Розовые трусы

      Энни спускалась по лестнице с пятого этажа, с негодованием вспоминая Сашу, умудрившуюся дважды за последние пару дней застрять в лифте: все из-за перебоев с электричеством, за которые благодарить стоило студентов-инженеров, решивших починить плохо работающий в здании интернет и в результате уничтоживших всю систему электроснабжения. Энни была уверена, что у них должны быть аварийные генераторы или что-то вроде того, да и лифты при отключении одного источника должны автоматически подключаться к другому, но видимо такие современные технологии не добрались еще до их доисторического здания общежития. Или тоже пали от рук горе-добровольцев с инженерного факультета. В любом случае, Энни не решилась спускаться на лифте.       У них с Хитч был график уборки комнаты, стабильно соблюдаемый только Энни, хотя и не она его составляла. И все же, несмотря на отношение соседки, она следовала ему и потому плелась на подземный этаж в прачечную посреди ночи, надеясь воспользоваться счастливым моментом работающего электричества. В конце концов, стирку надо было устроить еще вчера.       Полагая, что в это время в прачечной никого не будет — Энни давно задавалась вопросом, на кой черт она вообще работает по ночам, — Леонхарт на мгновение замерла в дверном проеме, увидев Армина, старательно отмеряющего необходимое количество бальзама для белья. Вероятно, он был последним человеком, которого она ожидала встретить в три часа ночи в таком экстравагантном месте.       Негромко шлепая резиновыми тапочками по полу, Энни направилась к соседней с Армином стиральной машинке, запоздало задумываясь, почему ей было не выбрать какую-либо другую машинку из всех, стоящих абсолютно невостребованными по всему помещению. Ответ она отрефлексировать не успела — Арлерт поднял на нее взгляд чистых, как утренняя роса, и голубых, как безоблачное небо, глаз и смущенно улыбнулся в знак приветствия. Энни решила подумать позже о причине таких красочных сравнений, каждый раз всплывающих голове в его присутствии, и небрежно — она на это надеялась — махнула ему рукой.       — Ну привет, Арлерт.       Армин хотел радостно поздороваться в ответ, ведь это была Энни Леонхарт, девушка, которую он безнадежно любил несколько последних лет, с начала их совместного обучения, а может и дольше — с момента зарождения жизни на Земле или Большого взрыва. Армин не был точно уверен, только знал, что любил, и все, что с ним когда-либо случалось, включая проваленную в пятом классе контрольную по математике и окрашивание волос в зеленый пару лет назад на спор, было для того, чтобы ее любить. Но он не успел поздороваться — его взгляд упал на корзину с бельем в руках Энни и зацепился за розовые трусы. Последние несколько минут до ее прихода Армин скрупулезно, как он и привык, отмерял количество бальзамов, порошков и пятновыводителей, отправляемых затем в стиральную машинку, но все старания пошли прахом, когда он осознал, что это были за трусы. Рука дрогнула, заливая в машинку в три раза больше пятновыводителя, чем было необходимо, потому что это были розовые стринги из полупрозрачной ткани с узором из цветов спереди. Армин готов был поклясться, что это самая вульгарная и все же самая очаровательная вещь из всех виденных им когда-либо.       И затем он представил, как Энни выглядела бы в них. Только в них и ни в чем больше. Рука дрогнула вновь, но пятновыводителя в колпачке больше не осталось и изогнутая в недоумении бровь Леонхарт заставила его выйти из ступора и наконец заговорить.       — Здравствуй, Энни. Рад тебя видеть.       Он все еще смотрел на трусы — из-под длинной челки, чтобы их хозяйка не поймала его с поличным и не переломила ему хребет. Он все еще видел ее в этих трусах, представлял ее с распущенными волосами, хотя она распускала их при нем всего раз — возле раздевалки после соревнования — и все же он отчетливо это запомнил. Он судорожно, не желая бороться с фантазией, более жаркой, чем некоторые его сны, настроил режим на стиральной машинке, бессмысленно повернул колесико на 360 градусов, ткнул на какую-то температуру и нажал пуск. Поймал себя на мысли, что такие трусы не слишком сочетаются с характером Леонхарт, мотнул головой, смахивая наваждение, а затем услышал ее капельку хриплый и тихий голос.       — Завтра контрольная по логике, имеющая наибольшее значение для получения автомата, — констатировала она, со скучающим видом нажимая кнопки на панели. — И что же наш отличник забыл среди ночи в таком месте?       Армин был ровно таким же отличником, как и она, и потому мог с той же уверенностью задать этот вопрос ей, и ему действительно было интересно, что сделало такой необходимой стирку этих трусов именно сейчас, но он вовремя сообразил, что это был некорректный вопрос. И сами мысли об Энни в одном белье, пока она стояла рядом и ждала ответа, тоже были некорректны. Армин моргнул и сумел посмотреть на нее.       — Эрен пролил кофе на три моих только-только отглаженных рубашки, — тоскливо оповестил парень, и Леонхарт насмешливо фыркнула.       — Нам бы съехаться, — заявила она будничным тоном, и Армин в полной мере ощутил тщетность своих попыток выкинуть из головы ее соблазнительный образ. — А наши беспомощные соседи-эгоисты пусть живут вместе в своей помойке.       Энни продолжила молча смотреть на панель своей стиральной машинки, вероятно, не собираясь посвящать Армина в истинное значение своих слов, которое он, как ему казалось, понял не до конца, затем повернулась к нему, оперевшись на машинку бедром и сложив руки на груди. В ту же секунду Арлерт потерял дар речи.       — Я пойду в комнату, у меня еще полчаса на…       Парню не суждено было узнать, на что у Энни есть полчаса, потому что электричество обрубилось, забирая с собой в небытие и окончание ее фразы. Несколько секунд они оба стояли молча в кромешной темноте, осознавая степень комедии.       — Да блять…       — Поддерживаю…       Сквозь тьму Энни уставилась в то место, где предположительно должна была стоять ее стиральная машинка, и тяжело вздохнула.       — Они ведь уже набрали воды и теперь не откроются, пока не закончат свое дело? — спросила она каким-то почти утвердительным тоном.       — Ага, — уныло ответил Армин, надеясь, что его глаза привыкнут к темноте и он сможет разглядеть хотя бы контуры окружающего его мира. Но они были на подземном этаже без окон, где без грязного желтого света единственной лампы неоткуда было ждать помощи. — У тебя с собой телефон? Можно было бы включить фонарик, но я свой оставил в комнате.       — Я свой тоже.       Повисло молчание. Добираться до пятого и шестого этажа по лестнице по непроницаемо темному зданию хотелось меньше всего, поэтому оба просто стояли, принимая суровую реальность. Хотя по скромному мнению Армина она была не слишком суровой — в конце концов, он не мог бы быть против остаться с Энни наедине даже в такой ситуации. И все же он не имел ни малейшего представления, что ему теперь делать.       Энни не была точно уверена, что именно она чувствует по этому поводу. Стоило признать, что Армин Арлерт одним своим существованием производил на нее определенное впечатление, хотя в сути этого впечатления она разобралась не до конца и постоянно это откладывала. Это не было важным, потому что у него просто красивые глаза, почерк, который делает его конспекты чуть более приятными для чтения, и до безобразия отличные оценки и посещение. Энни это волновало, задевало ее по-особенному, но только совсем немного.       — Останемся тут? — осторожно поинтересовался Армин.       — В этом нет никакого ебаного… — Леонхарт сама оборвала себя на половине фразы. Она собиралась сказать, что никто не будет чинить электричество посреди ночи в общежитии, его в лучшем случае починят утром, и в этом случае им придется сидеть тут без сна чуть ли не до начала пар. И ведь они даже не смогут отслеживать время, потому что ни у одного из них нет телефона. С другой стороны, им все равно нужно будет дождаться окончания стирки, но поскольку это случится только после восстановления электричества, сидеть тут не было никакого смысла. Энни собиралась все это ему сказать, но прикусила язык: в действительности ее таинственно манила возможность остаться тут с Армином на неопределенный срок — пока он не сообразит, что это полная глупость. — То есть… У нас все равно не слишком много альтернатив.       Энни шумно выдохнула и судя по звукам села, привалившись спиной к стиральной машинке. Сочтя это за согласие, Армин последовал ее примеру. В полной тишине и темноте ощущение времени и пространства размылось, растаяло, и Арлерт сидел, приобняв колени, борясь с ощущением отдаления от Энни. Он понимал, что она сидит совсем рядышком, даже, казалось, слышал ее дыхание, но возникала иллюзия, будто если он протянет руку влево, то никого не коснется.       И все же он чувствовал, что она сидит там: пространство между ними словно застыло и немного наэлектризовалось — вот куда делось все электричество. Армин чувствовал ее каким-то особым органом, рецепторами распознавания Энни, находящимися в его коже с рождения и сейчас нагревающими его левое плечо. Он ее чувствовал — и ему становилось очень хорошо.       — Что будем делать? — спросил почему-то шепотом.       — Одни в полной темноте? — в ее голосе сквозили игривые нотки. — Дай-ка подумать… — она выдержала паузу. — Займемся необузданным грязным сексом на одной из стиральных машинок?       Она прозвучала слишком буднично, слишком спокойно, чтобы Армин смог сообразить, что она пошутила.       — Нет, Энни, я не думаю, что это хорошая идея, — забормотал парень, краснея и размахивая руками в знак протеста так, словно кто-то мог это видеть. — Ты не подумай, дело не в тебе — ведь, безусловно, ты самая желанная девушка, — и даже не в том, что это неприлично, аморально и запрещено правилами общежития, настолько запрещено, что нас могут отчислить, но у меня слишком мало опыта, я не хотел бы браться за дело, зная, что непременно тебя разочарую…       — Арлерт, остановись, — сказала Энни очень странным голосом, и Армин сообразил, что она едва сдерживает смех. И в ту же секунду каждой струной своего сознания, каждой фиброй души возжелал провалиться под землю.       — Ты?..       — Да, Арлерт, я пошутила.       — Вот черт…       — Но спасибо за откровения.       — Не могла бы ты, пожалуйста, забыть все, что я тут наговорил?       — Ни за что на свете.       Армин мог представить, как подрагивают уголки ее губ в попытке сдержать улыбку. Он несколько раз видел у Энни такое выражение лица и каждый раз не понимал, зачем ей это — ведь ее улыбка прекрасна. К своему сожалению, улыбку он видел значительно реже такого выражения ее лица. И завидовал Райнеру и Бертольду, которые, вероятно, чаще видели ее улыбающейся. И с распущенными волосами. Этого он никогда не мог бы простить им.       Энни не знала, почему прямо сейчас сдерживала улыбку, учитывая, что в такой темноте он не мог бы увидеть не только ее, но даже хотя бы ее силуэт. Вероятно, просто привычка — не показывать своих чувств. Не показывать, что расстраиваешься из-за проигрыша на соревновании, что радуешься, когда побеждаешь, получаешь хорошую оценку или комплимент. Энни так старалась спрятать свои чувства, что скрыла их в итоге и от себя. И потому нельзя было задумываться, почему его слова о том, что она желанна, так приятны ей.       — Ну, если серьезно отвечать на твой вопрос, мы могли бы повторить вместе логику. Повторять по конспектам нам, видимо, не суждено, — отозвалась Леонхарт спустя пару минут молчания.       — Тогда мы можем по очереди называть формулы преобразования выражений, — задумчиво протянул Армин.       — Угу. Кто больше, тот и победил.       — Нам обязательно нужно соревноваться?       Энни задумалась. Вроде особой необходимости не было, но она не могла представить, зачем же еще называть эти формулы, если не ради победы. Она молчала какое-то время, искренне стараясь найти другую причину, но не смогла.       — То есть, мы же можем просто сделать это ради получения удовольствия от совместного времяпровождения, — неуверенно подсказал Армин.       — Что приятного в том, чтобы вместе торчать под землей в темноте? — без задней мысли поинтересовалась Энни, запоздало понимая, как это звучит. Она не хотела этого говорить. И понимала, что сейчас может чувствовать Армин. — Прости, я не то имела в виду…       — Ничего, Энни, я знаю, что не нравлюсь тебе… Не переживай, я все понимаю.       Энни остолбенела. Конечно, он не мог этого видеть, но она замерла, на мгновение перестав дышать. Он ничего не понимал. Если он знал, что не нравится ей, то обладал неверной информацией. И девушке стоило огромных усилий подавить импульс спросить его о происхождении такого мнения. Спрашивать было нельзя — тогда придется признаться, что он не прав и что он ей нравится. Энни была не готова произносить это вслух.       Армин, явно расстроенный, раздражающе долго молчал. Энни хотела, чтобы он спросил или сказал хотя бы что-нибудь, иначе она еще глубже утонет в своих мыслях. Она не хотела тонуть, не хотела…       — Наверно, мне стоит попробовать подняться наверх, меня перед первой парой будет ждать Криста, и мне нужно доделать ей конспект к этому времени.       … слушать о Кристе Ленц от него.       — Пф, у вас каждый раз одно и то же. Она не умеет писать?       — Вовсе нет, — Армин так естественно ответил на ее едкое замечание, что Энни напряглась, усомнившись, достаточно ли яда вложила в интонацию. — Просто у меня получаются хорошие конспекты по техническим предметам, а у нее — по гуманитарным. И так мы помогаем друг другу. А логика — как раз более технический предмет, вот я и обещал все оформить, прорешать задачи и утром ей показать.       — Ботаник, — констатировала Леонхарт. Армин опустил голову и уставился сквозь темноту на свои руки.       — Извини…       Энни в недоумении посмотрела на него — на то место, откуда доносился его голос, — и он, вероятно, физически ощутил ее взгляд на себе.       — Просто… Когда ты так говоришь, я чувствую твое презрение и неприязнь… И думаю, что, наверно, тебе самой не нравится их испытывать, и потому мне жаль, что я вызываю у тебя именно такие чувства.       — Что-то я ни черта не поняла, Арлерт, — с нажимом произнесла Энни. — Когда я говорю как?       — Ну… Когда называешь ботаником, заучкой, отличником, обращаешься по фамилии… вызываешься что-то решить или ответить за меня на парах, стоит мне на секунду замяться…       — Ты поэтому думаешь, что не нравишься мне?       — Ну да… Ты вроде особо ни к кому больше так не цепляешься… Да и к Райнеру с Бертольдом относишься по-другому.       Энни отчетливо слышала грусть в его голосе. И так же отчетливо ощущала, как что-то сдавливает ей сердце. Схватилась за топ на груди, сконцентрировалась, пытаясь понять, откуда такое сильное чувство — и все поняла, когда Армин в темноте произнес ее имя.       — Я, наверно, пойду…       — Ты все не так понял, Арлерт, — отчеканила Леонхарт, и тот замер на полусогнутых ногах, пытаясь подняться. — Я не отношусь к тебе плохо.       Армин плотно сжал губы, оставаясь все в том же положении. Он любил ее целых три года, смирился с тем, что противен ей, еще два года назад, ни разу не смог набраться храбрости и признаться. И в этой темноте, лишившей их возможности видеть друг друга, ему впервые казалось, что он видит Энни так ясно. И потому может понять. И набраться храбрости тоже. В конце концов, он легко сможет убежать и спрятаться — по крайней мере, пока не вернут электричество.       Энни отрицала, но ничего не подтверждала.       — Ну а как тогда относишься?       — В смысле как? Ну… Когда я тебя называю ботаником или по фамилии, я не преследую цели задеть тебя. Мне жаль, если это так выглядело, но ведь мне нужно как-то к тебе обращаться, — полувопросительным тоном произнесла Энни.       Она дистанцировалась. Она прекрасно понимала, что у него есть имя, чтобы к нему обращаться. И все же не использовала его — если подумать, ни разу за все три года. И правда, Энни представила, что будет, если она произнесет его — всего пять букв, такое звучное сочетание. И поняла — ее разорвет. Все то, что она копила столько времени, держала в себе и прятала, вырвется наружу неумолимой, неподвластной ей волной. И ей больше не за что будет скрыться.       — А отвечала за тебя, наверно, потому, что не хотела, чтобы ты облажался. Типа мы оба такие отличники и надо прикрывать друг друга.       Энни замолчала, Армин сел назад на свое место. Он не понимал, почему ему не стало легче от ее слов. Ему бы радоваться, что она не ненавидит, но ему так грустно, что хочется накинуть челку на глаза и тихонечко плакать.       Он больше не был для нее особенным. Пусть он и интерпретировал это негативно, но все же до этого объяснял ее поведение особым отношением к нему, а теперь было необходимо признать, что все это ложь. Он просто отличник. Ей просто нужно как-то к нему обращаться.       Армин попытался прогнать эти мысли, чтобы действительно не разреветься, и первое, что пришло ему в голову — Энни в этих дурацких розовых стрингах. Он воссоздал этот образ в сознании и даже сам не понял, как умудрился его до этого вытеснить. Думать об этом было так приятно и стыдно одновременно, и даже немного больно, потому что он никогда не сможет увидеть такое в реальности.       Он спрятал лицо за челкой и запустил руку в волосы, пытаясь скрыть смущение и вожделение от незримого наблюдателя, способного разглядеть их сквозь темноту — или просто от самого себя. У Армина правда было мало опыта: первый раз на выпускном с девочкой из параллельного класса, сделавшей это, как потом оказалось, на спор, и неловкий оральной секс с первокурсницей год назад на тусовке, куда его притащил Эрен. И все же, думая об Энни, он понимал: он ее правда любит — настолько, чтобы хотеть держать ее за руку, делать вместе домашку, приносить ее любимый кофе, с ванильным сиропом и взбитыми сливками, зацеловывать губы так, чтобы они потом высохли и пришлось пользоваться гигиеничкой. И настолько, чтобы ее желать.       — О чем думаешь? — тихо, неожиданно проникновенно спросила Энни.       — О розовых трусах из твоей корзины с бельем.       Армин дернулся в ее сторону, придвинулся к ней настолько, чтобы ощутить ее дыхание у себя на щеке — и тут же отскочил на метр. Он понял — провалиться под землю ему теперь не поможет.       — Чего?       В исступлении Армин пытался отыскать вменяемое объяснение своим словам, но, так ничего и не придумав, сник и приготовился к вынесению приговора.       — Ну… Когда ты только пришла, я случайно увидел в куче твоей одежды для стирки очень милые розовые трусы и подумал… Ну, я подумал, что они наверняка здорово бы смотрелись на тебе, хотя по ощущениям стиль совсем не твой, — с горем пополам промямлил парень, с ужасом представляя, что чувствовала Энни, слушая такое. Долгое время он полагал, что противен ей, и теперь, узнав, что это не так, не был готов смириться с тем, что сам все и испортил. И все же смириться стоило — из-за таких мыслей он сам был себе противен.       — Думаешь, мне было бы здорово в них? — задумчиво и неожиданно спокойно протянула Энни. — Вообще, это трусы Хитч… Хотя как-то раз в магазине она предлагала мне тоже померить нечто подобное. Видимо, в следующий раз стоит согласиться.       Армин остолбенел. Он снова чувствовал себя так, словно его обвели вокруг пальца, и ему казалось, будто, когда Энни рядом, это происходит с ним непозволительно часто.       — То есть… Это не твои?       — Не-а, хотя… У меня тоже есть розовые. Не такие порнографические, как у Хитч, но вполне ничего. Правда, я их ни разу не надевала, но они точно где-то есть.       Прежде чем Энни успела придумать, как бы его подколоть и что бы такого едкого ответить, Армин расслабился, выдохнул, сел поближе — ей показалось, что можно было и еще ближе, — и выпалил:       — Ну конечно у тебя тоже есть такие! Ты же девушка, Энни. А я-то уже понадумал всякого… Боже, что я несу?..       Сердце Энни один раз очень гулко стукнуло и замерло, давая ей возможность ощутить острую и жаркую волну, прокатившуюся по всему телу, от ребер до самых кончиков пальцев и ушей. Ей очень хотелось бы знать, что он несет и как можно так легко говорить такие важные вещи. Энни никогда не чувствовала себя девушкой. То есть, безусловно, она была ею, но как будто не по-настоящему, словно притворялась. Потому что у девушек не должно быть таких широких плеч, накачанных рук, сбитых костяшек пальцев, шрамов по всему телу и сногсшибательного удара правой. Даже горбинки на носу не должно быть — девчонки обычно делают ринопластику. И как только он мог сморозить такое…       — Извини, Энни, я сегодня только и делаю, что говорю глупости, но я был так впечатлен…       Армин был уверен, что никто не тянул его за язык, а еще точно помнил, что неплохо умеет врать, и потому было совершенно неясно, какого черта он не мог закрыть рот или придумать что-нибудь получше.       — Впечатлен чем? — произнесла Энни глухо, и Армин не понял, что именно это значит.       — Тем, что представил…       Врать и выдумывать историю поприличнее было уже слишком поздно. Он все еще учитывал возможность сбежать и спрятаться в темноте — а затем, вероятно, отчислиться, чтобы больше никогда с ней не встречаться, — и потому понял: он больше ничего не хочет скрывать. Ничего. Если сможет набрать достаточно храбрости и не умрет от смущения, то признается ей прямо сейчас — пока не включили свет.       — Это чем именно?       — Ну, тобой, Энни… Тобой в тех самых трусах… Мне было так стыдно, что я представил такое, и все же мне так понравилось… То есть, вообще-то мне очень нравится, как ты дерешься, я потому и приходил на все твои соревнования, хотя ты и не знала… Мне нравится, как подскакивают твои волосы во время спарринга, ну, те пряди, которые ты не убираешь в пучок. И, наверно, мне так сильно нравятся твои ключицы, я поэтому очень люблю позднюю весну, когда ты ходишь в майках. И еще много чего… Поэтому представить тебя такой было крайне неожиданно, но…       — Так, все, Арлерт, рот закрой, — скомандовала Энни холодным и жестким тоном, и внутри Армина что-то оборвалось. Застыло посреди горла, заполнило легкие настолько, что он больше не мог вздохнуть.       Ей было очень страшно. Он произнес именно те слова, которые она так жаждала, но все же боялась услышать. Внутри нее творилось что-то невероятное: взметалось, горело и пульсировало, подкатывая к щекам жаром, слезами к глазам и к губам сбитыми вдохами. Энни не знала, как ей реагировать и что чувствовать, потому что, хотя она и была наполовину каменной, но все равно понимала, что ей почти признались в любви. Она хотела, но больше всего на свете боялась сейчас обнаружить в себе взаимность.       — Энни, послушай, я…       — Ничего не говори, я же просила.       — Ты не понимаешь, пожалуйста…       — Сказала же, хватит!       — Да в чем дело? Я же тебя…       В этот раз Армина перебил внезапно включившийся свет. Стиральные машинки замигали, требуя, чтобы их перезапустили, лампа на потолке залила все отвратительным желтым светом. Энни сидела, прижав колени к груди, запустив одну руку в волосы, а другую выставив вперед, словно кто-то пытался напасть на нее, и беззвучно плакала.       Армин замер, будто парализованный, не зная, что теперь делать, и ненавидя себя за то, что довел ее до такого. Хотел что-то сказать, утешить ее, но не мог ни пошевелиться, ни издать какой-нибудь звук. В конце концов, Энни ведь попросила молчать.       Первое, что пришло Леонхарт в голову, как только включился свет, — бежать. Удрать так быстро, чтобы Арлерт даже сообразить не успел, что случилось. Но ноги были ватными, сердце так колотилось, что Энни не пробежала бы и десяти метров, и что-то еще — едва ощутимое, затопленное страхом, — заставило ее остаться.       Не двигаясь ни на миллиметр, она постаралась отдышаться и собрать воедино чувства, мысли и ощущения. Энни ненавидела чего-то не понимать, и потому бесчисленное множество раз отрабатывала удары, учила анатомию и историю, решала задачи по математическому анализу до посинения. И сейчас тоже должна была разобраться.       — Дай мне пару минут, — прошептала она, обняв колени и уставившись в пол.       Глубоко вдохнула и сосредоточилась, ища то самое, что заставило её здесь остаться. Страх потихонечку отступал. Чего она вообще боялась? Почему она решила, что чья-то любовь — это опасно и больно? Тем более, если это Армин — в его светлых глазах, хотя она и не могла найти сил в них посмотреть, не было ни капли тьмы, только любовь и стыд за то, что заставил ее испытать такое.       Энни подняла взгляд и в ту же секунду смогла коснуться этого чувства, которое не позволило ей сбежать — оно плескалось во взгляде Армина, отражалось на его лице, читалось в дрожащих руках, жаждущих к ней прикоснуться. Оно было и в ней, такое сильное, что сквозь страх с самого дна души смогло удержать ее. Энни прикоснулась к нему, и страх на мгновение вернулся, но тут же отступил. Этим чувством была взаимность.       — Теперь можешь говорить.       — Я тебя люблю, Энни.       Армин открыл рот, явно намереваясь сказать что-то еще, вероятно, продолжить бесконечный список того, что он в ней любит, но не стал: сказанного уже было достаточно. Он видел, как Энни глубоко вдохнула — чуть-чуть подняла голову и расправила плечи, не отводя взгляда. Приоткрыла рот, тут же сжала губы в тонкую полоску, открыла снова, собираясь с духом. Он совершенно не понимал, что происходит, и не мог даже предположить, что она хочет ему ответить, и потому просто ждал. Что бы она ни ответила, он сможет это принять.       — Бля, Армин, ты тут? — донеслось из коридора, и они оба тут же вскочили на ноги. Спустя мгновение из-за угла показался Эрен, удивленно уставившийся на Энни. — О, Леонхарт, а ты тут какими судьбами?       — Йегер, это прачечная, — отчеканила Энни своим обычным стальным тоном. — Как ты думаешь какими?       — Постирушки в почти четыре часа утра? Не очевидно.       — Арлерт вообще-то тоже пришел вещи постирать. Это тебя не наталкивает на мысли?       — Нет.       — Конечно, не стоило и надеяться, это же ты.       — Слышь, ты чего…       — Так, все, Эрен, хватит, не надо, — вмешался Армин, привлекая внимание и судорожно размахивая руками. — Ты сам-то зачем пришел?       — Тебя проверить, — буркнул Йегер. — Ты не появился, даже когда дали свет, и я решил сходить за тобой. Видимо, зря. Испортил ваше свидание.       Армин вспыхнул и чуть было не задохнулся. Энни раздраженно цокнула языком.       — Н-н-никакое это не свидание, Эрен! Как ты вообще мог такое подумать?! Мы просто… Мы же просто…       — Ждали, когда дадут свет, чтобы перезапустить стиралки, — закончила за него девушка, закатывая глаза.       — Вдвоем в полной темноте столько времени? — недоверчиво уточнил Йегер.       — Мы повторяли логику к контрольной, — спокойно ответила Леонхарт, с достоинством выдержав его пристальный взгляд.       — Окей, — он внезапно пожал плечами и развернулся в сторону выхода. — Это объясняет, почему ты вся красная и растрепанная. Держу пари, я бы тоже таким был, если бы учил логику.       Энни дернулась и рефлекторно пригладила волосы, наблюдая, как Эрен махнул рукой на прощание и скрылся за поворотом. И сделала мысленную заметку использовать на нем при следующей встрече свой лучший удар. Дважды, если к этому моменту весь курс уже будет знать об их ночном «свидании». А потом левым плечом и щекой почувствовала на себе взгляд Армина.       Она не нашла в себе храбрости обернуться, только уставилась на панель свой стиралки, соображая, куда надо нажимать, чтобы перезапустить ее. Принялась тыкать кнопки, надеясь оттянуть тот момент, когда придется снова встретиться с ним взглядами и ответить. Энни уже знала, что скажет ему, но никак не могла перешагнуть через невидимую черту, отделявшую ее от этих слов.       Стиралка перезапустилась, и девушка, все еще неготовая, боком сдвинулась на несколько шагов влево и принялась перезапускать машинку Армина. Она чувствовала, как пристально он смотрит на нее, и подозревала, что на самом деле ему очень страшно. Когда и его машинка заработала, путей к отступлению больше не осталось.       Энни тоже боялась, но одновременно с тем желала ответить ему. Из уважения к его храбрости, из собственной любви, из неготовности оставлять недосказанность — и все же ей не хватало половины одного шага. Потому что не было ясно, что ее ждет, когда она его совершит. Неопределенность пугала — Энни всегда говорила, что эволюционно это очень хорошо обосновано. Любой живой организм предпочтет избегать возможных боли и опасности и будет прав в этом. Но людям дано сознание — и тем самым способность совершать эволюционно неадаптивный выбор. И потому Энни знала еще кое-что: боль — обратная сторона любви, а разочарование — обратная сторона доверия. Нельзя взять одно и стопроцентно избежать второго. И в этом прелесть разума и осознанного выбора — каждый может предпочесть жизни без страданий любовь с шансом на боль. Если, конечно, найдет в себе немного отваги.       У Энни Леонхарт отвага была всегда.       Она на мгновение замерла, а затем направилась к выходу. В эту секунду Армину показалось, что ритм биения его сердца совпадает с ритмом шлепков ее резиновых тапочек по полу. Он смотрел, как Энни уходит, и не мог ни двинуться, ни позвать ее. А потом она остановилась напротив стены. И выключила свет.       По звуку ее тапочек Армин понял, что она идет обратно к нему, и весь напрягся. Она все приближалась, и ему казалось, что еще немножко, один шажочек, и они столкнутся. Но Энни остановилась прямо перед ним, помедлила пару секунд, и накрыла горячими ладонями его щеки.       — Армин, — то, как она произнесла его имя, — впервые за все время их знакомства — заставило его вздрогнуть и запустило волны жара и мурашек, сомкнувшиеся внизу живота. — Я называла тебя занудой, ботаником и еще черт знает как только потому, что не могла бы пройти мимо, не обратив на тебя никакого внимания. Но и звать тебя по имени я не могла… А на парах вызывалась отвечать вместо тебя, если ты не справлялся, потому, что не хотела, чтобы ты облажался. То есть как бы спасала. Я не знаю зачем. Наверно, по той же причине, почему купила новую спортивную одежду для соревнований, когда поняла, что ты приходишь на них. Я знала, что ты приходишь, и даже ждала тебя…       Армин не знал, можно ли ему говорить или это еще не конец, но хотел, чтобы она продолжала, потому что ему нравилось ее слушать. И особенно нравилось то, что она говорила. Он придвинулся немного ближе, наклонился к ней на несколько миллиметров, и, повинуясь этой необъяснимой притягательной силе, легонько обнял за талию.       — И мне было очень приятно, когда ты сказал, что представил меня в тех трусах… И что тебе кажется, что это было бы здорово. Так что… Если ты хочешь, я могу надеть свои розовые трусы как-нибудь…       — Хочу! — выпалил Армин прежде, чем успел сообразить. Низ его живота бессовестно пульсировал все сильнее с каждым ее словом, мысли путались, а лицо горело в том месте, где его касалось ее дыхание.       — Хорошо.       Растеряв все границы дозволенного, Армин провел руками вверх, ощущая под пальцами ее ребра и мышцы сквозь тонкую майку, остановился на плечах, заметив, что они подрагивают.       — Тебе холодно? — испуганно поинтересовался он, тут же начав стягивать с себя кофту.       — Вовсе нет, — неожиданно мягко ответила Энни, взяла его руку и положила себе на щеку. Та была обжигающе горячей. — Просто мне очень страшно.       — Чего ты боишься?       — Наверно, твоей любви, — честно ответила Энни и тут же почувствовала, как он отстраняется. Перехватила его руки, вернула себе на талию, положила свои ему на щеки и трепетно погладила скулы большими пальцами. — Смотри мне в глаза!       — Как? Тут же темно! — недоуменно воскликнул Армин, и Энни тут же дернула его лицо на себя, вынуждая сделать шаг и прижаться вплотную. Они коснулись друг друга носами и так и остались стоять.       — Вот так, — спокойно сказала девушка и сделала паузу, наслаждаясь внезапной близостью. Армину стоило огромных усилий выдержать расстояние между ними и не сократить его. — Я боюсь того, что ты меня любишь. Но все равно, пожалуйста, продолжай любить. Сделай это, потому что тогда у меня тоже получится, — Энни замолчала, шумно и глубоко вдохнув, и снова — гораздо медленнее и нежнее — огладила его скулы. — Я тебя люблю, Армин, — она еще немного притянула его лицо, коснувшись лбом, и опустила руки на шею, запутывая кончики пальцев в его волосах. — Я люблю тебя.       Признаваясь в чувствах, Армин не рассчитывал на взаимность, только надеялся, что их отношения не станут хуже, и потому теперь не знал, что делать. Энни неровно дышала прямо ему в губы, и его пальцы отчаянно сжимали ее бедра, незаметно даже для него самого переместившись с талии. В том, как она касалась его, было столько любви и смелости, что он то ли не мог поверить, то ли полностью им поддался.       Армин понимал, что признание обошлось Энни ценой огромных усилий и непоколебимой отваги, и это искренне восхищало. Но малая доля этой отваги была и в нем.       Он сократил расстояние между ними, вопреки намерениям целуя ее жарко и требовательно, и почувствовал, что она ответила ему с той же силой. Энни целовала упрямо, властно, уверенно, окончательно запутала пальцы в его волосах — она давно об этом мечтала, — прижалась плотнее бедрами. И тут же ощутила, какой эффект имели их поцелуи.       Конечно, Энни занималась сексом раньше, но никогда — с теми, кого любила. И никогда до этого она не хотела кого-то так сильно.       — Армин, ты можешь…       Он не хотел отпускать ее даже на секунду: тут же нашел ее губы и впился в них, непреднамеренно грубо втянул нижнюю, выпустил и переключился на ее язык. Энни вздрогнула от напора, от жаркого тянущего чувства внизу живота и между ног, и проникновенно простонала сквозь поцелуй, когда большой палец Армина огладил ее сосок сквозь майку.       В ту же секунду все пути к отступлению были перекрыты и последняя возможность остановиться канула в небытие: потому что Энни стонала так сладко и возбуждающе, потому что на ней не было лифчика и ее соски были предельно твердыми. Армин несколько раз с нажимом провел по одному соску пальцем, затем сжал его и осторожно прокрутил, чувствуя, как Энни выгибается, теснее упирается в него бедрами, впивается ногтями в кожу — и эти точки пульсируют, направляя импульсы прямиком к нему в пах.       Он отпустил ее губы и тут же укусил за подбородок, оставил влажный поцелуй на этом месте, спустился на шею. Энни срочно нужно было куда-то деть руки, которые беспорядочно шарили по телу парня, цепляясь за волосы и царапая кожу, и она принялась на ощупь расстегивать его ремень.       Армин дошел до ключиц, оставив на шее дорожку из слюны, укусов и засосов, и замер, на мгновение растерявшись, — он так сильно любил ее ключицы. Очертил кончиком языка ямочку между ними, заплелся пальцами в ее волосы, потянул назад, заставляя запрокинуть голову, — и в этот момент Энни справилась с ремнем и просунула руку в его трусы.       У Армина потемнело в глазах, когда ее рука, обхватив член, начала совершать неловкие, смазанные движения вверх-вниз, он шумно и резко выдохнул, теряя последние осколки рассудка, сквозь майку провел языком по одному из сосков. Энни дернулась, охнула, усилила хватку, и он втянул его в рот, совсем легко укусил, провел по нему языком.       Спустился ниже, вынуждая Леонхарт убрать руку, влажно и звонко зацеловывая живот, почувствовал, как ее пальцы вплетаются в волосы, как ногти царапают кожу головы, пока он снимает ее шорты. Трусы на Энни были черные и самые обычные, но все же они показались ему самыми возбуждающими из всех возможных. Он подхватил ее ногу и переложил себе на плечо, одновременно придерживая за бедра, — и прильнул губами сквозь ткань туда, где предположительно находился клитор.       Энни вскрикнула, впилась ногтями в кожу его головы и толкнулась бедрами навстречу его языку.       — Ты же знаешь, что если нас спалят, то отчислят ко всем чертям? — прошептала она, сбиваясь на каждом слове, делая паузы для рваных стонов и вздохов.       — Да, знаю, — удивительно спокойно ответил Армин, опаляя горячим дыханием внутреннюю сторону ее бедра. И Энни покорно сдалась ему.       Он ласкал ее языком сквозь промокшую ткань трусиков под ритмичные движения ее бедер, одной рукой придерживая ее, а другой — поглаживая и сжимая один из сосков, пропустив руку под майку. Совершил языком несколько круговых движений, плотно прижался губами и втянул нежную кожу вместе с черной тканью в рот, снова с нажимом провел языком, вынуждая девушку крупно задрожать и на мгновение задохнуться.       А затем сдвинул трусы в сторону и поцеловал горячую кожу. Несколько раз прошелся между губами, на мгновение проник глубже, заставляя ее напрячься и резко толкнуться навстречу, вернулся к клитору нежными круговыми движениями. У Энни дрожали и подкашивались ноги, от стонов пересохло во рту, но она все равно почти перешла на крик, ускоряя встречные движения бедрами. Вцепилась в его волосы так сильно, словно намеревалась выдрать, ощутила острую и приятную слабость во всем теле и последний раз мощно толкнулась навстречу его языку.       Армин тяжело дышал, покрывая прощальными поцелуями внутреннюю сторону бедер, выпирающие тазовые косточки, живот. Ему очень нравился вкус, все еще сохранявшийся во рту.       — Поднимайся, — глухо, хрипло приказала Леонхарт.       Парень послушно поднялся и тут же вынужден был под ее натиском отступить на несколько шагов назад, уперевшись спиной в стиральную машинку. Перешагнул через спустившиеся штаны, давая ей возможность отбросить их в темноту, ощутил горячее дыхание у себя на пахе и крепко зажмурился. Энни встала на колени, уверенно подцепила резинку его трусов и потянула их вниз до колен, обхватила рукой его напряженно стоящий член. Пару секунд подышала, приходя в себя и настраиваясь, а затем языком очертила несколько раз головку, слизала капельку жидкости, внезапно очень глубоко взяла в рот, втягивая щеки и образуя вакуум. Армин крупно задрожал и издал неожиданный громкий стон, стыдливо прикрыв лицо одной рукой, другую все же решившись опустить ей на затылок. Энни почти полностью выпустила член изо рта, затем, ведомая мягким давлением его руки, взяла обратно еще глубже, повторила это движение несколько раз, пока не начала задыхаться. Отстранилась, чтобы привести дыхание в норму, тут же обхватывая член рукой и начиная совершать быстрые, ритмичные движения. Снова взяла в рот, очень глубоко, почти до самого основания, срывая с губ Армина очередной постыдный стон, затем еще раз и еще, ускорилась, повинуясь командам руки у себя на затылке.       — Энни, я сейчас…       — Блять, Армин, если ты не здесь, то я не знаю, что…       Одновременно с появлением Эрена включился свет и Энни резко вскочила на ноги, стараясь заслонить собой Армина, судорожно натягивающего трусы. Йегер замер в проеме неподвижно с неповторимым выражением лица, пытаясь сообразить, есть ли какое-либо альтернативное объяснение увиденному. А Леонхарт молча радовалась, что успела поправить собственные трусы.       Не найдя другого объяснения, Эрен расплылся в самой мерзкой улыбке из виденных девушкой и гадко присвистнул.       — Я, конечно, пошутил про свидание, но приятно знать, что вы решили ко мне прислушаться.       — Йегер, у тебя три секунды, — констатировала Энни так холодно, что даже Армину стало не по себе.       — Если это называется «повторять логику», то я мог бы стать отличником. Как раз хотел попросить у Армина конспект.       — Две секунды.       — Армин, высунись и моргни, если она принудила тебя силой.       — Одна секунда.       Эрен наконец встретился с ней взглядом и, пронзенный насквозь, понял, что она совсем не шутит. Напоследок хихикнув, он подмигнул все же высунувшемуся Армину и скрылся за углом, оставляя после себя аромат сигарет и святую уверенность, что к первой паре о случившемся будет знать половина потока.       — Ты ведь не против, если при следующей встрече я изобью его до полусмерти? — поинтересовалась Энни будничным тоном, подбирая штаны парня и протягивая их ему.       — Нет, но тогда тебя могут отчислить, поэтому лучше не стоит, — мягко отозвался Армин, застегивая ремень.       — Я его подкараулю в подворотне, никто не узнает, что это я, — продолжила Леонхарт, наклоняясь за шортами.       — Он всем сам и расскажет, — улыбнулся парень, заправляя ей за ухо растрепавшиеся волосы.       — Не станет. Не сможет признаться, что его избила девчонка, — фыркнула она, поправляя бретельку майки и переводя взгляд на пискнувшую стиральную машинку, оповещающую об окончании работы.       — Ты, конечно, девчонка, но это же ты, Энни, быть побитым тобой — честь для любого.       — Пф, подхалим.       — О, у меня новое прозвище.       Энни доставала вещи уже из второй стиралки и искренне улыбалась. Кажется, она делала это всего пару раз в жизни. И все же теперь, когда он — Армин, для которого она так старалась быть хорошей, на которого каждый раз смотрела и взгляда которого искала — был с ней, она наконец-то была счастлива.       — Можно повесить вещи у меня в комнате, — утвердительно произнесла Энни, скинув все в свою корзину и направившись к выходу. — Прогуляем контрольную?       — О чем ты? — удивился Армин, поравнявшись с ней в коридоре.       — Времени осталось мало, а мы не спали совсем, — она сделала небольшую паузу, словно оценивая необходимость следующего аргумента. — И я не готовилась. Так что, Армин, прогуляй со мной логику.       — Тогда на экзамен пойдем мы с тобой и Саша с Конни, не сообразившие, что контрольная сегодня, а не через неделю. Ты к этому готова?       — С тобой — да.       Армин улыбнулся, ничего не ответив, и подумал, что за такой подвиг, как первый в его жизни прогул, ему полагается небольшая награда — и очень осторожно взял Энни за свободную руку. Она вздрогнула и ответила, крепче сцепив пальцы, потянула за собой в комнату на пятом этаже, хотя он жил на этаж выше. Остановилась возле двери, повинуясь дернувшему ее назад парню.       — Мы не разбудим Хитч?       — Ее даже атомный взрыв не разбудит.       — Я могу сразу пойти к себе, чтобы не мешать, а к тебе приду днем.       — Оставайся.       Она все так же держала его за руку — уверенно, крепко, но одновременно нежно. Наверно, она не могла бы иначе, в конце концов она привыкла бить груши, бросать людей, и касаться кого-то без намерения причинить боль было для нее чем-то новым, и все же она старалась. Армин понял, что она имела в виду своими последними словами, и даже то, что оставила между строк. И потому он покраснел, судорожно сжал ее руку, отводя взгляд от ее трогательного, прекрасного лица, медленно и глубоко вдохнул.       — Энни, ты, конечно, теперь моя девушка, но Хитч же хуже, чем Эрен, — промямлил Армин, через мгновение чувствуя у себя на щеке ее губы. — Она же подумает… И всем все расскажет…       — Не переживай, Армин, — сказала Энни, отпуская его руку и открывая дверь, — Хитч не умеет думать. Пойдем.       Она сбросила тапочки и босиком прошлась по комнате, оставляя белье на кровати, доставая сушилку под аккомпанемент мерного сопения Дрейс. И Армин смотрел на нее, замерев в дверном проеме, стараясь не думать о том, что будет спать с ней в обнимку, и чертова Хитч точно их сфотографирует и разошлет всему потоку. А потом понял, что он в целом совсем не против: тому, что Энни теперь с ним, можно лишь позавидовать. Прошел в комнату, подобрал мокрые вещи, принимаясь развешивать их на сушилке, перехватил ее открытый и полный любви взгляд. И ответил ей точно таким же.       Если Хитч их сфотографирует, он сохранит фотку из общего чата и поставит себе на обои.       — Саша с Конни правда думают, что контрольная через неделю?       — Я услышал, как Саша сказала, вырывая из рук Конни конспекты, что подготовиться можно на выходных, а сейчас нужно обследовать только что отремонтированную столовую химфака.       Энни тихонечко засмеялась, бережно расправляя рукав одной из рубашек Армина. Он еще пару мгновений смотрел на нее: на дрожащие уголки розовых губ, тонкие пальцы, скользящие между складками ткани, длинные ресницы, отбрасывающие тень на щеки. А затем взял что-то из корзины, принялся разглаживать, осторожно, чтобы не шуметь, легонько столкнулся с Энни бедрами. И понял, что прогулять вместе контрольную — в целом отличная идея, ведь он сможет так же вместе с ней готовиться к экзамену, может быть, даже к пересдаче, сможет делать вместе многие другие вещи, о которых давно мечтал.       Армин перехватил руку Энни, привлекая внимание, и поймал на себе взгляд сине-серых глаз, сначала недоуменный, а затем словно искрящийся от любопытства. И, чувствуя, как она поднимается на носочки, наклонился и потянулся за поцелуем.