"Я любовь эту буду теплить и вынашивать так, Чтоб она разрослась во мне деревом, Чтобы кончики пальцев стали ею окрашены И чтобы её во мне немерено..."
Временами, из чистого любопытства, я пытался за ней проследить: садился после работы или в выходные дни на скамейку в тени раскидистого каштана и смотрел на неё практически не отрываясь. А она всё раскачивалась и раскачивалась: то взлетала ввысь, то улетала назад, то опять взмывала над землёй, чуть ли не делая полный переворот, который в детстве мы с дворовыми мальчишками называли "солнышком". Её длинные юбки иногда напоминали мне русалочий хвост, а такого сияющего счастьем лица я и вовсе не видел ни у одного другого человека её возраста. Какого именно она была возраста, к слову, я тоже так и не понял, но на вид ей не должно было быть больше двадцати пяти. И я мог сидеть на своей скамейке хоть до поседения, мог увидеть, как сменяются на площадке тысячи бабушек и мам с внуками и детьми, как вокруг меня то собираются в стайку, то вновь разбредаются голуби. Но она за всё это время никогда не сходила с качелей, словно так и жила на них. Была с ними единым целым. Тогда я уставал сидеть и понимал, что я, в конце концов, очень голоден, и потому я отправлялся домой. По пути, само собой, не забывал оглядываться на свою загадочную незнакомку, которая всё никак не уставала от своих маятниковых полётов. Добегая до квартиры, я судорожно отпирал её, прямо в уличной обуви вбегал в коридор, подбегал к окнам, выходящим во двор, и проверял, там ли она или уже ушла. И как по волшебству, каждый раз, как я выглядывал в окно, её уже нигде не было. Она пропадала, и мне так и не удалось увидеть её гуляющей по двору на своих двоих. Это было очень загадочно... и оттого ещё сильнее мне нравилось."Я свечу всеми-всеми, кого ты хотел бы видеть, И теми, кого нет, и теми, кто далеко. Я их глазами свечу, я их глазами свечу тебе..."
Казалось, что жизнь моя приобрела некий дополнительный смысл с её появлением. Дни перестали казаться настолько однообразными и скучными – теперь у меня появилась своя загадка, и я, как самопровозглашённый сыщик, был обязан её разгадать. Отправляясь на работу, я с нетерпением ждал, чтобы снова увидеть её на качелях – и я видел, и настроение моё от этого становилось немножечко лучше. Сердце пело от одних лишь её лучистых глаз какого-то светлого цвета – то ли голубого, то ли зелёного. Пару раз мне даже удавалось столкнуться с ними взглядом, а однажды эта девушка всё-таки заметила меня и дружелюбно мне помахала. Я помахал ей в ответ – счастливый, как никто на свете. На работе в обеденные перерывы я бывало пытался её рисовать на блокнотных листах. Иногда я даже подумывал, что в случае, если я осмелюсь с ней заговорить, я обязательно покажу ей эти рисунки. Но, забегая вперёд, скажу, что до этого у нас с ней так и не дошло… Работал ли я, ехал ли в транспорте, стоял ли на эскалаторе или в очереди в кассу, я неосознанно думал о ней и старался представить в голове её образ. И это меня подбадривало, особенно в тяжёлые дни, когда начинает казаться, что всё вокруг безнадёжно и всё в твоём существовании – одна сплошная бессмыслица, полная суеты и рутины. В дни, когда меня посещали подобные мысли, я тут же обращался к той девушке, и заодно думал: почему же, чёрт возьми, она такая счастливая? Что ей так нравится в этих качелях? О чем она думает, глядя в небо и то и дело к нему взлетая? Какой у неё может быть голос? Как её зовут? Наверное, как-то необычно, изобретательно... Лично я у себя в голове звал её Аделаидой, и преимущественно из-за одноимённой песни группы Аквариум, которая часто играла у неё из кармана. Аквариум, Пинк флойд, Битлз, Радиохед, Пикник, Крэнберриз, Канцлер Ги, Лампабикт – её любимый репертуар я буквально выучил наизусть, пока следил за ней со своей укромной скамейки. Я часто узнавал какие-то из её песен, а те, которые не узнавал, пытался запомнить и позже отыскать по строкам припева. Вечерами, перед самым сном, я неизменно включал эти песни и под них засыпал, видя перед собой бескрайние клубничные поля, и златоглазых ангелов, гуляющих по этим полям, и город золотой с прозрачными воротами, а над всем этим – яркую северную звезду Аделаиду..."Раньше в твоих глазах отражались костры, Теперь лишь настольная лампа, рассеянный свет..."
Так продолжалось очень долго: я следил за ней, а она не обращала на меня никакого внимания. Я вслушивался в её музыку и вглядывался в её лучистые глаза, она же всё также качалась. Она, очевидно, была «не здесь»: как будто бы и рядом, а как будто и безумно далеко, в какой-нибудь параллельной вселенной, до которой не докричаться, не дорваться, не дотронуться. И ведь мне, дураку, даже в голову не приходило просто взять и подойти к ней во время моих многочасовых слежек. Казалось бы, что тут сложного?.. Но я не мог. Боялся, что я её спугну, и она тут же исчезнет. Навсегда. А я бы этого не пережил. Во всяком случае, так я тогда думал... В один из очень дождливых июльских дней мне пришлось-таки отложить свою слежку и остаться дома, слушая барабанившие по карнизам капли дождя. И, помню, в какой-то момент мне в голову пришёл очевидный вопрос: а не катается ли она там до сих пор? Не мешает ли ливень её гипнотическим музыкальным полётам? Я тут же подошёл к нужному окну и посмотрел во двор. Да, она была там, хотя дождь снаружи лил, как из ведра – как бы банально ни звучало это сравнение, но оно было самым подходящим для тогдашней погоды. Даже с высоты моего восьмого этажа было видно, как промокла юбка и футболка моей Аделаиды, как стекает ручьями по её лицу вода. Ей, наверное, холодно... А вдруг ей негде укрыться?.. Она ведь так может простудиться и серьёзно заболеть – а она даже уходить не собирается, судя по тому, какой она опять берёт разгон! Так и продолжает раскачиваться, словно нет никакого ливня и никакой искрящейся молниями грозы. Переживая за неё аж до боли в груди, я решился: схватил в охапку свой самый большой и крепкий зонтик и выбежал из квартиры в том, в чем был, даже не одевшись потеплее. Я нёсся по лестнице, как на пожар, перебирая рукой по пыльным перилам и едва не перелетая ступени и не падая кубарем. И когда я наконец добежал до парадной двери, я толкнул её и вылетел во двор. Каково же было моё разочарование, когда моим глазам предстала... абсолютно пустая качель. Она всё ещё качалась по инерции, но вот её хозяйка уже успела куда-то раствориться. Где же она? Она не должна была успеть далеко уйти, она ещё рядом! Где-то хлопнула парадная дверь, и я, к своему счастью, успел опознать, в какой из парадных раздался хлопок. Чуть ли не сходя с ума от волнения, я рванулся на звук и, набрав код взлома, разблокировал входную дверь. Затем я робко вошёл внутрь дома и прислушался... Сердце у меня чуть не остановилось от радости, когда я услышал где-то наверху, на лестничной клетке, шлёпающие мокрые шаги. Моя интуиция кричала и вопила у меня в голове о том, что это именно её шаги, ведь кто ещё, кроме моей дурашки-Аделаиды мог позволить себе так сильно промокнуть под проливным дождём? Несмотря на сбившееся дыхание, я вновь побежал через две ступеньки вверх по лестнице, по пути встретив парочку озадаченных моим безумным видом пенсионеров. Я пробежал и пятый этаж, и шестой, и седьмой, и когда впереди оставалось всего два этажа, а звуки шагов прекратились, я начал впадать в отчаяние и потому снова ускорил свой шаг. Уже абсолютно без сил я добрался до девятого этажа и, к удивлению, увидел распахнутый люк на чердак. Вертикальная лестница, ведущая туда, была слегка влажной, а под ней была лужа от накапавшей дождевой воды. Аделаида забралась туда! Я, не раздумывая, полез следом за ней, и только потом, когда очутился в полумрачном помещении чердака, задумался: «А как же я объясню ей, зачем я так за ней гнался? Она, должно быть, меня очень боится, ведь я постоянно смотрю на неё то из окна, то с детской площадки – такое сложно не заметить. Мне бы и самому вряд ли понравилось подобное внимание к своей персоне... Вот только я не волшебный призрак цепочных качелей, в отличие от неё… Надо перед ней объясниться». Только я было хотел её окликнуть и отыскать глазами во мраке её силуэт, как вдруг я понял, что чердак был абсолютно пустым. Много пыли, много технических приспособлений, железных труб и прочего металлолома, приоткрытая форточка – а её самой нигде нет. Ну не могла же она пройти сквозь стену или, чего доброго, выпрыгнуть в форточку? На всякий случай я подошёл к небольшому запылённому окошку, высунул в него голову по самые плечи, но нигде никого не увидел. Ну надо же, взяла – и пропала... Это было так в её духе…"Твоё имя давно стало другим, Глаза навсегда потеряли свой цвет. Пьяный врач мне сказал, тебя больше нет. Пожарный выдал мне справку, что дом твой сгорел..."
Однако вскоре в нашей с Аделаидой жизни случилось несчастье. Где-то на неделю я был вынужден уехать в деревню к родне: помочь им залатать прохудившуюся крышу у дома, подготовить для огорода новые грядки, заодно пообщался со всеми в кое-то веки. И когда я вернулся обратно в город и с безмятежной улыбкой вошёл к себе во двор... я обомлел от увиденного, и улыбку мигом сдуло с моего лица. Детская площадка, на которой всегда обитала Аделаида, была обнесена красно-белой предупредительной лентой, а за ней проходила реставрация площадки и замена всех аттракционов – включая ту самую качель! Её на привычном месте больше не было – вместо неё стояла новая, немного поменьше размером и более адоптированная для маленьких детей. Видимо, цепная показалась этим людям не такой безопасной… Вот же изверги. Я решительно подошёл к ленте и окликнул одного из рабочих – смуглого армянина с довольно неприветливым выражением лица. Спросил его, как давно снесли качели и не видел ли он здесь сегодня девушку в длинной юбке и с русыми прямыми волосами. Рабочий недоумевающе оглядел меня с ног до головы прежде, чем заговорить, а потом пробормотал, что никого он здесь не видел и что качель снесли недавно, а именно утром. Он даже показал мне, где теперь лежат её останки, и я тут же поспешил на них взглянуть. Никогда не думал, что мне будет настолько больно глядеть на поломанную и погнутую детскую качельку. Деревянное сиденье треснуло, как от сильного удара, а краска на железной штанге в паре мест отколупывалась крупными хрустящими скорлупками. Цепи валялись на асфальте беспорядочными узлами, словно дремлющие серебристые змеи. Вроде бы это и правда самая обычная качель, без какой-либо мистики. Или же она просто её потеряла, ведь отныне эта качель мертва, и Аделаида, судя по всему, вместе с ней – ведь они не существовали друг без друга. Качели были для Аделаиды и домом, и крыльями, и развлечением, и может быть – единственным источником того беззаветного счастья…"Смотри на этот свет, Танцуй его сто лет. Тебя при этом нет – всё бред"
Наступила осень, и обновлённая детская площадка уже была вновь населена детворой. Беготня, вопли, визги – всё как раньше, только на качелях уже нет той самой девушки с венком на голове и со старой музыкой в кармане. Она больше не появлялась ни разу, нигде, даже намёка на её присутствие не было. Я многих расспрашивал об Аделаиде с тех пор: спрашивал, не помнят ли люди ту девушку, что постоянно качалась на детской площадке, пытался описать её внешность. Половина моих соседей не понимала, о ком идёт речь, другая же половина говорила, что знает такую девчонку, однако показания о ней весьма расходились: то народ говорил, что она была рыжей, то говорил, что блондинкой, то говорили, будто она живёт в пятом доме, то говорили, что "ни в каком не в пятом, а в третьем". Одни говорили, что её звали Машей, другие – Ксюшей, третьи – Леной, четвёртые – Викой, Любой, Наташей, Василисой. Из-за них я совершенно запутался и в итоге очень скоро забросил любые попытки её отыскать... Я долгое время тосковал по моей незнакомке, не мог найти себе места, и ничто не заполняло ту пустоту, которая образовалась у меня в душе после её исчезновения. Я рисовал её по памяти каждый день, пытался даже написать о ней пару стихов, но все они выходили настолько бездарными, что мне становилось за себя стыдно, и я тут же их уничтожал. Многие из моих друзей подозревали, что я начинаю сходить с ума и что я Аделаиду просто выдумал от одиночества или ещё хуже – от скуки. "Тебе бы девушку найти, а то совсем ведь с катушек слетишь!" – говорили они, но я их не слушал: как-никак их слова оскорбляли не только меня, но и мою светлую память о ней... Потом всё дошло до того, что я вечерами сидел в своей гостиной, при свете тусклой лампочки в торшере, в компании вялой полусонной мухи у окна, и с безумным видом тренькал на гитаре, напевая себе под нос ту самую песню группы Аквариум:«И нет ни печали, ни зла, Ни гордости, ни обиды. Есть только северный ветер, И он разбудит меня Там, где взойдет звезда Аделаида…»
В какой-то момент в моих невыспавшихся глазах начали набираться слёзы, и сквозь солёную пелену мне померещилось, что в кресле прямо передо мной сидит и улыбается она – сама Аделаида. С всё тем же венком на волосах и с всё той же русалочьей юбкой с узором, похожим на синюю чешую. Стоило мне протереть глаза, как заветная иллюзия исчезла, и я вновь остался совершенно один. Опустошённый и брошенный… А за окном загудел гром, и в комнате, в которую обильно влетал уличный воздух, запахло озоном. Будет гроза. Мне захотелось развеяться, и я, потянувшись, поднялся с дивана и побрёл на балкон. Облокотился на ледяные железные перила и тупо уставился в колодезный двор. Серые тёмные стены панельных домов с отвалившейся в паре мест мелкой плиточкой. Квадратные швы панелей грубо промазаны штукатуркой. А в этих серых квадратах заключались тёплые окна: с кружевными занавесками, с цветами на подоконниках, а где-то – с дремлющими на них пушистыми котами. Где-то горел жёлтый электрический свет, где-то было темно, а где-то из окон тоже выглядывали люди, со смехом подставляя руки начинающемуся дождю. «До чего же мало им нужно для счастья, – задумался я. – Прямо как моей Аделаиде: всё, что у неё было – это качели, венок, телефон и затёртая сумочка, однако она была куда счастливей меня. Так в чём же её секрет?.. Неужели я так никогда и не пойму его?..» И пока я так рассуждал, на улице уже началась гроза, но не сильная, а так – слегка гудящая и рокочущая вдалеке. Закапали капли тёплого, как будто летнего, дождя, хотя на дворе уже стоял золотой сентябрь… И вместе с этими каплями в унисон откуда-то заиграла едва уловимая музыка. Это была знаменитая песня группы Альянс «На заре» – одна из тех песен, которые так любила слушать весной моя Аделаида!«Долгий век моей звезды. Сонный блеск земной росы. Громкий смех и райский мёд В небеса-а-ах».
Не знаю, каким таким шестым чувством и какой интуицией я это уловил, но я вдруг понял, что та музыка играет именно у неё – у моей любимой, долгожданной незнакомки! Я не видел её во дворе, не видел ни на одном балконе и ни в одном окне. Даже на крышах и на деревьях её не было и, что уж там говорить – на новой качели. Её не было, но в то же время она присутствовала рядом повсюду – растворённая в воздухе, словно туман. Моё призрачное музыкальное облачко. Впервые за месяц воспрянув духом, я быстро натянул на себя первые попавшиеся под руку джинсы, свитер и дождевик и вырвался из квартиры на улицу. Не заметил, как преодолел парадную с её крутыми лестницами, затем наконец-то оказался на улице и прямо под дождём помчался к той самой обновлённой и пустующей качели. Не знаю, почему меня понесло именно к ней, но так подсказывало мне моё ошалевшее от радости подсознание. Еле уместившись на маленьком деревянном сиденье и покрепче взявшись за металлические перила, я разогнался и впервые, наверное, за лет десять-пятнадцать взлетел на качелях над детской площадкой. Дождь торжественно и бодро барабанил по моему дождевику и временами попадал мне прямо на лицо. Штаны и кроссовки быстро отсырели и намокли, перила стали скользкими от воды, но я раскачивался всё сильнее и сильнее, не взирая на погоду, а песня пела и взывала всё громче. Я очень отчётливо слышал эти волшебные и трогательные строки:«На заре-е-е-е Голоса зовут меня-я…»
И как будто голос Аделаиды тоже звал и окликал меня откуда-то, вместе с этой магической песней. Говорил мне неразборчивые волшебные слова, дарил понимание чего-то таинственного, и в то же время очевидного и простого, что я сумел понять только теперь – летая над землёй на детских качелях. В какой-то момент странные и уже почти забытые чувства свободы и счастья стали одолевать меня настолько, что я не смог их больше в себе сдерживать. Я закричал, хлопая ладонью по губам, как индеец. Раскачивался, чуть ли не делая сальто. Подставлял лицо ветру и ливню. Всем телом и душой чувствовал свой волшебный полёт. "Вот он, тот самый секрет Аделаиды!" – думалось мне, и, несмотря на прикрытые веки, я каким-то образом догадался, что она сейчас качается рядом со мной, на соседней качели. Это её звонкий, заливистый смех я слышу сквозь грохот музыки и дождя. Она здесь, она вернулась! Главное теперь снова её не спугнуть. И так я качался долго: может быть час, а может быть два, но когда дождь закончился, и от него остались лишь падающие с деревьев капли воды, было уже по ночному темно. Надо возвращаться домой. Притормозив качели, я вновь "вернулся на землю", довольно улыбнулся такой волшебной прогулке и, всё ещё не открывая глаз, прошептал: – Спасибо тебе, Аделаида. Не успел я ничего сообразить, как мне в руки вдруг вложили нечто сырое и по ощущениям похожее на плотный пучок травы. Испуганно открыв глаза, я тут же поглядел на подарок – подумать только, им оказался очаровательный одуванчиковый венок! Я пробежался по нему глазами и затем сразу же вскинул их на площадку, но та уже была пуста и безмолвна. Аделаида скрылась, как она и всегда это делала. Всё ещё улыбаясь, я надел венок себе на голову, словно королевскую корону, и зашагал прямиком к дому, наступая в блестящие в фонарном свете лужи и видя в них отражение далёких и загадочных звёзд. Что-то во мне теперь изменилось, но я был уверен, что эта перемена была только к лучшему.