Забытые чувства

При звуке открывшейся двери Кавех отвлекается от своего чертежа и поднимает взгляд на появившегося на пороге аль-Хайтама. Он собирается, как обычно, выкрикнуть приветствие, но замечает, что аль-Хайтам возится с замком непривычно долго, и царапающее лязганье ключа неприятно режет слух. Кавех с лёгким недоумением молча выпрямляется на диванчике из своего полулежачего положения, опуская согнутые в коленях ноги на пол, и откладывает свои рабочие принадлежности в сторону. Когда он практически бесшумно подходит к аль-Хайтаму, чтобы помочь с замком, тот уже наконец справляется самостоятельно. Резкий запах алкоголя не остаётся незамеченным, и Кавех в удивлении хмурит брови — Аль-Хайтам не играл роль трезвенника, но также он очень редко напивался так, что не мог совладать с собственными движениями. — Хэй, — бросает Кавех, когда аль-Хайтам поворачивается к нему. При этом Кавех не может прочитать его эмоции и оценить состояние, так как взгляд мужчины скрывается за ниспадающей на глаза чёлкой. Аль-Хайтам молчит, и Кавех даже не успевает сообразить, как тот делает шаг вперёд и утыкается лицом в изгиб между его плечом и шеей. Кавех понимает, что следующий вопрос будет звучать предельно глупо, но всё же произносит, чтобы прояснить ситуацию: — Ты пьян? Расслабленный аль-Хайтам в ответ лишь утвердительно мычит, обдавая кожу тёплым дыханием, и устраивается поудобнее на его плече. Кавех может только тяжело вздохнуть, не зная, как поступить дальше с этим пьяным недоразумением. Он пытается вспомнить, как действовал аль-Хайтам в таких случаях по отношению к нему: кажется, стакан воды и укладывание в постель до следующего дня срабатывали лучше всего. Он уже собирается аккуратно оттолкнуть аль-Хайтама от себя, как замирает, совершенно забывая, как дышать, потому что в этот самый момент губы мужчины касаются его шеи: не просто случайный небрежный жест в полубреду, а очевидный мягкий поцелуй, от которого у Кавеха по коже пробегают мурашки. Несмотря на то, что из его лёгких на мгновение выбивает весь воздух, Кавех быстро берёт себя в руки и, уже не заботясь о состоянии человека напротив, резко отталкивает его от себя, хватая за плечи. Теперь он наконец может увидеть удивление в зелёных глазах аль-Хайтама, но оно смешано не с потрясением, а с некой грустью, от которой у Кавеха тяжело сжимается сердце. С тех пор, как Кавех въехал в этот дом, они ни разу не упоминали о своих прошлых отношениях. Кавех не хотел поднимать эту тему первым, а что творилось в голове у аль-Хайтама, трудно было угадать. Поэтому они оба продолжали молчать, воспринимая то хрупкое возникшее между ними перемирие как должное — если постоянные споры можно было назвать чем-то мирным. Тем не менее Кавеха всё устраивало — даже если он безнадёжно жил прошлым, в этом вопросе все свои чувства — какими бы они ни были — он оставит при себе. И теперь его выстроенные за годы высокие стены покрываются глубокими трещинами, и он судорожно пытается их удержать от полного разрушения, перекрывая множество неровных линий ладонями, которых у него всего две. — Ты… — выдыхает Кавех, и голова его кружится не хуже, чем от алкоголя. Тонкие пальцы сжимаются на сильных плечах, выдавая его напряжение, и выражение лица аль-Хайтама меняется: грусть плавно растворяется в нежность, от которой сердцу Кавеха становится ещё больнее. Уголки губ аль-Хайтама приподнимаются совсем немного, но этого достаточно, чтобы вызвать в Кавехе сомнение по поводу всех чувств, которые он когда-либо переживал. — Нельзя? — коротко и покорно спрашивает аль-Хайтам с едва уловимой надеждой, и из-за долгого отсутствия ответа его светлое выражение лица становится хмурым, словно он провинившийся щенок, который не знает, как отчитаться перед хозяином. Кавех хочет ударить его так сильно, что кончики пальцев белеют от напряжения, сердце в груди заходится как сумасшедшее, затмевая собою все ощущения, и Кавех уже не понимает, чего он хочет на самом деле. Его нижняя губа начинает дрожать, будто он вот-вот заплачет, и он закрывает глаза, чтобы хоть на какое-то мгновение не видеть аль-Хайтама перед собой. Это немного, но помогает. Он заставляет своё дыхание выровняться, а сердце не до конца, но хоть как-то успокоиться, цветные пятна плывут под сильно зажмуренными веками, но сомнения всё ещё бурным потоком одолевают его. Они так и не говорили о своих чувствах, но как минимум пьяным аль-Хайтам льнул к нему. Кавех надеется, что не вёл себя так же во время своих загулов, иначе все их хождения вокруг да около и сокрытие истинных чувств не имели никакого смысла. Наконец Кавех в очередной раз вздыхает и открывает глаза, видя перед собой по-прежнему терпеливо ожидающего его ответ аль-Хайтама. Кавех, заставляя свой голос звучать твёрдо, произносит прежде, чем успевает передумать: — Всего один раз. Этого оказывается достаточно, чтобы аль-Хайтам в то же мгновение сократил между ними расстояние и приник к губам Кавеха своими. Прикосновение оказывается таким мягким, что на Кавеха нахлынывают давние воспоминания и он непроизвольно расслабляется, позволяя себя ласкать. Руки аль-Хайтама осторожно ложатся на его талию, и он не спешит их оттолкнуть, в ответ укладывая свои ладони на чужие предплечья. Движения губ такие знакомые, что Кавех почти забывает, что все те годы их разлуки вообще существовали. Будто они снова прячутся в укромных уголках Академии, чтобы утонуть в крепких объятиях, прижаться как можно теснее и с тихим смехом найти губы друг друга, сцеловывая улыбки и тёплые лучи сумерского солнца на их юных лицах. Всего лишь лёгкого поцелуя достаточно, чтобы пробудить в нём так давно спрятанное в пыльном уголке души счастье, одновременно перемежающееся с горечью сожаления. Кавех, ведомый этим тяжёлым чувством, сдерживает себя и не отвечает на поцелуй, лишь позволяет вновь изучать свои губы, чуть посасывать и покусывать их, хотя наивно было надеяться, что аль-Хайтаму в его состоянии этого будет достаточно. Когда язык пытается протолкнуться сквозь сжатые зубы, сердце Кавеха жалобно ноет, и он еле находит силы, чтобы в который раз за вечер оттолкнуть аль-Хайтама. Они оба дышат тяжело, и нерешительность, неуверенность Кавеха липким потом неприятно покрывают его спину. Он не успевает ничего сказать, как аль-Хайтам притягивает его к себе, прижимает к своей груди, обвивает руками, так что голова Кавеха неизбежно оказывается на чужом плече, и теперь чуть ли не всем телом он чувствует такое же неровное, как и у него, сердцебиение аль-Хайтама. Кавех беспомощно замирает — всё это для него уже слишком: слишком больно, слишком отчаянно, слишком желанно, слишком хорошо. И всё становится хуже, когда аль-Хайтам низким голосом прямо возле его уха говорит: — Я скучаю по тебе. Раскалённый нож словно вонзается в сердце Кавеха, а затем кто-то невидимый твёрдой рукой проворачивает его, заставляя растерзанный орган непрерывно кровоточить. Тонкие трещины на воздвигнутых стенах расходятся, обломки с грохотом валятся на землю, вызывая неуёмные эхо и дрожь. Кавех был бы на седьмом небе от счастья и без раздумий начал бы всё заново, скажи ему это аль-Хайтам тогда. Сейчас же он еле сдерживает слёзы и не может понять, может ли он после всех их обид, споров, недопониманий и взаимной боли позволить всему начаться — повториться — снова. Тепло тела аль-Хайтама всегда имело на него успокаивающий эффект, и ещё хуже то, что его ладони медленно начинают поглаживать бока Кавеха, постепенно переходя мягкими прикосновениями на спину. Кавех больше не может найти в себе сил сопротивляться, он ругается про себя и с мыслью «будь, что будет» поднимает свои руки в воздух, чтобы уложить их на чужую широкую спину. От его внимания не ускользает, как едва вздрагивает аль-Хайтам, и ему приятна мысль, что тот тоже может переживать. Он прижимается к аль-Хайтаму крепче, не желая больше отпускать, — даже если это всего на одну ночь. (Даже если потом он снова будет жалеть.) Они стоят так какое-то время, и буря в груди Кавеха постепенно успокаивается — возможно, снова быть с аль-Хайтамом не так уж и страшно, когда он так нежно держит его в своих объятиях. Кавех тихо выдыхает с чувством облегчения и позволяет себе полностью расслабиться и плыть по течению. Тогда аль-Хайтам чуть отстраняется, и они смотрят друг другу в глаза со всем невысказанным, что у них накопилось за долгое время. Кавех думает, что может утонуть, и только крепкие руки аль-Хайтама удерживают его на поверхности. Шершавая ладонь аль-Хайтама аккуратно ложится на щёку Кавеха, поглаживает скулы и тёмные синяки под глазами. Кавех прикрывает веки и, словно цветок к солнцу, льнёт к прикосновению, по которому так скучал. Аль-Хайтам мягко улыбается ему, и совсем немного времени проходит, прежде чем он снова тянется к Кавеху с поцелуем. Начавшись медленно и осторожно, он постепенно переходит в более глубокий и страстный — в этот раз Кавех не отталкивает аль-Хайтама, позволяя его языку скользнуть внутрь своего рта. Пальцы аль-Хайтама путаются в его светлых волосах, одна из ладоней ложится ему на шею, и большой палец мягко поглаживает кожу в успокаивающем движении. «Я рядом», — отчётливо читает в этих жестах Кавех, в то время как его сердце пропускает удар за ударом. Он укладывает свои руки на плечи аль-Хайтама, обвивает его шею и чуть выгибается в пояснице, жаждая чужого тепла. Чем дольше они целуются, тем выше становится температура их тел, и рука аль-Хайтама, поддерживающая Кавеха за шею, отпускает его и движется ниже, вдоль боков к пояснице, а затем останавливается на ягодице, сжимая её и подтягивая таким образом Кавеха ближе к себе. Кавех от неожиданности не сдерживает звонкий стон, отчётливо чувствует чужое возбуждение и неожиданно замечает, что сам не менее возбуждён. Как быстро, но совсем не удивительно, думает Кавех, когда колено аль-Хайтама уже толкается между его бёдер, и поцелуй прерывается потому, что им нечем дышать. — Я хочу тебя, — признаётся Аль-Хайтам тихим шёпотом, покрывая быстрыми поцелуями щёки, линию челюсти, шею, и слегка двигает бёдрами, так что трение тела об тело посылает сладкие волны наслаждения. Кавеху кажется, будто он тоже неимоверно пьян, голову кружит от эмоций, от близости, от того, насколько всё сейчас реально. Скопившиеся в уголках глаз слёзы наконец стекают по его щекам, и этого оказывается достаточно, чтобы аль-Хайтам на мгновение пришёл в себя и замедлился в своих действиях. Он заглядывает в глаза Кавеху — в его взгляде столько нескрываемой нежности, что Кавех жалеет, что показал свою слабость. — Мне остановиться? — спустя долгую тишину спрашивает аль-Хайтам и сцеловывает дорожки слёз. — Нет, нет… продолжай, — Кавех переводит дыхание, смаргивает влагу с ресниц и в конце концов слабо улыбается: — Просто я тоже так сильно по тебе скучал. Аль-Хайтам вновь прижимает его к себе, а затем без труда поднимает на руки, вынуждая ухватиться за него всеми конечностями, и под удивлённый вскрик Кавеха уносит его в свою комнату. Кавех не успевает сообразить, как уже без лишних вопросов оказывается опрокинут на мягкую постель. Простыни пахнут не только порошком, но и чем-то слабым, неумолимо знакомым, напоминающим аль-Хайтама, так что Кавеху хочется полностью раствориться в этих ощущениях и простынях. Сердце снова бешено ускоряет свой ритм, когда он осознаёт, зачем он здесь и что последует дальше. Его рот приоткрыт, взгляд блуждает по комнате, прежде чем остановиться на аль-Хайтаме, нависающим над ним без возможности сбежать. Жар в груди и во всём теле нарастает, а затем сменяется прохладой воздуха, когда аль-Хайтам шаг за шагом начинает его раздевать. Смущение смешивается с возбуждением, но Кавех покорно позволяет обнажить все части своего тела, отпихивая такую ненужную сейчас одежду подальше. Его грудь тяжело вздымается, он прикусывает костяшку указательного пальца и смотрит на аль-Хайтама из-под полуприкрытых ресниц в ожидании его следующих шагов. Что бы ни произошло — он примет всё, позволит аль-Хайтаму вести его, ублажать его, вытворять все виды непотребностей, которые взбредут тому в голову, — как и было всегда. Аль-Хайтам чуть ли не щекотно гладит его бока и бёдра, опускается между разведённых ног — Кавех может чувствовать его горячее дыхание на своей коже, и чужие губы в такой опасной близости к его паху, что хочется закричать. Но аль-Хайтам не спешит — первым делом он целует нежную кожу на внутренней стороне бедра, прикусывает её так, что наверняка останется след. Кавех блаженно трепещет, запускает пальцы в простыни и невольно хочет свести колени. Так давно с ним не обращались подобным образом, что все ощущения обостряются до предела, даже лёгкие поцелуи в сокровенных местах заставляют низ живота плавиться и пылать. Сильные руки не только удерживают его месте, но и не забывают одаривать его ласковыми прикосновениями, а поцелуи нетерпеливо опускаются вдоль бедра к ямке под коленом. Мягкие губы без устали изучают каждый миллиметр его тела, не позволяя хоть какому-либо участку остаться без особого внимания, и Кавех стонет, стонет, стонет, совершенно не сдерживаясь, чем только провоцирует аль-Хайтама на более активные действия. Бледная кожа покрывается алыми пятнами меток — аль-Хайтам словно вычерчивает на нём своё имя, обозначая принадлежность. Аль-Хайтам перехватывает его ногу за щиколотку, пока губами ненасытно движется вдоль голени — Кавех мог бы поверить, что его съедят без остатка. Наконец аль-Хайтам невесомо целует свод стопы, а следующее его движение заставляет Кавеха глубоко вдохнуть: губы целуют кончик большого пальца, а затем всасывают его, язык скользит по подушечке, мягко обводит по кругу, после чего с тихим, влажным чпоком аль-Хайтам выпускает палец из своего тёплого рта, чтобы своим бесстыдным языком пощекотать ямку между пальцами и увлечённо переключиться на следующий палец. — Ах… Эй, эй, не надо!.. — пытается вырваться Кавех, но аль-Хайтам невозмутимо удерживает его ногу и продолжает скользить языком. Томный, непреклонный взгляд зелёных глаз аль-Хайтама, полный решимости и желания, направленный в этот момент на него, вынуждает пробежать волну мурашек по телу Кавеха, и он слишком быстро сдаётся, вновь расслабляясь на простынях. Аль-Хайтам по очереди уделяет внимание каждому пальцу ноги Кавеха под его тихие стоны, а после мягко целует подушечку стопы. Кавех, весь раскрасневшийся, не зная, куда себя деть, непроизвольно тянется рукой в сторону аль-Хайтама, и тот отвечает на его призыв, но сначала отпускает ногу, которую так самозабвенно до этого ласкал, и перехватывает другую. Кавех думает, что он не вынесет ещё одной такой пытки, но в этот раз аль-Хайтам справляется быстрее: вместо долгих, размеренных поцелуев он просто проводит губами вдоль всей внутренней стороны его ноги, а затем отстраняется, когда подбирается к паху. — Может… может… — Кавеху не удаётся подобрать слов, вместо этого он бросает выразительный взгляд между своих ног, но аль-Хайтам, словно поучая глупого ребёнка, мягко качает головой — он ещё не закончил всё то, что хотел. Кавех дрожит, подбирает руки к груди и подгибает ноги — весь в нетерпении, он готов скулить, но вместо этого лишь выгибается в пояснице, когда губы аль-Хайтама оказываются внизу его живота. Зубы бесцеремонно захватывают выступающую тазовую косточку и отпускают, зализывают место укуса в извинении, а затем язык прочерчивает влажную дорожку к пупку, погружается в него, а также обводит нежную кожу вокруг. Кавех извивается и беспрестанно стонет низким, глубоким голосом, беспорядочно цепляется за простыни и прикусывает губы до красноты, выкрикивая имя аль-Хайтама и прося большего. Аль-Хайтам движется выше, вычерчивая границы рёбер, а затем припадает губами к розовому, уже затвердевшему соску. — Ах!.. — не сдерживает выкрик Кавех, и запускает пальцы в волосы аль-Хайтама, прижимая его к себе. Тот и не думает отстраняться, вместо этого прихватывает бусинку соска зубами, оттягивая её, затем отпускает и обводит её языком, после чего посасывает, втягивая ртом кожу. Второй, обделённый вниманием сосок сжимают пальцами, перекатывают между шершавых подушечек, и так же беспощадно оттягивают и поглаживают, доводя Кавеха до исступления. Когда рот аль-Хайтама достаточно наигрался с одним соском, то переключается на другой, рука меняется тоже, и весь процесс ласк начинается заново. Как бы Кавеху ни было хорошо, всё это время аль-Хайтам тщательно избегает всего одного места, которого так хочется, чтобы коснулись. При этом он совершенно уверен, что никакие мольбы не помогут привлечь к этому месту внимание аль-Хайтама, пока тот сам этого не захочет. Тем не менее Кавех решает попробовать, потому что то, как подрагивает его член, как сочится смазкой, и как тянет внизу живота уже практически невозможно терпеть. Всё то удовольствие, что дарит ему аль-Хайтам, болезненно ищет выхода, но вместо этого ему остаётся только балансировать на грани, вбирая в себя всё больше и больше ласк. — Хайтам… пожалуйста… — голос Кавеха слабый, прерывается после каждой гласной короткими стонами и вздохами. — М-м-м, — неопределённо отзывается аль-Хайтам и оставляет поцелуй в области сердца, которое так заполошно бьётся, будто вот-вот пробьёт грудную клетку, чтобы стать к аль-Хайтаму ещё ближе. — Там… — даёт ещё одну подсказку Кавех и тянет аль-Хайтама за волосы вниз, отчего тот отстраняется и смотрит на него совсем затуманенным взглядом. Вся страсть, вся любовь, вся нежность мира перемешались в его глазах, которые устремлены только на Кавеха. — Нетерпеливый, — выдыхает аль-Хайтам и целует одну из ключиц. — Я достаточно ждал, — отзывается Кавех, и сердца обоих на мгновение пронзает острая игла сожалений. Чтобы быстрее от неё избавиться, аль-Хайтам набрасывается на шею Кавеха — самые яркие и заметные засосы он оставляет именно на ней, где кожа тонкая и нежная. В то же время, будто наконец сжалившись над Кавехом, рука аль-Хайтама невесомо скользит вдоль его бока, а затем опускается у основания его члена. Желавший, но не ожидавший подобного Кавех звучно стонет, и аль-Хайтам губами чувствует вибрацию его горла, целует кадык и движется к линии челюсти. — Ещё… ещё… — бёдра Кавеха толкаются в ласкающую его руку, и движения аль-Хайтама становятся интенсивнее — кольцо пальцев поднимается от основания к головке, а затем вниз, и снова вверх, от медленного ритма переходя к быстрому. Тогда его губы в который раз находят губы Кавеха — поцелуй выходит размазанным и рваным, они тянутся друг к другу, но теряются в жарком сплетении тел, беспорядочно ища точки соприкосновения. Долгое ожидание играет свою роль: изнемождённому, иступлённому Кавеху оказывается необходимо совсем немного, чтобы кончить, изящно прогнувшись в пояснице. Его подтянутый живот и ладонь аль-Хайтама покрываются белой жидкостью, сам он довольно жмурит глаза и дышит тяжело, не в силах сразу прийти в себя. Когда Кавех открывает глаза, аль-Хайтам коротко, но нежно целует его ещё раз, прежде чем отстраниться и откуда-то взять кусок ткани, которым он бережно вытирает Кавеха. — А как же ты? — алые глаза Кавеха окрашиваются удивлением, тихий голос еле слышен, будто его вот-вот поглотит сон. — Это всё было для тебя. О себе я позабочусь сам, — аль-Хайтам улыбается ему и поглаживает ладонью щёку. Кавех что-то недовольно мычит, но его тело и разум в такой приятной расслабленности, что совсем не хочется спорить. — Так мы теперь?.. — с робкой надеждой спрашивает Кавех, и ответ не заставляет себя ждать. — Да, — продолжает улыбаться аль-Хайтам, и не менее яркая улыбка расцветает на лице Кавеха, прежде чем он медленно закрывает глаза и погружается в спокойный и такой счастливый сон.