Обещание

***

      Терпкий запах хвои и сырости настолько приелся за последние дни, что как будто бы разъедал легкие, по крайней мере, Модди так казалось. Тихий свист небольшой птицы, и Модди вскидывает глаза вверх, в сторону звука, четко вычленяя тельце среди густых ветвей. Громко вздыхает. Выдыхает затянуто, еще раз оглядывая территорию вокруг на наличие каких-то зацепок, которые могли бы выдать их местоположение. Последние лучи солнца красили небо в алый — где-то вдалеке за деревьями речная водная гладь. Река илистая, заросшая, переплывать проблематично, только если идти в обход, но долго. Рука ненавязчиво сжимает рукоять меча, висевшего на бедре. У него за спиной топор, под курткой кинжал, где-то в припасах, в лагере, лук и стрелы.       Модди старался смотреть на все сквозь пальцы, но душа болела от постоянного напряжения.       — Мы за справедливость и мир во всем мире.       Темные лица, горящие глаза, оружие, опасно сверкающее в руках, говорящее с Модди одним своим видом: пощады не будет, пощады не будет.       У Модди голова идет кругом. Он слышит смех Пугода на грани истерики:       — И это вы называете мир во всем мире?       Пугод все понимал. А горящие глаза ухмыляются, ухмыляются опасно, вторят собственному оружию, и Модди понимает: пощады не будет.       Рука сама тянется к топору за спиной, и стоит ему коснуться рукоятки, слышится лязг мечей.       — Войны хочешь?       Пугод рядом сглатывает. Модди чувствует его взгляд на себе. Ждет, ждет ответа. Пальцы впиваются в оружие, как будто это решение, как будто это последнее слово.       — Справедливости и мира во всем мире, — отвечает Модди и сердце заходится в бешеном ритме.       Двое в пять, двое в пять, двое в пять. У Пугода из оружия только лук и пара стрел, а Модди не готов сражаться за двоих. Не сейчас, не сейчас, и потому мышцы напрягаются, а Пугод смотрит на него испуганно, ждет, когда Модди скажет, что дальше.       Глава напрягается, смотря на Модди внимательным взглядом сверху-вниз. Усмехается, и Модди замечает, как двое обходят их. Пощады не будет. И Модди берет Пугода за запястье, как самое ценное, что у него есть, и пятится назад. В голове набатом звучит: не смеют, не смогут, не падут.       — Достанем, — скрежетает, — достанем из-под земли, — и Модди тошнит, — пощады не будет.       И он срывается с места.

Бежать назад, не оглядываясь. Бежать, предупредить Жирафа. Слинковать книги.

      Пугод едва поспевает следом, не вписывается в резкие повороты, но дышит ровнее.

Бежать, найти Обсидиана и Душеньку.

      Лязг оружия.

Найти, найти Обсидиана и Душеньку.

      — Модди.

Найти Обсидиана и Душеньку. Как можно скорее.

      — Модди.       Пугод хрипит, в его голосе беспокойство, говорит тише обычного. Боится.       — Что дальше, Модди, Модди, — его руки холодные, худые.       Модди сжимает зубы.       — Бежать.

***

      Небо чернеет, вторит происходящему. Еловый запах въелся в одежду вместе с кровью.       В Центре остался Жираф, успел передать залинкованные книги, чтобы могли поддерживать связь. По экземпляру есть на руках у каждого, но пока что связывался с ним только Модди, получал актуальную информацию, попросил прислать новые карты, потому что карты у Пугода оказались необновленными, и не отражали значимые точки, что усугубляло их невыгодное положение еще больше.       Модди знает, что за ними хвост. Неотрывный. Уже третий день. Возможности передохнуть не было, и что хуже всего их успели нагнать один раз. Пришлось отбиваться два в три: Модди с топором и Пугод с луком и огромными картами наперевес. Весь имевшийся груз отдали Обсидиану и Душеньке.       — Идите, — бросает Модди, буквально силой всучивая в руки ничего не понимащего Обсидиана рюкзак с пропитанием. Лязг незеритовой брони, перезарядка арбалета и громкие переговоры слышались так близко, что кровь стыла.       — А вы? — у Душеньки голос спокойный, но на лице сильное беспокойство, черные зрачки дрожали.       Модди отмахивается. Ему не было страшно за себя, было страшно за Душеньку, за Обси, за Пугода в конце концов. И потому, топор за спиной, а руки уже натягивают тетиву лука, стреляя на пробу в гущу леса со стороны голосов.       — Ты уверен? — спрашивает Пугод, экипируя броню. Ее явно было недостаточно и она не сравнится с броней тех, у кого было все, а у них только минуты сборов.       Модди не уверен. Модди страшно. Ему очень страшно, потому что от его решения зависят жизни. Один неверный шаг и прольется кровь.       Это первая стычка. «Первая и последняя» надеется Модди, когда они падают на теплый мокрый мох. Снова бежали. Два в три — неравный бой. Кровь пролилась. Их обоих кровь.       — Ты доверяешь мне? — шепчет Модди, и его глаза горят. Его глаза ещё горят на лучший исход перед боем.       Пугод смеется, но Модди знает, что ему не смешно.       Пугод ловит решающую стрелу в спину. Она пролетает сквозь пласты брони, всаживается в мясо так плотно и больно, что Пугод падает на колени среди колючих ветвей можжевельника, жмурится от боли, и дышит, дышит, дышит, тяжело, отчаянно пытаясь понять пробито ли легкое, задето ли сердце. Спина мокрая от крови и горит адским огнем. Боль берет его за шею, переходит на плечи, и Пугод предписывает себе смертный приговор, потому что меч из левой руки выпадает — правая рука оказалась повреждена слишком сильно, что Пугод заметил только когда не смог натянуть тетиву — слабость захватила. Сражался левой. А сейчас. А сейчас он не может отбиваться даже левой. Бесполезный и жалкий. Легкая добыча.       В глазах предательская темнота, а позади слышится шорох и шаги по сухой хвое.       — Я не доверяю тебе, — и Пугод смотрит в глаза с обескураживающей честностью.       Внутри у Модди что-то ломается и дрожь захватывает его руки.       Пугоду страшно. Смерть дышит в затылок. И он на ослабевших ногах заставляет себя встать, поднять меч, с трудом, оборачивается и встречается с двумя темными глазами. Модди показывает ему «тихо», и Пугод сглатывает, замирает, прислушивается. Шаги где-то вдалеке.       Сбежать получается чудом.       — Сильно болит? — спрашивает Модди.       Пугод горбится, прячется от холода — по его коже бегут мурашки, вздрагивает, когда Модди затягивает бинты на его груди слишком сильно, передавливает кости. И Пугод морщится, не отвечает, держит все в себе.       «Значит, сильно» делает вывод Модди, бинтуя правую руку.       Модди стер ладонь и пальцы в кровь, повредил бедро, но это мелочи по сравнению с тем, как досталось Пугоду. Пугод сделался молчаливым, а Модди и не напирал. Позволил ему валяться на мхе без движений, без слов, без эмоций, без реакций. Пугод смотрел в небо почти пусто, но Модди чувствовал, слышал, как Пугод переваривает произошедшее. Модди же находился в состоянии аффекта. Руки рефлекторно все ещё держали крепче: оружие, броню, одежду, карты Пугода и его запястье. Собственную боль Модди игнорировал, не чувствовал, но через пару часов — знает — станет невыносимо, мышцы заноют, а держать топор станет проблематично.       Пугод пришел в себя спустя пару обходов. Сразу взял в руки карты. Развернул, принялся изучать, и Модди, едва заметив, уселся рядом, скинув оружие.       — Будешь? — он раскрывает ладонь с черникой. Она местами помятая, лопнувшая и окрасившая кожу в ярко-розовый.       Пугод кидает беглый взгляд, думает с пару секунд, а после осторожно берет ягоду, кидает себе в рот и выдавливает «спасибо».

***

      Слабый огонек костра едва различим среди темных силуэтов деревьев. Языки пламени доедают угли. Слышится потрескивание, так хорошо различимое в ночной тишине.       По картам сориентировались быстрее обычного. Место встречи было обозначено заранее.       — Экземпляр еще одной идентичной карты у меня в рюкзаке в большом кармане, карта мятая, но обозначения понятны, — тараторил Пугод, — встречаемся в условном пункте Б, если пункт Б будет отрезан, недоступен, захвачен или еще что-то пойдет не так, встречаемся в пункте Д. Если и он будет недоступен встречаемся в А. Он находится дальше, через реку, придется искать обходы, но других свободных точек нет. Следов не оставляйте, мы вас найдем.       Пугод слов на ветер не бросал.       Встретились в пункте Д. Пункт Б был обнаружен. Модди не сглупил, решившись выйти на дорогу, чтобы осмотреть возможные следы. А следы были. Душеньку и Обсидиана тоже преследовали, достаточно долго, но они молодцы, извернулись и ушли нетронутыми.       Лагерь разбили на одну ночь, все были порядком измучены, прошло почти восемь часов с момента, как они разделились. Объединиться вновь смогли только сейчас, к ночи.       Душенька уснул почти сразу, как его голова коснулась импровизированной подушки из парчовых уже опустошенных мешков — взять успели немного, хоть Пугод и настаивал подготовиться к походу лучше. У Модди проходится дрожь по спине от мысли об этом. На базу заявились практически через двадцать минут после их ухода и останься они на чуть дольше, останься они на чуть дольше…       Обсидиан, по обычаю своему, от Душеньки не отходил, переживал. Модди его понимает, потому что сам периодически кидал взгляды на Пугода и ловил такие же взгляды в ответ. Оба не хотели признаваться.       — Как самочувствие?       Модди садится рядом с Обси на трухлявое заросшее бревно. На костре дожаривались скромные кусочки курятины.       — Отлично, — довольно отвечает, — курица шик.       Модди усмехается. Обсидиан как всегда оптимист, хоть и тоже был уставший. Модди знает, что Обси сильный и может вывезти очень много вещей. Да, он не боец, как например Модди, но усиление их команде давал значительное.       Модди скромно берет кусочек мяса, нанизанный на острую палку. Есть хотелось кошмарно, особенно от вида Обси, который уплетал с таким удовольствием, что пачкал руки и щеки. Курица во рту таяла, елось легко. И правда шик. Модди даже расслабляется на какое-то время. Правда, когда солнце совсем заходит за горизонт, нервы вновь напружиниваются. К темноте доверия не было.       — Встаем на рассвете, — бросает Модди.       — Понял, — кивает Обси, уходя к месту, где спал Душенька.       Тихо скрежетают сверчки в густых зарослях.       Модди тушит костер, собирает угли, палки, кости от курицы — все, что могло выдать их присутствие здесь. Идет до реки, выбрасывает. Возвращаясь, присыпает следы землей, сосредоточенно прислушиваясь к каждому шороху. На бедре только меч, топор остался там, в их с Пугодом вещах. Даже так в бой не вступит. Организм был слишком истощен.       Тишина вокруг обволакивала, а холодный ночной воздух пробирал до костей. Модди возвращается в лагерь, быстро находя едва заметный желтоватый свет фонаря. Он неловко усаживается под импровизированный навес, едва не сминая многочисленные карты, лежавшие вокруг Пугода. Пугод их собирает, недовольно, молчаливо. Модди на него кидает короткий взгляд, оглядывает.       Пугод ужасно изнуренный. По характеру своему — тревожный, переживающий, и реагирующий на любые события ярко, сейчас был тих, задумчив, и так отчаянно пытавшийся спасти их всех. Пока Модди шел вперед, держа в руках оружие, готовый сражаться на смерть, Пугод шел позади, ориентировал, подсказывал и управлял силой по имени «МоддиЧат».       — Поговорим? — аккуратно спрашивает Модди.       — О чем?       Пугод даже не поворачивается на него, что-то смотрит в карте: изучает, сверяет с другими, идентичными, но более новыми или старыми.       — О нас.       — Нам не о чем разговаривать, — отрезает, не давая и шанса.       Модди обессилено выдыхает. С Пугодом спорить бесполезно, закрылся на десять замков.       — Ты мне нравишься, — говорит Модди, перерывая бесконечный поток эмоциональной болтовни Пугода, когда они вновь общаются после долгого перерыва, сидя в их общем магазине в Центре.       Пугод от этих слов замирает, останавливается и смотрит на Модди. Как-то ошалело, неверяще. И его губы дергаются. Хочет что-то сказать, а Модди смотрит в упор, ожидая реакции.       Пугод сглатывает и выдает скомканное:       — Ты мне тоже нравишься.       Модди расплывается в улыбке. Нервной, почти испуганной, и такой непонятной для такого же напуганного Пугода.       — Правда?       Модди чувствует как невидимая рука сжимает его шею, а кровь застывает в жилах, будто он вот-вот совершит большую ошибку.       — Да, — Пугод так отвратительно честен. Достает из груди сердце, несмотря на боль и страх.       И Модди ещё больше улыбается, натянуто, глупо. Ему самому страшно, но он, в отличие от Пугода, свое сердце прячет.       — Как друг надеюсь?       Друг?       Ну да. Друг.       Пугод теряется, опускает глаза, пытается не подавать виду. Его губы дрожат, пытается улыбнуться, посмеяться, но вместо этого кривая усмешка и тихое:       — Конечно, Модди, как друг.       И опускает шляпу ниже, до самых глаз, отворачивается.       И Модди кажется, будто он собственноручно разорвал чужое сердце, так боясь покалечить собственное.       Они не поговорят. Ни сейчас, ни завтра, ни послезавтра. И Модди приходится только отвернуться от Пугода, оставить его в покое, в конце концов, не мучая еще больше. Свеча в фонаре колыхается, когда он поднимается с места. Раненая нога ныла — нужно сменить бинты, но желания никакого не было. Чувствовал себя отвратительно. Выходит из-под навеса — подальше от Пугода, чтобы забыться, сосредоточиться на другом, а не личных переживаниях. Личные переживания сейчас ни к чему, лишние волнения, затуманивающие и так ослабевший разум.       Модди сжимает зубы, от нервной дрожи по телу, от холода, жмурится, пытаясь прогнать поганые мысли.       Пугод не верит ему, ни капли.       Тишина оглушала. Боль отягощала. Спать хотелось сильно, до слепоты, но он заставляет себя смотреть вдаль, сквозь ветви, в страхе услышать, увидеть малейший намек на чье-то еще присутствие. Он идёт вглубь чащи, ближе к узкой неясной дороге, ступая так неслышно, что позавидует любой лесной хищный зверь. Рана на бедре болела, но он терпит, задерживает дыхание и идет, аккуратно раздвигая ветви кустов и деревьев.       — Мне страшно, что я стану беспомощен, — говорит Пугод и у него губы красные, яркие, испачканные в соке черники. Модди рассматривает на них ранки.       Пугод ест с удовольствием, голодный и изнуренный после битвы, пережевывая каждую ягоду так тщательно.       — Все будет хорошо, — Модди подбадривающе кладет ладонь ему на колено, прикасаясь едва ли, аккуратно, зная, что у Пугода все тело прошито болью.       Пугод на ответ усмехается, на грани безудержного веселья и глубокой грусти.       Модди хочет ему обещать безопасность. Модди хочет ему подарить безопасность, но у него у самого едва ли есть силы хоть на что-то.       Чем ближе к дороге, тем сильнее бьется сердце. Предчувствие его редко обманывает, но страх притуплял, обманывал глаза и уши. Модди двигается на инстинктах, готовый лопнуть от перенапряжения.       Инстинкты не подвели его ни разу.

Не подвели и в этот.

      Свежие следы, тянувшиеся грязными сырыми вмятинами на сухих песке и земле от глубокой мутной лужи, были яснее любого звука. Сердце на секунду замерло, а глаза впилились от следов в непроглядно темную глубь леса. Дыхание сперло, а руки на секунду дрогнули.       До лагеря недалеко, Модди помнит путь будто бы наизусть: накренившееся дерево, трухлявый пенек, густо заросший мхом, черничные кусты,

фонарь.

      У Пугода горит фонарь.       Модди сглатывает, и озираясь по сторонам, уходит с дороги снова в чащу леса. Теперь каждый шаг казался оглушительно громким. Каждое движение било по ушам набатом.       Они не отобьются, напади на них преследователи сейчас: Пугод уже не боец, а Модди с трудом держит оружие.       Страх медленно захватывал его разум. И высокие макушки деревьев вдруг показались издевательски темными, а жесткие извилистые ветви предательскими. Как будто за каждой из них должен был таиться некто, готовый выпустить смертельную стрелу в лоб. Хотелось бежать, как можно быстрее, от страха, от желания спасти.

Пугод не потушит фонарь. Пугод даже не заметит, если за ним будут следить. Пугод на один точный удар.

      И Модди идет ненароком быстрее. Обходит накренившееся дерево, перешагивает трухлявый пень и мнет ботинками черничные кусты.       Лагерь не видно из-за кустов, но стоит только присмотреться, прислушаться и можно почувствовать слабый огонь в стареньком фонаре, который Пугод взял, как единственный переносной источник света. Свеча в нем почти догоревшая.       Пугода под навесом не видно, только желтоватый свет выбивается и отражает на землю замысловатые тени. Он дергается, когда Модди заглядывает к нему: так неожиданно и тихо. Хочет уже было возмутиться. Но на лице Модди тревога смешанная с полной готовностью.       У Пугода по телу проходятся мурашки, и он недолго думая тушит свечу в фонаре. Темнота берет их за руки, прячет, и только блеск двух пар глаз говорит о присутствии живого. Пугод сглатывает вязкую слюну, и на скорую руку, бесшумно сворачивает карты. Понимает. Все понимает. Модди выпрямляется, снова направляя взор в глубину леса. Глаза болели фантомно, морально невыносимо смотреть, но он должен.       Пугод выходит из-под навеса, с трудом пытаясь рассмотреть в карте хоть что-то. И видимо поняв, куда двигаться дальше, сворачивает карту и убирает ее обратно в сумку — перекидывает через плечо. А после подходит к Модди вплотную и шепчет одними губами. Конечный пункт. Их последний путь. Иначе без шансов. Враг дышал в затылок. Модди отвечает без слов. Любой лишний звук будто бы подводил все ближе к кончине.       Модди поднимает Обсидиана и Душеньку. Они сонно и нехотя разлепляют глаза, но завидев худой силуэт Пугода, стоящего в полной готовности, напрягаются, отупело смотря с пару секунд, а после принимаются за сборы.       Из-за горизонта восходит луна, освещая и разгоняя лесную темноту.

***

      — Иди к черту, МоддиЧат, — кричит Пугод, едва ли не срываясь в истерику, а Модди смеется. Смеется до тех пор, пока не замечает на чужом лице росчерк полного разочарования.       Пугод обессиленно оседает на дощатый пол, складывается напополам, пряча лицо в коленях, за волосами, за руками.       — Пугод, — обеспокоенно зовет Модди, неловко и боязно подходя ближе.       — Иди к черту.       Модди слышит в его голосе дрожь. Становится до безумия отвратительно от самого себя. Так отвратительно, что хочется рвать на себе волосы, взреветь, сказать «я идиот» и утопиться.       — Давай поговорим? — вновь предлагает, знает, что:       — Нет, — выпаливает Пугод, поднимая на него глаза, — каждый раз, когда мы пытаемся поговорить, ты врешь, ты врешь обо всем, а я, — задыхается, — почему больно от этого мне?       Модди видит, как в чужих светлых глазах застывают слезы. Внутри у него что-то ломается, с таким же треском, как когда-то сломалось у Пугода.       Они не поговорят. Даже за крышкой гроба.

***

      Пугод разворачивает карту, жмурясь от солнца в глаза. С рассвета прошло около двух часов, идти стало тяжелее, солнце грело сильно, приходилось скидывать лишние вещи с себя — убирать в сумки, либо закапывать в землю среди кустов. Осталось немного. Совсем чуть-чуть, дотерпеть, дойти.       — Каков план? — Модди крутит в руках перочинный ржавый нож. Любое оружие не было лишним.       Пугод набирается воздуха и выдает на одном дыхании.       — За несколько верст отсюда есть разрушенный портал в Незер. Его нет на новых картах, но на старых он есть, я проверил местные атласы нескольких изданий, поэтому, я полагаю, и надеюсь, что портал все еще существует. Почему его перестали указывать на картах? Потому что он не нужен, никто им не пользуется, есть более близкие порталы, так что в этом надобность отпадает. Тем не менее, использовать его можем мы, отправив Обсидиана и Душеньку в другое измерение. По пути будет несколько перевалочных пунктов, лес труднопроходимый, поэтому я постараюсь наметить все дороги заранее, найдя также пути отхода.       Модди, выслушав план, обдумывает с несколько минут, а после кивает. Пугод, не показав своей воодушевленности, сваливает карты в сумку.       Разрушенный портал стоял чуть ли не в самой гуще леса, окруженный болотами и имеющий подступ только с одной стороны, обратной от Центра. Его вид заставил их немного приободриться.       Душенька и Обсидиан в целом всю дорогу шли достаточно весело, старались не унывать, держали друг друга за руку, изредка переговаривались за спиной у Пугода, который шел впереди, уверенной, но слабой поступью. Модди же шел за всеми, и потому прекрасно видел все происходящее. На душе становилось чуть легче, видя, что кто-то в их компании счастлив даже в таких обстоятельствах.       — Умру за него, — говорил однажды Обсидиан, когда его завод ещё процветал. Там всегда пахло чем-то жженным и едва ли химикатами. Кажется никто понятия не имел, чем он там занимается, но в гости, однако, пускал охотно.       — Убью за него, — в шутку ответил Душенька, узнав от кого-то о такой искренней фразе Обсидиана в его сторону. И глаза у Душеньки светились хитро. То ли с намерением, то ли с глупой влюбленностью.       — И ведь убил же.       Пугод поджимает губы, смотря на Модди, у которого за плечами рюкзак набитый снадобьем и оружие, повешенное так, что достаточно одного телодвижения, чтобы прийти в боевую готовность.       Модди усмехается, вспоминая, какой гул стоял в зале суда. Душенька сильнее, чем кажется. Душенька действительно готов на многое.       И даже сейчас, Душенька сильный, смотрит на незажженный портал с надеждой, держа за руку Обсидиана, который наоборот кусал губы от страха перед неизведанным. А потом смотрит на Душеньку, прямо в глаза-омуты, и Модди, наблюдая за ними издалека, отрывается наконец от чащи леса, переводя взгляд на Пугода.       — Здесь еще одна залинкованная книга, — говорит Пугод, передавая набитую вещами сумку. Его голос едва слышно за пару метров. Как будто лес подавлял любые звуки. — Это на случай, если кто-то из вас потеряет те, что на руках. Разумеется пропитание на первое время, карта окружающей местности у портала, на всякий случай, правда она старая, и аптечка. Ну там бинты, обеззараживающее, обезболивающее. Тоже на первое время.       Обсидиан кивает, перенимая сумку.       Пугод достает огниво, осматривает портал снизу-вверх, лес вокруг, находит глазами Модди, стоящего через помост к порталу, и бросив неясный взгляд, отворачивается обратно к Обсидиану и Душеньке.       — Мы свяжемся с вами, как только ситуация устаканится. Портал разобьем, в дальнейшем, выходить будете через другой, связанный. Он находится в шести днях верхом от Центра.       Щелчок огнива, ярко-рыжий всполох огня и прочный черный камень впитывает жар. Огонь меняет краску на фиолетовый, редеет и тянется неясными завитками, формируя выход в измерение Незера. Натягивается тонким полотном, снова коротко мигает, и пространство вокруг него искривляется. Слышится гулкое завывание из адских глубин.       Модди обходит портал за пару метров, по окраине леса третий раз, всматриваясь то в чащобу, то отворачиваясь и смотря на Пугода, Обси и Душеньку.

«Вы тоже под прицелом».

      Такое сообщение Модди получает до той злополучной стычки на перевале. Жираф остался в Центре, передавал информацию, поддерживал издалека. Его не трогали, хотя Модди, будь на другом месте, попытался бы в первую очередь взять заложников и выманить беглецов шантажом. Модди думал о таком варианте развития событий и это обсуждалось. И с Жирафом, и с Пугодом.       — Ты готов жертвовать? — Пугод поражен, поражен неприятно.       — Да, если того требуют обстоятельства, да.       Жираф фыркает, отворачивается, но ничего не говорит. У Модди глаза стеклянные, а Пугод закипает.       — Удачи, — говорит Обси, когда они с Душенькой заходят в портал. Их тела искажаются и пропадают в другом измерении, и Пугод стоит с зажженным порталом рядом еще с минуту, отупело смотря на горящий обсидиан.

М: Есть новости?

Ж: Со вчера в Центре остался только посланец. Идут за вами всей толпой?

М: Дерьмо.

      Дерьмо. Лес непроходимый, дорог не так много, перевалочных пунктов не так много. И с бо́льшим количеством людей они запросто найдут их. Модди знает, что теперь ловить будут не только Обсидиана и Душеньку, как потенциальную угрозу, но и их с Пугодом, как сообщников и единственных, у кого есть информация о нынешнем местоположении беглецов.       Слышится звонкий грохот, напоминающий разбитие стекла. Портал меркнет, завывания из Незера прекращаются и пространство рядом получает прежнюю форму. Фиолетовые осколки разлетаются мелко и остро, обваливаясь на землю.       — Что дальше? — спрашивает Пугод, поворачиваясь к только что подошедшему Модди.       У Пугода лицо осунувшееся с мешками под глазами, у него крупная дрожь в тонких пальцах, с силой сжимающих рукоятку молотка, которым только что был разбит портал.       — За нами все ещё ведут охоту.       Модди говорит это как самую горькую правду. И Пугод кривится так, будто попробовал слова на вкус.       Ничего не произносит. Молча закрывает глаза, выдыхает, опуская голову.       — Я устал.       Модди его понимает.       — Достанем, пощады не будет, достанем, — Модди кидает короткий взгляд в подобие глаз напротив. Эти глаза чернеющая — бездонная тьма.       Запах гари въедается в одежду. Солнце слепит и печет голову, неистово, почти выжигающе, что кажется, будто пустоши Незера через портал вышли в Овер.       Пугод без привычной шляпы — с желтой лентой или искусственным глазом, кажется совсем незнакомым и обманчиво открытым. Модди рассматривал его лицо исподлобья, находя в нем неожиданно много нового. Длинная челка отбрасывала острые тени на ровное светлое лицо, местами веснушчатое — кажется, веснушки появлялись только к теплым сезонам. Глаза у него тоже светлые, смотрящие всегда с лёгкой усмешкой, исключая те моменты, когда его вдруг охватывала тревожность, страх и обида. Сейчас взгляд у него пустой, нет привычной искры. Модди уверен, что сам выглядит так же жалко и плохо. Спать хотелось, организм требовал, до боли в животе, но заставить себя присесть, передохнуть и сомкнуть глаза хотя бы на часок не получалось. Адреналин захватывал.       — Может передохнем? — спрашивает Модди, когда Пугод спотыкается о собственные ноги, едва ли не падая носом в густые кусты — руками цепляется за воздух, но Модди на рефлексах ловит его за предплечье, возвращая в прежнее стоячее положение.       Пугод от вопроса теряется, устало опускает глаза.       — Я… я не знаю, — обессилено выдает он.       Пугод устал решать, Пугод устал думать, Пугод устал анализировать, Пугод устал от страха, Пугод устал от напряжения. Нервы — натянутая струна, которая будто вот-вот порвется, с громким треском, и все внутри него упадет.       Модди аккуратно трогает его плечо, чтобы прижать к себе, успокоить, дать почувствовать мнимую поддержку, чтобы Пугод расслабился хотя бы на секунду, поняв, что он не один, сражается он не один.       Не успевает Модди даже приблизится к Пугоду, как меж их лицами пролетает стрела, вонзаясь целым острым наконечником в хрупкую древесину. Сердце замирает, и Модди, не сразу поняв, что произошло, оборачивается в сторону откуда прилетела стрела. Обманчивая тишина леса, вдруг нарушаемая едва различимым тяжёлым дыханием.       Это смерть дышит им в лицо, открывает мерзкий рот, чтобы сказать:       — Вот мы и встретились, — будто бы охрипший, приглушенный голос из чащи, и из-за листьев показывается невысокая фигура человека.       Хитрая улыбка и взгляд победителя. Как бы не так.       Модди тащит из-за спины топор и поднимает арбалет, прикрывает Пугода рукой — будто это поможет, по инерции. Стрела в грудь, не пронзает твердую броню с сильными зачарованиями.       В голове набатом: пощады не будет, найдем, поймаем, убьем, и плевать на честь, плевать на честь.       Из-за кустов показывается еще одна фигура и красные блестящие глаза, смотрящие с таким садистическим удовольствием на их жалкий вид.       — Их с нами нет, — громко произносит Модди и пятится назад, когда двое сокращают расстояние.       — Знаем, — рокочет сладкий голос, — но, говорят, у вас есть карты и информация.       Холод идет по телу.       — Сдайтесь, — третий голос, знакомый голос, и показывается темный силуэт с глазами-бездной, — и мы вам дадим шанс на жизнь.       Шанс на жизнь? Сдавшись?       Модди пятится назад, набирает шаг, не опуская топор.       Лучше он умрет смертью зверя, чем сдастся и продаст чужую жизнь за свою жалкую.       Но Пугод, Пугод, его жизнь, продать не мог, ни за какую.       — Уходи, — бросает Модди и подталкивает его от себя, вглубь леса. Пугод поднимает на него глаза, непонимающие, и Модди, держа Пугода за руку, срывается на бег, — я найду тебя, не беспокойся обо мне.       — Модди… — его голос тихий, задавленный тяжёлым дыханием.       Модди дергает с него одну сумку, облегчая вес, чтобы было легче бежать. За спиной чужие шаги, голоса, дыхание смерти и громкий приказ «брать любой ценой».       — Если нас все же настигнут? — спрашивает Обсидиан, смотря на Пугода, который на одном дыхании выдавал информацию.       — Разделиться, бежать по двое или по одному, — отвечает Пугод и смотрит в карту, — встречаемся в любом пункте ближайшем к конечной точке, назначенной на момент побега.       — Если кого-то убьют? — спрашивает Модди, и Пугод, предпочитавший вовсе никогда не думать о смерти, замолкает, думает, не зная, что ответить.       — Никто не умрет.       — Я не могу дать гарантий.       Это честность, поражающая честность.       Когда они остаются с Пугодом один на один, Пугод произносит:       — Заставь меня поверить тебе хотя бы раз, обещай мне, что никто не умрет, — он на грани, страх смерти наступает ему на пятки всю жизнь, подводя к этому невыносимому балансированию. И Пугод готов до истерики умолять и кричать: обещай.       Модди хочет. Модди не знает, сможет ли он исполнить.

***

      Перед глазами мельтешит зелень, ветки и куски мрачнеющего неба. Пугод бежит, сдирая легкие в кровь, как будто бы слишком долго, невыносимо долго и тяжело. По лицу бьют ветки, режут щеки. Он раздвигает их руками, но только тонкие листья остаются меж пальцев. Мышцы горят, но он бежит, задыхается, до невыносимого.       За спиной шаги, тоже бег. Угроза.       Оторваться удалось лишь ненадолго, но он сглупил минутами, замедлился, думая, что Модди перетянет внимание на себя. Но стоило только выдохнуть, сердцу замедлиться, как в него едва не прилетает очередная стрела, вот-вот точная, но задевшая только его одежду по косой.       Пугод бежит с картами за спиной, без оружия. Думает мельком — схватят, получат информацию, часть информации. Все остальное у него в голове. Глупость.       По небу идет раскат грома, и Пугод слышит за спиной шаги, лязг брони и дыхание. Страшно, страшно, страшно.       Лес озаряет молния короткой вспышкой и вдруг проливается дождь. Среди густых ветвей вдруг мельтешит серое здание и он сворачивает, думая, что преследователь оторвется, запутается, и Пугод сможет спрятаться, переждать, перевести дыхание.       Он забегает в здание, чудом не цепляясь за огромный железный прут, торчащий из бетонной плиты. Ноги уже совсем слабые, и он замедляется, пытаясь рассмотреть, куда можно забиться. Раскат грома, дрожь проходится по земле, и он вдруг чувствует чужое присутствие совсем рядом. Перед лицом пролетает меч, сверкая в темноте едва различимым фиолетовым блеском зачарований на незерите. Пугод вскрикивает, сжимает зубы, отшатывается в сторону и взгляд идет росчерком по чужому неясному лицу. Сердце бьется, как загнанная в клетку птица. Под дых прилетает кулак, и он падает, ударяясь спиной о холод земли. Кожу прошивает.       Вскрикивает коротко, от неожиданности, тупо цепляясь за воздух. Боль идёт по позвоночнику, он морщится, теряется в пространстве, шепчет скомкано.       Не успевает подняться, брыкается ногами, но бесполезно, абсолютно бесполезно, на бедра садятся, и в лицо прилетает удар, наотмашь, щека горит и в голове звенит: нетнетнетнетнет. Хватается за чужие плечи, пытается оттолкнуть, но только злит, и его снова бьют по лицу, отвешивая слабую пощечину, а после обхватывают за щеки, сжимают, с силой, что у Пугода хрустит челюсть. Перед глазами пелена, промаргивается, различает черные глаза — словно бездна, — и бьет, со всех сил, по ребрам косым ударом, но его голову на секунду отрывают от бетона и с силой опускают. В глазах темнеет, и невыносимая боль идет по черепу. Пугод взвывает, глаза застилает пелена непрошеных слез.       Лицо отпускают, и чужая рука ложится на шею, обхватывает, пережимает, со злобой стискивая, и Пугод хрипит, теряется. Его будто кидает в ледяную темноту. Она залезает под одежду, и страх прилипает к коже. Он задыхается, в глазах темнеет, а в ушах вдруг звенит. Душат. Душат, смерть берет его за плечи и грозится забрать в свои лапы.

Обещай мне хотя бы раз, что никто не умрет.

Что я не умру.

      — Модди.       Его переполняет: чувствует как трещат ребра, как рвется сердце, и его пальцы, так отчаянно цепляющиеся за чужую одежду, дрожат.       У Модди на лице мелькает легкий испуг, и пропадает, так же быстро, как и появился.       — Пожалуйста, — у него невольно льются слезы из глаз, он так устал, он так устал, — я хочу верить тебе, пожалуйста, Модди.       В ответ только долгое молчание.       Смерть обнимает за плечи. Она тянется своими мерзкими лапами, берет за руки, и ведет во тьму, в самую ее глубину, разговаривая. Но у Пугода сердце разрывается и рвутся лёгкие, когда хватка на шее перестает чувствоваться, почти теряет сознание и на подкорке все еще маячит, что так даже лучше, смерть — облегчение. Но становится снова больно. Больно, когда такой нужный кислород распирает лёгкие с новым, сиплым вдохом. Он вдыхает испуганно, запоздало понимая, что рука на шее пропала, возможность дышать возвращается, и он дышит, жадно, тяжело, короткими неполными вдохами, чтобы не болели ребра. Закашливается, до слюны, пытается приподняться на локтях, отвернуться, согнуться напополам и сразу же бежать, но вместо этого чувствует тепло рук на плечах, а потом острый взгляд; натыкается на знакомые темно-карие глаза, такие блестящие в полумраке, такие родные.       — Модди, — он хрипит, и цепляется за него, как за последнее спасение, — Модди… — голос невольно дрогает.       — Все хорошо, — шепот, надрывный, и на щеку ложится ладонь, оглаживает.       Пугод слишком поздно чувствует влагу на лице. Чужая кровь смешивается с его слезами, и Модди проводит рукавом, стирает, любовно. У самого Модди кровь на одежде, на руках и даже в волосах. Руки у него ослабевшие, дрожащие, но Пугод льнет к ним. Модди неловко сгребает его в объятия, аккуратно, чтобы не задеть ни одной раны, дать отдышаться, успокоиться. Пугод вдыхает, выдыхает, чувствуя себя наконец под защитой. Глаза вдруг находят чужое бездыханное тело в полуметре от них. Лужа крови, распоротая глотка и ржавый перочинный нож, который Модди носил на всякий случай, и Пугод ревет как тварь, от переизбытка эмоций — страх все еще бился на подсознании, ревет, потому что он здесь, живой, и Модди рядом. Тоже живой. Они оба живы.

***

      Солнце вновь целует щеки, отбрасывает замысловатые тени на лице, обнимая сквозь тонкие хвойные ветки. Все еще стоял запах сырости. Смешивался с запахом крови, въевшимся в одежду, волосы и даже кожу.       Перевал был организован незапланированно, но никто из них ничего не говорил по этому поводу. Благо подвернулась совершенно замечательная опушка недалеко от реки. Здесь солнце будто по-особенному грело, а низкие ветви и высокая густая трава обнимали ее, закрывали от посторонних глаз, вселяя чувство безопасности, по которому они так изголодались.       Вода в реке чуть теплая, что Модди с диким удовольствием опускает в нее руки глубже. Обувь валялась на берегу рядом с одеждой, брошенной неровной кучей, штанины закатаны до коленей. Он набирает воду в ладони и омывает кожу. Вода течет по телу, очищает от крови и грязи, и высыхает почти мгновенно под жарким палящим солнцем. Модди выдыхает, ведет рукой по волосам, убирает их с лица и, разрезая водную гладь, идет к берегу короткими шагами. Ноги зарываются в песок, путаются в водорослях, и мелкие камни впиваются острыми краями в огрубевшую мозолистую кожу. Модди раздвигает ветви камыша, ступая на землю. Она липнет к мокрой поверхности, и одна штанина сползает. Тянет ее снова вверх, беря в руки серильную легкую куртку. Кровь и пот въелись в нее, что кажется, отстирать будет крайне сложно, но Модди хочет избавиться хотя бы от огромных алых пятен. Кровь растворяется в воде туманными облаками. Модди чувствует ее фантомный привкус на губах, ее липкость на одежде, на руках, на перочинном ноже, который он не раздумывая вогнал в шею преследователя.       Это был одномоментный порыв, на страхе, на желании спасти. Модди не уверен, что был вообще способен на убийство, он не хотел убивать, но…       Кровь смыть полностью не получается, Модди бросает это дело. Голову уже ощутимо напекало. Он накидывает чистую рубашку на плечи — с нее тоже не получилось стереть кровь, но на ней кровь его собственная, смешанная с едким, теперь едва заметным запахом пота, речной воды и железа.       Обувь не надевает, берет под подмышку, куртку перекидывает через плечо, и идет обратно к их месту.       На организацию навеса сил ни у кого не хватило, Пугод сидел просто под густыми ветвями на опустошенных плотных мешках. Часть одежды тоже откинул в сторону, грелся на редких лучах солнца. Глаза приоткрывает, когда слышит тихую поступь. Модди рефлекторно, будто почувствовав, тоже оборачивается. Оба ничего не произносят, обмениваются короткими немыми взглядами.       У Пугода одежда как и у Модди в крови, и в собственной, и в чужой. На спине рана от стрелы, уже давно перемотанная, но пятна все еще красовались на ткани. Постирать времени не было, да и Пугод, в конце концов, отказался — сказал, что не сильно его это волнует. Но смотреть на него было больно. Особенно на шею. Следы от чужих пальцев синяками расцветали на шее, невольно возрождая только-только потухшие эмоции.       Модди кусает губы. Рубашка липла еще к чуть влажному телу, голову грело, а лохматые волосы периодически лезли в лицо. Модди вешает только постиранную одежду на бревно обвалившегося дерева, как раз где светило солнце, а после, прихватив сумку с яблоками, яблоки — единственное съедобное, оставшееся у них — идет к Пугоду. Он неловко усаживается рядом, роется пару секунд, а после протягивает ему фрукт, предлагает, и Пугод, кинув короткий взгляд на Модди, принимает. Слышится взаимный сладостный хруст. У Модди живот болит от голода, когда первый пережеванный кусок попадает в желудок. Внутри тянет, ноет, и он продолжает есть, пачкая губы в соке. Пугод тоже ест, но не так жадно, а как-то неуверенно, будто организм болел изнутри и прием пищи стал тем еще испытанием. Модди свою боль игнорировал, настырно, но с опаской, что однажды она станет смертельной.       Деревья на горизонте плавятся. До Центра еще идти и идти. Повезет, если найдут активированный портал в Незер и смогут сократить путь.       — Есть ещё? — вдруг спрашивает Пугод непривычно ломаным голосом, и Модди чувствует, как его руки, лежащей на земле, касаются, ненароком, случайно, не придавая значения, но Модди это замечает.       — Да, — он кивает, подтягивает к себе сумку, где лежала еще пара яблок. Достает одно и протягивает Пугоду.       — Спасибо, — бурчит Пугода и сразу же откусывает.       У него челка лезет в уставшие глаза, и Модди хочет убрать ее, посмотреть еще раз.       Кровь густо заливает руки, когда перочинный нож вонзается в мягкую, неожиданно уязвимую шею. Вонзается с таким тихим чвоканьем, рвет кожу, сосуды, артерии. И все окрашивается в красный. Одежда, кожа, чужая и собственная, и смерть отвлекается. Руки на шее разжимаются, но у Модди в голове все еще стоит набатом убить убить убить. И он вытаскивает нож, втыкает еще раз, проворачивает, от страха, с желанием умертвить — совсем. Кровь брызжет слишком густо, и его почти тошнит от ее вида и запаха.       — Поговорим? — вдруг спрашивает Модди, не оборачиваясь на Пугода. Глаза цеплялись за густоту леса по привычке.       — О чем?       — О нас.       Следует молчание.       Модди поворачивается теперь к нему, натыкаясь на внимательный взгляд Пугода.       Поговорить нужно было уже давно, не вчера и не позавчера, и Пугод, впервые за такое долгое время, не отнекивается, не убегает, а смотрит, ожидая продолжения. Будто он теперь действительно был готов к разговору, как и Модди.       Модди шумно выдыхает, собирается с мыслями, и опуская взгляд, произносит:       — Прости.       — За что? — голос у Пугода спокойный, но Модди чувствует его напряжение.       — За причиненную тебе боль.       Пугод фыркает, Модди слышит, как он садится на месте удобнее, замечает как он горбится опуская лицо чуть ниже. У него худая фигура, тонкая, и Модди задыхается от мысли о том, сколько он вынес.       — Я вел себя как идиот, — начинает Модди, но Пугод усмехается, как-то грустно, уставше.       — Это уж точно.       Модди сжимает собственные пальцы.       — Я люблю тебя и хочу защищать, я хочу дать гарантии, что сохраню твою жизнь, я хочу чтобы ты верил мне, что я смогу сохранить твою жизнь, что ты будешь под защитой, пока ты рядом со мной, и мне, — он запинается, — мне правда жаль, мне правда очень жаль за то, что я собственноручно разрушил твое доверие…       У Пугода замирает дыхание, Модди не видит его лица, прикрытого густой челкой и тенью деревьев.       — Я трус и идиот. Я испугался тебя и своих чувств, сбежал, когда ты отдавал мне свое сердце, — в горле встает ком, и он замолкает, ожидая хоть какой-нибудь реакции.       Губы у Пугода кривятся, он смеется, приглушённо, вздохами. И Модди всматривается в него внимательнее, будто ищет ответы.       У Пугода по лицу, из-под челки, катится одинокая слеза. Пугод снова разбивается.       — Я не хочу тебе доверять, — севшим голосом почти шепчет он, не поднимая на Модди лица, — я не хочу тебе доверять, я не хочу тебя любить, — повторяет, и у Модди сжимается сердце. На языке горький вкус разочарования, — но я не могу, — прерывается и по лицу льются слезы, — я не могу не доверять тебе и не любить тебя, — срывается на шепот, и Модди аккуратно придвигается ближе, — я боюсь, что однажды ты сделаешь мне слишком больно, и я не смогу, — всхлипывает, — не смогу собрать себя…       У Модди кружится голова и ненависть к самому себе туманит разум.       Пугод разбивается у него на глазах, и у Модди страх трогает пальцы мелкой дрожью. Он неуверенно придвигается ближе, обхватывает руками, обнимает, несопротивляющегося Пугода, и хочет прошептать: «все будет хорошо», но слова застревают в горле.       Инициатор погони мертв — у Модди его кровь на руках. И даже так нет никакой гарантии, что вернись они в Центр, они будут в безопасности. Найдутся те, кто захотят достать Обсидиана и Душеньку, найдутся те, кто захотят мести за чужую смерть. Модди все еще страшно, но он произносит:       — Пока я дышу, пока я могу дышать, я буду защищать тебя, и любить тебя, даже если ты мне не доверяешь, даже если ты будешь меня ненавидеть. Я обещаю тебе.       Я обещаю тебе. И слова растворяются в воздухе.