без него, не моргая.       Марк не знает, как будет дальше, но он точно знает, что черная пасть бесконечного мрака, преследующая его все годы после отлета из Баграма, уже не откроется. Ничто не пропадет бесследно, не исчезнет магическим образом. Многое останется с ним до конца жизни. Но теперь, по крайней мере, встречать это он будет в компании капитана Щенка и верного Сержанта. И, в свою очередь, проследит, чтобы Эш в нее тоже не угодил.       Эта мысль работает, как прохладная лечебная мазь на ожог. Марк поворачивает голову и целует Эштона в висок.       «Самый легкий день был вчера» — часто повторяют «котики», и с этим очень сложно не согласиться.       Бездна схлопывается и исчезает.