***
Тихое поскрипывание дерева, шелест спущенных парусов, неторопливые шаги по палубе, редкие переговоры и еще более редкие — возгласы, крики чаек, вторящие шелесту волн, звуки жизни островного порта — всему этому не удалось проникнуть за толстые двери капитанской каюты Галки. Внутри неё обычно существовал другой мир, недоступный глазу простого члена экипажа. В мирное время, когда ни вражеская эскадра кораблей, ни смертельный шторм не угрожали здоровью судна, в каюте царила тишина, вбирающая в себя шепот свечей и шелест бумаги, разложенной по столам. Когда Эдвард Кенуэй находился внутри, ничего не отвлекало его от мыслей вслух, перекладывания карт с места на место. Дерево поглощало все лишние звуки, поэтому капитанская каюта казалась неприступной крепостью, словно она находится не на борту корабля, а где-то далеко-далеко в море, куда никто не осмеливается заплыть. И в этот тихий бастион вошло два человека. Ступая по ковру, они ничуть не беспокоили монолитную тишину каюты. Не беспокоили. До первой фразы. — Эх, а Галка не меняется. Все такая же живучая. — Хорниголд зашел первым, хотя знал, что такая привилегия принадлежит только Капитану, коим для этого корабля он не являлся — И… переполненная добром. — он оглядел каюту, забитую ящиками, сундуками и ценными вещами, о предназначении которых он не знал. Разрушив тишину каюты, Хорниголд бодро прошагал в центр, где стоял большой стол с картой на нем. Слегка выдвинутый, за столом находился стул, который Бенджамин выдвинул еще больше, чтобы сесть, скрестив ноги. Выжидающе смотря на Кенуэя, пират напоминал грозного судью перед вынесением смертного приговора. Почему-то под грозным взглядом подсудимым оказался Эдвард, стоящий перед столом в задумчивости. Странным была перемена его настроения — с минуту назад капитан бодро приглашал своего товарища на борт, но теперь шуточная бравада казалась такой далекой. В душе больнее затянулся узел, теснивший грудь, не дававший Кенуэю покоя с момента, как он направился к Инагуа. Он оглядел каюту по сторонам, словно впервые зашел в это помещение. Удивительно, как вальяжный Хорниголд и растерявшийся Эдвард поменялись своими ролями. Словно и вся эта комната, и весь корабль — достижение первого, а второй лишь неловкий гость. Взгляд Эдварда остановился на столе с изрядно пожелтевшей от времени картой, увидел чужие руки, скрещенные на груди. Поднялся выше — уперся взглядом в недоумевающее лицо с подозревающим прищуром. Хорниголд явно заметил перемену настроения их встречи. — Кенуэй? И долго ты будешь глазеть? Ей-богу, хоть портрет мой пиши, пока стоишь. — Кажется, я что-то искал… Наконец Кенуэй перевел взгляд с лица Хорниголда на ящики, стоявшие по правую сторону от него. В ящиках, иногда жалобно позвякивая на волнах, стояли бутылки рома. Товар недешевый, но так горячо любимый всеми пиратами, в особенности — Кенуэем, который находил ром своим вторым хобби после мореходства. Бенджамин проследил за сменой объекта интереса своего товарища, и тоже обратил внимание на бутылки. — Моли Бога за то, чтобы этот прекрасный ром оказался тем, что ты ищешь — Хорниголд хохотнул вслед своей удачной шутке. — Иначе тебе придется мне подробно объяснять, что с тобой происходит. Эдвард легко усмехнулся шутке Бенджамина, однако его задумчивость не отступила. Словно туман она застилала его сознание, а тихая, поглощающая звуки каюта только усиливала ощущение какого-то груза на душе. И чтобы сбросить этот груз моральный, Кенуэй обратился к грузу физическому — сделав шаг в сторону стола, Кенуэй оказался рядом с ящиком, из которого быстрым движением руки извлек первую попавшуюся бутылку рома, приглушенно звякнувшую. — Взгляд тебя не подводит, Хорниголд. Этот ром действительно хорош как минимум потому, что был украден с испанского брига. Я думал его продать, но ты заметил его раньше — Кенуэй поставил бутылку на стол, из-под которого достал и большой деревянный стакан, пошарпанный, местами расколотый, но всё ещё способный содержать в себе крепкое спиртное. Как только бутылка оказалась на столе, Хорниголд мгновенно ухватился за неё, и выдернул зубами пробку, которая с задорным хлопком освободила горлышко. — Если бы только эти испанцы знали, что я презираю их также сильно, как люблю хорошую выпивку… — Он оставил предложение незаконченным и машинально налил ром в появившийся на столе стакан. Приготовившись лить во второй, Бенджамин вдруг увидел, что другого стакана на столе нет, и вопросительно посмотрел на собеседника. — У меня нечасто бывают гости в каюте… — Эдвард считал этот взгляд и несколько смутился. — Возьми этот себе, а мне дай бутылку. — Капитан пододвинул стакан ближе к Эдварду и приподнял руку в ожидании бутылки. — Знаю я тебя, пьяница. Ты просто хочешь, чтобы тебе досталось больше! — упрек Хорниголда сопровождался хитрой улыбкой, какая бывает у него только в моменты вынашивания коварного плана. В завершение своей фразы, Хорниголд сделал большой глоток из бутылочного горла, и только затем — передал бутылку Кенуэю, который уже успел возмущенно воскликнуть. — Эй! — возмущенный капитан выхватил бутылку из рук Бенджамина, которую тот отпустил без сопротивления. — По-твоему это честно? Тут же почти ничего не осталось! — Тебе надо меньше пить, Кенуэй, уж поверь мне. — И это я слышу от тебя? — Кто, как не лучший друг скажет тебе об этом. — С чего ты вообще решил озаботиться моим состоянием? — Кенуэй, сядь. — Что? — Сядь. Последние фразы, сказанные Хорниголдом смутили Эдварда, и он замолчал. Прекратить эту словесную перепалку стоило бы лишь потому, что доброжелательная ухмылка Бенджамина вдруг пропала с его лица. А это является прямым показателем того, что дела приобретают серьезный оборот. Приняв решение прислушаться к столь настоятельной просьбе, Кенуэй приземлился на стул, стоящий на другой стороне стола — так он оказался прямо напротив лица Хорниголда, немигающе смотрящего. Как только Эдвард сел, и пересекся обеспокоенным взглядом с серьезным подозрением, сквозящим в чужих глазах, Бен наконец-то не сдержался и рассмеялся. — Видел бы ты свое лицо, черт тебя возьми! — Хорниголд был явно доволен своим перфомансом. В особенности удовольствие ему доставляло смятение, в котором пребывал его друг эти несколько секунд. В качестве награды он сделал ещё один большой глоток из бутылки. — Из тебя ужасный шутник, Хорниголд. — Кенуэй последовал примеру товарища и отпил из большого деревянного стакана. — Как хорошо, что неудачность шутки скрашивает прекрасный ром. — Эдвард решил защитить себя, ответив колкостью на колкость, и Бенджамина такой ответ устроил. К слову сказать, что пока эта театрализованная сценка — с наигранными эмоциями и смехом — длилась, хотя и всего пару минут, что-то в груди Эдварда дрогнуло, как в такелаж в шторм, вот-вот норовящий выбиться из привычного ему положения. Это ненадолго рассеяло туман в голове, но стоило только сесть за стол и взглянуть в лицо Хорниголда, как вся тяжесть мыслей, которые роятся в голове, но никак не могут показаться наружу, снова навалилась и заставила посерьезнеть. К сожалению для Эдварда, его эмоции были слишком заметными для того, чтобы их было возможно скрыть, посему Хорниголд сразу же заметил резкие изменения, которые претерпевает состояние его друга. В иной ситуации он был готов поспорить, что причина тому — алкоголь, однако за то время, что перед ними стояла откупоренная бутылка рома, Кенуэй сделал только один глоток. Кажется, что проблема теснилась где-то глубже, за кожаной портупеей, синим пальто и грязно-белой рубашкой. Где-то внутри самого Эдварда Кенуэя, безутешного капитана Галки. Отставив бутылку, Хорниголд положил руки, сложенные в замок, на стол. Он внимательно наблюдал за растрепанным собеседником, на лице которого в одно мгновение отпечаталась будто бы вся мировая печаль. — Что ты на самом деле искал? Вопрос, произнесенный с неожиданной для Хорниголда серьезностью, заставил образовавшийся в сердце Кенуэя узел сильно пошатнуться — второй раз за такое короткое время. Это внутреннее колебание оказалось настолько сильным, что глаз Эдварда дрогнул, как при нервном тике. Еще один такой удар по капитану — и последний канат, удерживающий его на плаву, порвется и потянет ко дну. Кенуэю было, где утонуть — в стакане рома, стоявшего перед ним или в тишине каюты, но более вероятно — свою погибель капитан предчувствовал в глазах Хорниголда, настороженно выискивающего что-то в самых его внутренностях. Его взгляд лучше шпаги вскрывал грудную клетку, вытаскивая все наружу. — О чем ты говоришь? — Эдвард отпил из своего стакана залпом почти половину, стараясь сделать это непринужденно, хотя, конечно, у него это не вышло — было слишком поздно переводить положение в шутку. — Ты знаешь, что я имею в виду. — Бенджамин все также испытывающе впивался глазами в лицо, руки и грудь Кенуэя, словно выискивал хотя бы малейшее движение, которое могло бы выдать истинные намерения и настроения его собеседника. Но пока стойкий капитан не сдавался даже перед бурей эмоций, которые теснились в нём. — Даже в самые сложные моменты ты был до глупого несерьезным, а теперь, дьявол, словно покоя найти не можешь с момента, как переступил порог каюты. — Не всегда же получается шутить. — Эдвард принимал последние попытки защитить себя и закончить этот разговор, но желание Хорниголда всегда доводить до конца начатое, для Кенуэя обернулось роковым. — Ты что-то скрываешь от меня. — Хорниголд нетерпеливо стукнул руками по столу. Скрытность Кенуэя, кажется, задела его самолюбие: как это так, чтобы он, Бенджамин Хорниголд, был недостоин быть посвященным в тайные помыслы близкого друга. — У меня могут быть свои секреты. — Эдвард продолжал парировать сабельные удары слов и вопросов, однако чужой напор и ром постепенно лишали его крепости голоса и логичности доводов. — Ты скрываешь что-то. И черт морской бы с ним, если бы не скрывался от меня. — Эгоизм Хорниголда во всей своей силе отразился в последнем слове его фразы. В силу его слов в той же степени, что и в сладость аргументов Кенуэя подмешался алкоголь, отчего слова разили уже не сталью, а порохом и картечью, пробивая последние подступы к душе Эдварда. Между капитанами возникла тишина. Она заметно отличалась от той блаженной пелены, которая всегда царила в каюте. Теперь эта тишина кричала громче любой капитанской команды. В ней не осталось ничего таинственного, и все секреты, погруженные в нее вот-вот вскроются. И сильнее всего это почувствовал Эдвард. Злосчастный узел, неспособный выдержать более сильного натяжения, начал рваться. И с каждым новым уроном Кенуэй содрогался. И его глаза забегали по каюте, ища убежище от неминуемого. И больше в его голове, и душе и в его сердце не осталось места для всего, что так теснит. И обратного пути не было. В абсолютной тишине с оглушительным скрежетом и звоном разорвался в груди стальной канат в последний раз его резкое движение перевернуло все внутри Кенуэя. И норовящее разбиться от всего случившегося сердце бесповоротно приняло свое решение прежде, чем Кенуэй смог его осознать. Эдвард резко встал и, поставив колено на столешницу в качестве опоры в одно движение полностью оказался на столешнице, стоя на коленях перед Хорниголдом, сверху вниз наблюдая за тем, как он, едва понимая все происходящее, поднимает голову, чтобы уловить лицо Кенуэя. Такое положение явно не устраивало сидящего, и тот встал. Неуверенно стоя на ногах, Хорниголд покачнулся то ли от быстрого подъема, то ли от алкоголя, ослабившего его, то ли от абсурдности всей ситуации. Тем не менее, теперь их диалог продолжался на одном уровне — к ощутимому напряжению между ними прибавился терпкий запах рома. — Ты прав, я что-то скрываю. — А я говорил, что тебе надо меньше пить. — Всю мою дорогу до острова мне казалось, что я что-то потерял. — С твоим желанием легкой наживы это нормальное чувство. — Я искал это по прибытии сюда, почти две недели. — Тебе стоит быть внимательнее, друг. — Ты не хочешь меня слушать. — Я весь внимание — Я нашел это. Нашел, понимаешь? — Ты пьян, Кенуэй. — Ты же хотел знать, что я скрываю. — Я хочу, но ты и правда очень пьян. Несуразный диалог между Эдвардом и Бенджамином походил на перестрелку. Кенуэй от переизбытка в нем чувств и эмоций, которые вместе с плотной дымкой сидели в его голове долгими неделями в плаваниях и рейдах, в кабаках и на улице. Когда все это спустилось из головы куда-то в сердце, сил сдерживаться больше не было. И он говорил все, что копилось у него на душе, все, что он считал нужным сказать. И этого всего было так много, что он перемешивал мысли, склеивал их невпопад, словно пытаясь от них избавиться как можно скорее. В свою очередь, Хорниголд колол каждую фразу собеседника своими комментариями, зная, что это только распаляет Эдварда и заставляет говорить больше. В возникшую паузу Кенуэй перевел дыхание и, сделав большой вдох, положил руки на плечи Хорниголда, опираясь на него, словно он был фальшбортом на корабле, терзаемом швальными волнами. И вся тяжесть его тела и души передалась Бенджамину, который тоже едва стоял на ногах. А от доставшегося ему груза — был вынужден опереться коленом о столешницу, слегка навалившись вперед, чтобы не упасть. Таким образом он оказался настолько близко к лицу Кенуэя, что мог видеть, как дрожат его губы. — Кажется, что я что-то потерял… — прошептал Кенуэй, словно в бреду. Теперь уже Хорниголда этот шепот пронзил до самого основания, заставляя вздрогнуть под руками Эдварда. — и нашел это, как только увидел тебя сегодня. То, что я искал. Я нашел. — И что же это было? — прохрипел опешивший Хорниголд. — Это был ты, Бен. Я искал тебя всё это время. Хорниголд не смог более возразить Кенуэю. Он вообще больше не мог ничего сказать. Руки Эдварда, лежавшие на его плечах, потянули его вперед, уничтожая расстояние между их лицами. И также внезапно горячие губы Кенуэя коснулись его губ. Со всей капитанской настойчивостью чужие руки в объятии сомкнулись за головой Бенджамина. И Хорниголда обдало жаром, настолько сильным, что тот потерял возможность дышать. Ища спасение во всем, что ему было доступно в данный момент, он прильнул к губам Кенуэя, грубо обхватывая его руками, чтобы не упасть. Запах рома пьянил не меньше, чем все выпитое, и Хорниголд чувствовал, как у него кружится голова. Кажется, он впервые почувствовал, что на самом деле значит это смешное предложение «потерять голову». И он упивался этим запахом, упивался поцелуем, чувствовал как крепкие руки Эдварда сначала сжимают его шею, а потом — хаотично блуждают по его волосам. Только на секунду отстранился Эдвард, чтобы перехватить дыхание, как Хорниголд надавил всем телом, заставляя его коснуться спиной столешницы. Навалившись на капитана Галки сверху, Бенджамин коротко рыкнул, вдыхая воздух. И снова он вовлек второго в поцелуй, в этот раз — инициативой обладал он. Вытащив руки из-за спины Эдварда, но не разрывая поцелуя, он принялся расстегивать портупею и ремни на чужой одежде, в скором, совсем беспокойном исступлении. От чужих прикосновений Кенуэй содрогнулся под Хорниголдом и его руки, до этого смыкающиеся на чужой спине, резко упали на стол. В беспамятстве, разгоряченный, продолжающий жадно впиваться в чужие губы, Эдвард сжал в своей ладони старую бумажную карту, не зная, куда деть все эмоциональное и физическое возбуждение, поглотившее его в этот момент. И это оказалось роковым движением. С жалобным звоном раскололась бутылка рома, до этого момента наблюдая всю неприлично чувственную сцену, разворачивающуюся на столе. И, видимо, неспособная вынести столько эмоций (но на самом деле — сбитая рукой своего Капитана) она упала, разбиваясь на множество кусков. Этот звук, так неожиданно разрушивший всё, заставил Хорниголда отстраниться и оглядеться. Увидев виновницу, он звонко засмеялся, чувствуя, как Кенуэй под ним тоже хихикнул. Повернувшись к нему вновь, Бенджамин оглядел распластавшегося на столе Эдварда, чьи волосы были растрепаны, щеки красные, а на лице, сверкающем от пота, была глупая улыбка, которую он никак не мог убрать. Вся пелена боли и неизвестности спала с него, а в глазах снова засветился озорной огонёк, намекающий на коварные планы в голове его владельца. — Так значит, ты искал меня? — Нет, Бен. Я тебя наконец-то нашел. И Кенуэй снова притянул Хорниголда к себе, перенимая инициативу, улыбаясь в поцелуе, чувствуя как Бенджамин охотно отдается его действиям. Неизвестно, сколько прошло времени с того момента, как два капитана зашли в каюту Галки. Известно одно — день успел смениться ночью, и вся команда корабля закончила свое хаотичное движение, успокоилась. Часть — ушла в каюты, другая — осталась на палубе, наблюдая, как в ясном небе мигают белые звезды. Но где бы кто ни был, все на Галке прекрасно знали, что их капитан, кажется, наконец-то счастлив, и может быть, больше не будет впадать в забвение, какое они наблюдали неделями ранее. Все, что им остается — слышать смех, редкий шепот и громкие вдохи, раздающиеся из капитанской каюты, которая, как казалось всем раньше, никогда не пропускала посторонние звуки…часть 1.
3 августа 2023 г. в 23:03
В мягких покачивающихся волнах блестело солнце, совсем белое и от того – безумно жаркое. Несколько дней назад Галка со всей её бравой командой причалила в бухте острова Большой Инагуа, чтобы сгрузить собравшийся за время плавания груз, привести корабль в порядок и по-человечески отдохнуть после долгих путешествий. Часть корабельной команды высадилась на берег почти сразу после прибытия на остров: разбрелась по тавернам, шумным пьющим компаниям и женщинам, звонко поющим любимые пиратами песни. Остальные же члены экипажа оставались на борту, устраняли мелкие поломки или же просто отдыхали. Самые задумчивые из команды — наблюдали за тем, как плещется рыба, разбивает хвостом солнечные зайчики на воде, которые в свою очередь больно бьют светом по глазам. Казалось, на борту царит полная идиллия, которой никто давненько не ощущал.
Несколько дней после швартовки корабля отсутствовал и его капитан — Эдвард Кенуэй покинул своё извечное место у штурвала и направился, по свидетельствам сокомандников, вглубь острова. Вопреки этой версии, пираты на острове говорили, что Кенуэй нередко захаживал в таверну у берега, где брал одну кружку эля и долго-долго сидел в углу, пристально высматривая кого-то в толпе. Некоторые дамы, имевшие интерес к капитану Галки в диалоге могли обмолвиться о том, как они видели мужчину гуляющим между домишек, медленно, словно кот преследующий свою добычу. А торговцы в коротких разговорах с покупателями нередко упоминали имя капитана Кенуэя, описывая его интерес к красивым, но дорогим безделушкам в их лавках («Он словно выискивает что-то определенное, но что именно — известно лишь самому чёрту»). В общем, никто на целом острове не мог понять, что же тяготило душу капитану, но каждый находил его действия аккуратными, медленными, натянутыми от напряжения и ожидания чего-то.
Что же до самого Кенуэя — он действительно был в глубокой задумчивости, в которой находился еще задолго до прибытия на Большой Инагуа. Вообще, Эдвард не очень любил думать о вещах, которые были оставлены «на берегу», особенно когда его путь лежал сквозь испанские и британские морские конвои, а главной обязанностью было доставить свою уставшую команду до «дома» в целости. Однако в этот раз отнюдь не морской воздух заполнял его тело и дух. Какая-то мысль, неясная, но в то же время очень настойчивая билась в его голове, от чего капитан долго глядел на волны, машинально управляя Галкой, бросив все свои силы на то, чтобы уловить хотя бы кусочек той мысли, которая тревожила его почти всю дорогу от Гаваны.
Для простого члена команды не существовало никаких видимых причин, почему его капитан невпопад отвечает на вопросы, недвижимо стоит за капитанским мостиком, когда каждый подпевает очередной задорной песне и, конечно же — сразу пропадает со своего любимого корабля, как только тот сворачивает паруса. Нечто странное, что омрачало капитана находилось в самом потаённом месте, в которое никто даже из самых близких (в том числе и Адевале), не имели доступа — в его голове. Бог знает, какие тяжелые решения принимает его капитан в очередной момент его задумчивой неподвижности, и только посмей сунуться ему под руку, когда видишь, как его взгляд упирается в горизонт.
А Кенуэй все прекрасно знал, и, к сожалению, это осознание не делало его плечи легче, а душу спокойнее. Скорее наоборот, что-то внутри него сжималось и трепетало на уровне желудка, неприятное и вносящее сумятицу в голову. Он бы с радостью поделился с кем-нибудь своей тревогой, ведь он так не любит, когда хоть что-то отвлекает от сложной вереницы битв и абордажей, однако о чём просить, что рассказывать — совсем непонятно. Эдвард пытался поймать тонкую ниточку дабы распутать весь клубок мыслей в голове, однако чем больше он искал — тем больше клубок затягивался. И как только сапоги капитана ступили на берег, этот самый клубок превратился в самый сложный морской узел.
Поскитавшись на Инагуа пару дней, Кенуэй решил вернуться на «Галку», ближе к родной стихии, запаху дерева, соли и рома. Решение его это настигло после того, как он просидел в местной таверне пару дней почти безвылазно — изредка выходя на крыльцо вдохнуть свежего морского воздуха и, при большом желании, сыграть в какую-нибудь игру (чтобы потратить появившиеся после продажи груза деньги). «Земля на меня плохо влияет» — подумал Эдвард, приближаясь к своему кораблю по бревенчатому причалу — «Я начал слишком много думать».
Капитану оставалось всего пара метров до палубы корабля, как вдруг за его спиной раздался звук, от которого весь затянутый мысленный клубок начал со звоном рваться. Он резко остановился.
— Капитан Кенуэй, вот и встреча!
Голос, произнесший его имя, прозвучал так, словно его обладатель планировал в следующую секунду разбить о затылок Эдварда стеклянную бутылку — протяжно, заговорщически и очень-очень громко. Возможно, на этот голос стоило бы повернуться, дабы не допустить даже малюсенькой возможности, чтобы возникший в голове сюжет с дракой на бутылках воплотился в жизнь. Однако Эдвард прекрасно знал, кому принадлежит этот хитрый кошачий голос, от того вся серьезность капитана отошла на задний план, а на лице появилась такая же хитрая улыбка.
— Капитан Хорниголд. Не ожидал вас здесь увидеть.
Да, обладатель этого растяжного кошачьего говора ни кто иной, как Бенджамин Хорниголд. Они не договаривались о встрече заранее, поэтому появление его друга на Инагуа оказалось неожиданным, и Кенуэй не сразу успел понять, что же на самом деле произошло, и как он упустил присутствие Хорниголда, находясь на острове пару дней безвылазно.
— Как раз-таки сейчас вы меня и не видите. — с поддельной обидой в голосе заметил Бенджамин, обращаясь к спине Кенуэя, ибо тот так и стоял, вглядываясь в доски кормы своего корабля. — Хоть бы повернулись для приличия, чтобы поприветствовать старого друга как подобается!
Эдвард бодро повернулся на каблуках и, убедившись, что перед ним действительно стоит Хорниголд, скрестив руки на груди и упираясь взглядом в Кенуэя. На лице его была ухмылка, которая, кажется появлялась в те самые моменты, когда в голове Бенджамина рождались самые необычные, и вместе с тем — издевательские планы, которые его так веселили. Почему-то именно это усмехающееся язвительное лицо, одно среди многих других лиц, которые он наблюдал на острове, заставило Кенуэя почувствовать, как натянувшее всё его тело волнение отступило, хотя напряжение осталось железным штыком в его позвоночнике, не дающим окончательно расслабиться. В приветственном жесте капитан Галки вытянул руку, приглашая Хорниголда подойти поближе. Бенджамин не был человеком, которому надо было намекать дважды — и поэтому широкими шагами он сократил расстояние между ними двумя до минимума и пожал протянутую руку.
— Вот теперь хорошо. — мурлыкнул капитан.
— Какими судьбами на Инагуа, Хорниголд? Я думал вы как обычно в море, а если и не там, то хотя бы на Нассау! — Эдвард широко улыбался продолжая держать руку товарища. Это было вызвано тем, что Кенуэя действительно интересовало положение дел его друга, поэтому скоординировать свои действия с интересом к диалогу оказалось несколько труднее.
— Сам не знаю, что меня сюда занесло, если не попутные ветры. — Хорниголд наконец-то разорвал рукопожатие, которое, по его мнению, слегка затянулось, и отпустил руку. — Я приплыл недавно, поэтому пока никуда более не собираюсь, хотя бы недельку побуду здесь. Если ветрам было угодно, то я не буду спорить.
— Действительно, если уж ветрам… — ехидно протянул Кенуэй, пародируя манеру Бенджамина.
— Не юлите, Кенуэй. У вас явно созрел какой-то план. Ваше лицо — открытая книга, особенно с этой глупой ухмылкой — Хорниголд пальцем указал на губы Эдварда, которые действительно искривились в улыбке.
Пропустив мимо ушей последний комментарий товарища, Кенуэй обернулся на Галку, мерно качающуся на мелких волнах и снова обратился к Хорниголду:
— Раз уж ветра занесли вас мне навстречу, не хотите ли подняться на «Галку», выпить и поговорить? Или туда уже не несут?
— Выпить доброго рому — это та самая цель, к которой эти треклятые ветра меня и несли, Кенуэй. Или вы, друг мой, думали, что я просто так вас оставлю и пойду сидеть в грязной таверне? — Пока Бенджамин рассуждал, параллельно достал из-за пояса свою курительную трубку, машинально поджег в ней табак и выпустил облако сероватого дыма в сторону от лица Эдварда. — Это я к тому, что с радостью прямо сейчас поднимусь.
— Отлично, капитан Хорниголд. Снова добро пожаловать на борт моей Галки!
После этих слов два капитана быстро поднялись на борт по неширокой доске, приставленной к нему, и, оказавшись на палубе, направились в сторону капитанской каюты под приветственные возгласы экипажа.