галлюцинации

Бытовая невнимательность Стаса уже давно стала внутряком среди разросшейся команды импрокрю. Опечатки в сообщениях рабочего чата, они же — в личном твиттере и официальных постах продакшна. На столе его расставленные хаотично грязные чашки из-под кофе — всегда не менее четырёх. Раньше, когда только появились деньги, Стас ещё и с одеждой экспериментировал, вещи иногда яркие надевал, но те настолько не сочетались между собой, что петербуржцы каждый раз устраивали фестиваль панчлайнов — Арсений даже умудрился одним из них пробить чужой дальтонизм, о котором в команде тогда знал разве что Позов. Стас может позвонить в семь утра, забыв, что почти все в коллективе — совы, выйти на улицу в ливень без зонта, поставить маслянистую коробку с куриными крылышками аккурат на черновик рекламного сценария. Об этом осведомлен каждый, работающий в крю дольше дня, но в лицо ему никто, кроме Арсения и изредка Димы, на эти мелочи не указывает — всё-таки босс, даже в креативной среде есть субординация. Или, скорее, её подобие, потому что шутки на эту тему среди авторской группы нет-нет да проскальзывают — ирония в том, что Шеминов их не замечает. *** — Арс, бля, эксгибиционист хуев, может, хотя бы шорты натянешь? — ворчит Стас, которого это дефиле в боксёрах перед съемками громкого вопроса уже начинает раздражать. И ладно бы потолстел там, животик начал — впервые за всё время их знакомства — выпирать, чтобы все среднестатистические люди вокруг смогли наконец-то выдохнуть — так нет. Ещё сильнее умудрился схуднуть, не теряя при этом чёткого контура мышц на руках и ногах — не человек, а пропаганда какая-то здорового образа жизни. Всех трёх слов целиком, а не просто аббревиатуры. Арсений усмехается в ответ, тапочками своими излюбленными шлёпает по паркету. Когда он тянется за чем-то на верхнюю полку шкафа, Стасу слегка, совсем немножко хочется кинуть в него тухлым помидором — чтоб не больно, но очень, сука, обидно. Так бы тот хоть в туалет ушёл отмываться на следующие минут пять, глаза больше не мозолил. Антон, сидящий на диване — человек-противоположность в застёгнутой под горло рубашке и шортах до колена — шумно сглатывает. В офисной тишине на троих этот звук слышится громче стерео динамиков. — Серьёзно, мы тут все по сравнению с тобой пельменями разваренными выглядим, — Стас прибегает к известному рычагу воздействия на Попова — лести. Шаст, если загонится перед съемками, настроение на весь мотор может испортить так, что ни остальные трое, ни гость не смогут вытащить. А тут как будто и дышит уже чуть тяжелее, на Арсения смотрит безотрывно, пристально. Эти двое ссорятся редко, но, как говорится, метко — обязательно с обиженным Антоновским сопением и тотальным игнорированием того со стороны Попова, что ситуацию обычно только усугубляет. Дарина как-то рассказывала, что это, вообще-то, эмоциональное насилие, что так нельзя — даже если Демид решил раскрасить гуашью его любимую кепку. Арсению, очевидно, эту версию родительского буклета не выдали, потому что конфликты он стабильно замалчивает, зная — сами рассосутся в коллективе, где рабочие и дружеские отношения уже переплелись так, что не распутать. Да и ребёнком Антона все перестали считать, когда у того плечи стали шире Арсеньевских, а цифра на банковском счету вышла на первое место по коллективу. Один Димка по-прежнему ведёт себя с ним иногда, как смесь отца со старшим братом — но там и дружба дольше, и воспоминания о палке-девятикласснике Шастуне ярче. — А вы, значит, у нас пельмень, месье? — с улыбкой озорной спрашивает Арсений, бровями играется. — Тогда понятно, почему вы взглядом ко мне прилипли, — прицельно в Антона, хотя тот вообще молчит сидит с игрушкой какой-то открытой на телефоне. Вроде бы проигрывает, судя по вспыхивающим огонькам на экране, но смотрит по-прежнему исключительно на полуголый моноспектакль перед собой. Может, тоже о тухлом помидоре сейчас мечтает, думает Стас и прикидывает, насколько бы считалось брошенное в Попова Дроновское овощное рагу за томат. Андреев бы точно не обиделся, он — человек команды, в отличие от этого недоделанного Кена. Только Антон почему-то не оскорбляется — кидает в Арсения треники, кажется, свои же, улыбается мягко. — Пощади Карцева, ему ещё часа два с нами на записи сидеть, — советует, с намёком косясь на подарок гостю. Книжки кривой стопкой лежат на столе, та, что сверху, раскрыта на каком-то интересном кадре — у Гоши вкусы специфичны, но в мире шоу-бизнеса особо сильно из привычного не выбиваются. Тем более что и фотограф — профессионал своего дела. Даже Стас, несмотря на равнодушие к оголённым мужским телам, может оценить эстетику фото. Главное, чтобы Арсений идей из этих альбомов себе на будущее не почерпнул. О его фотосессии в воде, вон, до сих пор вспоминают, хотя там он полностью одет — а Стас всё-таки развлекательные передачи продюсирует, с упором на юмор. Без Арсения в них никак, Шеминов с этим фактом за годы совместной работы уже успел смириться, но градус общего возбуждения — который с характером и внешностью Попова изначально выше нормы — дальше увеличивать бы не хотелось. — Ну не всё же тебе внимание, ласточка, — хмыкает Попов, в ладони сжимает пойманную вещь. — Тем более что ты у нас максимум — дятел. — Почему это я дятел? — по-детски обиженно вскидывается Антон, телефон наконец-то блокирует. Арсений натягивает треники, шнурочки даже завязывает, чтобы те на бёдрах не болтались. На памяти Стаса такая покладистость от него — редкость, но тут грех было бы жаловаться. Отвечает, выдержав актёрскую, драматичную паузу: — Потому что рот свой вечно в дырки суёшь. Мультяшно-большие глаза Антона округляются так, что, кажется, ещё немного — и выпадут. Он зыркает ошалело на Стаса, который только плечами флегматично жмёт в ответ. Грязно — да, удивительно — нет. В конце концов, градус коллективной пошлости прошёл свой пик ещё после интервью Щербакова, когда все в офисе посчитали своим долгом устроить чемпионат шуток на тему лизун-сосун. Шастуну с его огромным ртом тогда особенно не повезло. Стас вообще часто задумывается о том, что не креативным продюсером работает, а воспитательницей в ясельной группе: следит, чтобы одеты все были, на съемки приезжали вовремя, между собой не слишком сильно ругались, а если и ругались — то хотя бы не ломали общие игрушки и гостям в лицо своими обидками не швырялись. Арсений вот вроде в силу возраста должен ему помогать, но на деле — такой же детсадовец, который в ответ на Антоновский фак сейчас громогласно шлёт его в жопу. То, что Антона это почему-то веселит и конфликт уменьшает до намекающих дёрганий бровей, Шеминов, как и любой уставший от капризов взрослый, принимает за перемирие. Не пиздят друг друга совочками — и то ладно. *** Антон, развалившись на диване, жмётся виском к теплому боку расположившегося на подлокотнике Арсения. В десять утра понедельника обсуждать логистику следующего сезона Тейбл Тайма — то ещё сомнительное удовольствие, но состыковать расписание четырёх крайне занятых людей по-другому не получилось. Ну, хотя бы он проснулся хорошо — от мягкого касания губами плеча. Арсений, весь в спортивном, сидел на корточках рядом с кроватью, смотрел влюблённо — уже и не удивительно вроде, но каждый раз почему-то прошибает, особенно спросонья. Руки холодные засунул к нему под одеяло, но не трогал, пока те не согрелись после улицы. Арсений, сейчас лениво наблюдающий за активной жестикуляцией Стаса, кладёт ладонь ему на затылок — так, чтобы через стеклянные офисные стены никто не заметил — и гладит медленно, мерно, почёсывая за ухом, как будто Антон — пёс домашний. Ему бы обидеться, но на Арса уже несколько лет как не получается, всё недовольство осыпается прахом, стоит на ресницы эти его кукольные взглянуть. В голове только набатом стучит люблю-люблю-люблю; у Арсения, судя по бережности путающихся в чужих волосах пальцев, тоже. — Голова болит, Шаст? — спрашивает вдруг Стас, прерывая свой монолог на полуслове, и смотрит участливо. Приятная тяжесть ладони пропадает с затылка, Антон выпрямляется, подтягиваясь вверх по дивану. — Да нет, всё в порядке. — Ты к Арсению просто всё липнешь, глаза как будто еле открытыми держишь. У нас ведь мотор Контактов завтра, можешь, как закончим сейчас, домой поехать, отлежаться. Серёжа — почти сорок лет человеку, вообще-то — хихикает, как школьница, взглядом насмешливым в Антона стреляет: ну давай, больной, рассказывай, что не головой, а на голову. Чуть более индифферентный к их отношениям Дима только вздыхает тяжело. Слепота Стаса так-то — парадокс внутри их команды. Вот вроде как все без каких-либо заявлений громких и камингаутов поняли, что очки у Антона с Арсением давно уже стали общие — как и носки, кепки, рубашки, жизнь. Что Антоновские губы, когда он возвращается с перекура, красные и обкусанные не из-за бесплодных попыток того втянуть в себя сигарету целиком, что Арсений в Москву теперь не уезжает, а возвращается, что пока он здесь — Антону по ночам не дописаться. Более того — все уже успели привыкнуть: Серёжа глаза закатывает беззлобно, Поз подтрунивает — но мягко и только потому, что над Арсением — в особенности влюблённым — невозможно не. — Да не выспался он, вот и всё, — вальяжно отвечает Арсений, ногу в тапке на подлокотник ставит — вылитый кошак, даром что не мурлычет. — А, хорошо тогда. Завтра к часу можно в принципе, успеешь отоспаться, — Стас бормочет, в бумажках своих роется, хотя большая часть офиса давно перешла на цифровой формат. Осведомленность Арсения о чужом качестве сна он пропускает мимо ушей, равно как и выглядывающий из-под горла Антоновской футболки засос-укус — мимо глаз, а давно уже один на двоих шампунь — мимо своего карикатурно большого носа. Антона всё это веселит, Арсения — тоже, но в чуть меньшей степени. Это ведь он из них двоих читает твиты поклонников, видит Стасову снисходительность: они — мои друзья, семья уже почти, я их знаю в разы лучше вас, всех их бывших и будущих девушек. То, что о настоящих он не знает ровным счётом ничего, кажется, Шеминова не смущает, потому что график сейчас у всей команды бешеный, Ира только в августе прошлом съехала, а Арсений сам — скрытный, как будто на любом новом факте о себе может подорваться. Серёжа называет это паранойей и повышенной тревожностью; Арсений, за которым однажды следили на машине через весь Питер — реалиями жизни. Стас снова заводит свою шарманку об осеннем уюте, декорациях новых, чтобы по-прежнему домашним выглядел кадр, но не картонной копией первого сезона. У него и своих идей полный блокнот, а тут ещё и креативная группа начала набросками делиться — и всё это, конечно же, нужно обсудить именно сейчас. Виноват в этом так-то Арсений со своими выпускными бесконечными и билетом на Сапсан завтра вечером, но Антон трётся отросшей чёлкой о его предплечье, намекая: ладонь верни, приласкай, согрей, мне с ней переваривать эту нудятину легче, — и Арсений понимает так же, как и на сцене, в постели, на кухне общей. В лице не меняется, у него на это оправдание вечно одно — актёр, но руку снова кладёт на загривок и жмётся к нему теснее. Пальцем вырисовывает сердечко на шее чуть ниже линии волос. Антон его так сильно любит, что иногда лопнуть от этого переполняющего, сжимающего горло чувства страшно, но они в офисе, за окном — промозглый понедельник, и он усилием воли заставляет себя начать вслушиваться в обсуждение нового сезона очередного проекта. С Арсением под боком даже это кажется приятным. *** В дверь номера стучат ровно в тот момент, когда Антон, развязав пояс у плюшево-мягкого отельного халата, спускается губами вниз по пушистой линии волос на животе тяжело дышащего Арсения. Не вовремя — не то слово. Шастун морщится, пытаясь вспомнить, повесил ли он на ручку табличку «не беспокоить», когда они вернулись с ужина, или забыл. За такое Арсений ему потом мозг выскребет чайной ложечкой — скрупулезно, методично. Его паранойя — пускай и логичная — только недавно начала ослабевать; Арсений стал спокойнее, расслабленнее, когда понял, что Антон сам теперь запахивает при въезде шторы в номинально своём, а по факту — их общем номере, таблички вешает, дверь дополнительно изнутри закрывает. Антон знает, что для Арсения эта новая относительная расслабленность — про доверие, и оно не пошатнется от одной случайности, но сам себя пинать будет ещё долго, если и правда так тупо проебался. Пальцы в волосах с силой сжимаются, когда в дверь повторно стучат, бёдра под ладонями — мускулистые, тренированные — напрягаются. Антон вскидывает голову, сталкиваясь с настороженным, тяжелым взглядом сверху. — Может, уйдут? — вставать Антону совсем не хочется. Они оба после душа — разморенные, тёплые, в халатах, которые снять можно за секунды. Ресторан, который нашёл Дрон, был настолько хорош, что даже Арсений перестал делать вид, что живёт исключительно на манне небесной, и поел по-нормальному; о том, сколько съел он сам, Антону даже думать не хочется — но кадры в гидрокостюмах уже отсняты, от кружки пива развезло слегка, и, в общем-то, плевать. — Шаст, это я, открывай, — слышится приглушенный голос Стаса, снова стук — в этот раз не костяшками, а всем кулаком. Арсений откидывается спиной на кровать, вздыхает тяжело. Член, до этого проявлявший крайнюю заинтересованность в процессе, слегка опадает — и это, в целом, неплохая такая метафора их общему настрою. Антон с грустью скользит по нему взглядом, лицом утыкается в чужой живот — плоский, с выпирающей неудобно косточкой сбоку. Та впивается ему ровно в щёку, и Антон поворачивает голову слегка, чтобы слюняво её чмокнуть. — Стас не уйдет, — недовольно констатирует Арсений. Он пытается вывернуться из-под Антона, который, кажется, избрал тактику игнорирования проблемы — лежит себе, молчит, губами трётся о его живот. Не возбуждающе, а скорее по-домашнему, ласковый, как котёнок, и в любой другой ситуации Арсений бы растёкся под ним довольной лужицей, но присутствие Шеминова за дверью сильно мешает — тут невозможно просто расслабиться и получать удовольствие. — Ты никогда так рано не ложишься, — продолжает, вздрагивая слегка, когда Антон кончиком языка лезет в пупок. — И Стас это знает. Скоро он начнёт звонить тебе, потом Позу, на ресепшен, может, даже спустится, если прям настроился сейчас с тобой поговорить. — А ты в шкаф планируешь залезть? — звучит наконец-то глухой ответ снизу. — Типа дорогая, прячься, у меня жена вернулась. Так? Арсений пяткой бьёт его по заднице, потому что несмешно, и тут же весело хмыкает: — В ванной посижу. — Ты серьёзно, — не спрашивает, утверждает Антон, с тяжелым вздохом поднимаясь на локтях. — Абсолютно. Скажешь, что устал, избавишься от него быстро. В этот момент начинает звонить мобильный Шастуна, валяющийся где-то на кресле. Арсений вздёргивает бровь — а я тебе говорил. — Я же знаю, что ты здесь, Шаст! Открывай давай. Антон встаёт, халат поправляет, провожая грустным взглядом запахивающегося Арсения — такой момент испортил, гад. Съёмки ЧДКИ выматывают не меньше, чем гастроли, а то и больше — всё-таки они по несколько часов проводят перед камерой каждый день, из города в город ездят на машине с огромной командой. Тут вдвоём наедине провести время — целый квест, днём абсолютно невозможный из-за Дениса с его камерой. Зато ночью можно: в номер завалиться вместе, пройтись по тёмным улицам, если силы после разъездов ещё остались, отдохнуть наконец. С Арсением даже залипать в телефоне интереснее, потому что перед глазами — лента инстаграмма, а сбоку этот чудик либо сам в твиттере, либо книжку читает, либо вообще растяжкой решил заняться, потому что возраст даёт о себе знать, а каждое утро — пробежка. Стоящий на пороге Стас недовольным жизнью не выглядит ни на йоту, и это раздражает. — Шаст, ребята с Кукоякой договорились для Контактов, надо выбрать дату на август, — Шеминов тараторит как обычно быстро. Суетой затапливает всё пространство номера, где атмосфера буквально пять минут назад была разнеженной, спокойной — идеальной по Антоновским меркам. Это, наверно, какая-то супер способность Стаса, где супер разве что скорость, с которой он может всех вокруг погрузить в свой нервоз. — Прямо сейчас? Стас стопорится, ощущая чужое явное недовольство, смотрит на него непонимающе. — Ну ты всё равно же не спишь, я хотел сразу обсудить, чтобы утром отправить варианты. — Я отдыхаю, — с нажимом цедит Антон. В ванной в этот момент что-то звенит и бухает, слышится копошение, приглушенный мат — даже через дверь. Антон смотрит с непроницаемым лицом на Стаса, Стас в ответ — с вселенским ахуем. Сцена, достойная своей выразительностью немого кино. Его, в целом, можно понять: это у Серёжи ожидаешь найти кого-то ещё ночью в номере, а у Антона — сплошная анти-социальность, страстная любовь ко сну и вечное «я устал, дайте мне перезарядиться с телефоном в обнимку». — Эммм, — неловко тянет Шеминов, очевидно, не зная, что в таких случаях говорят и говорят ли что-то вообще. — Мне стоит спрашивать? То, что голос из ванной прозвучал мужской, не заметить было невозможно. Сгорел сарай — гори и хата, думает Антон. Арсений эту его позицию по жизни искренне считает дурацкой, о чём непременно сообщает ему вслух каждый раз, но возразить сейчас не может — ещё и сам ведь проебался. — Арс, поздороваешься со Стасом? — окликает громко, так, чтобы понятно стало — сиди не сиди, всё равно Шеминову уже ясно, кто там погром в ванной устроил. Дверь, которую даже закрыть изнутри нельзя, медленно открывается. Одежду они перед душем всю в комнате оставили, поэтому Арсений стоит в проёме как был — завёрнутый в пушистый халат, с мокрыми кончиками волос, в тапочках отельных тонких. Если бы существовал чемпионат тупейших каминг-аутов, этот бы вполне мог претендовать на призовое место. — У тебя душ, что ли, сломался? — Стас смотрит на Попова, как будто тот рога успел за пару часов отрастить — вроде и привычная картинка, а вроде и детали не сходятся, как в найти десять отличий. Арсений — импровизатор с пятнадцатилетним стажем — стоит молча хлопает ресницами. Антон даже примерно представляет, о чём тот думает сейчас: что это точно какая-то фирменная пост-мета-ирония, потому что ну не может Стас настолько в глаза долбиться. И следующей мыслью: а стоит ли её поддерживать? Все — буквально все — члены съемочной команды знают — или по крайней мере догадываются — где ночует Арсений, и только Шеминов, кажется, искренне убеждён, что номер на имя Попова — нечто большее, чем мера предосторожности. Антон этого ярого отрицания реалий не понимает от слова совсем, потому что Стас — даже не гомофоб. В конце концов, с такими взглядами ему трудно было бы работать в шоу-бизнесе, когда даже в телевизионную программу к импровизаторам приходят Рогов с Фоминым. Вот только саму возможность отношений между Антоном и Арсением Шеминов, видимо, расценивает, как галлюцинации отдельной группы фанатов — и всё на этом. Шастуну так-то плевать, а вот Арсения задевает — не потому что хочется сосаться на глазах у Стаса, а потому что это и так сокрытую за семью замками связь делает как будто бы неважной, невозможной, несерьёзной. Настолько несерьёзной, что кольца у Антона если цветные — то непременно зелёный с голубым, а Арсений постами отмечает даже самые дурацкие их годовщины. — Ага. Там разбираться с починкой будут дольше, чем сам душ, решил у Шаста сходить, — жмёт плечами Попов. Заминка — буквально пару секунд, и Стас её, конечно же, не замечает. — Понял. Ладно, завтра тогда с графиком твоим разберёмся, — кивает он Антону, к голове тянется по привычке — но кепки нет, снять уже успел перед сном. — Спокойной ночи, Стас. — Ага, сладких снов тебе, — тянет в унисон Арсений — настолько доброжелательно, что Стас оглядывается встревоженно из-за плеча и к выходу топает в два раза быстрее. Дверь за креативным захлопывается; Шастун чисто для себя отмечает, что знак «не беспокоить» всё-таки повесил — просто Шеминову на него насрать. На секс настроения больше нет; Стас своим присутствием градус возбуждения понизил до минусового деления, но Антон всё равно одним широким шагом пересекает отделяющий их метр пространства и целует Арсения — глубоко, слюняво, долго. — М, тебя так заводят обсуждения новых съемок? — Я люблю тебя, — просто отвечает Антон. Не прижимает даже, а вжимает в себя, руками обвивает чужие — родные — плечи. Арсения эти три слова — особенно вкрадчивым, тихим, ласковым тоном, какой может звучать только после восьми вечера, потому что раньше — не то, не так — выключают со стабильной эффективностью с самого первого момента, когда Антон их произнёс вслух. Он тогда тоньше был раза в два, голос повыше, страха столько, что захлебнуться было страшно. Сейчас уже не страшно — потому что слышат и в ответ их шепчут с той же весомостью. — Думаешь, если мы при нём так сделаем, Стасян прозреет? — со смешком интересуется Арсений. Он растянувшимися в улыбке губами вжимается в тонкую кожу на ключицах, не целуя, не кусаясь — просто трогая, потому что хочется и можно. Антону — тактильному до невозможности, особенно за закрытой дверью номера — нравится. — Как будто ты первые репетиции наши не помнишь. Мы там, конечно, не сосались, но точно делали вот так, — Антон спускает ладонь ниже, сжимая пальцы на тонкой талии, — и стояли не сильно дальше, чем сейчас, это я помню, — голос стихает до шёпота, потому что воспоминания эти кажутся сокровенными, личными, только их — и десятка человек первых аудиторий техничек. — Ну тогда даже мы сами ничего ещё толком не понимали. Для нас ведь нормой было чуть ли не в обнимку играть. Ты ко мне вечно лез, нервничал перед выходом жуть как, ну я и пускал в своё личное пространство, чтобы хоть как-то успокоить. Арсений по-прежнему прячет лицо в изгибе его шеи, кончиком носа трётся о слабо пахнущую мёдом и лавандой кожу — в кои-то веки ему понравился отельный гель для душа. Антон замирает. — Ты мне об этом никогда не рассказывал. — Разве? Это не то чтобы огромная тайна. — Я бы запомнил, Арс, — хмыкает Антон, влажную макушку, так удобно расположившуюся напротив губ, целует, сильнее сжимая ладони на плече и выпирающем остром позвонке у шеи. — До того, как мы в отношениях наших разобрались, точно бы ещё обиделся, потому что звучит это пиздецки похоже на жалость. То, как Арсений начинает улыбаться ещё шире и довольней, Антон буквально чувствует кожей. Скажет или нет? — Это она и была, — сказал. — Пятый год меня жалеешь, да? — Шастун делает шаг в сторону кровати, и Арсений подстраивается, как в вальсе, тенью повторяя движение. — Ага. Пытаюсь подтянуть до своего уровня, — серьёзно сообщает Арс. Антон с трудом сдерживает недоверчивое «да-да, конечно», готовое сорваться с языка, потому что из них двоих в эти слова Арсений верит меньше всего. Когда-то Антон этого не замечал, вёлся на показную браваду и «привет, пацаны, я — красивый» — ну как тут было не повестись, если Арсений и правда великолепный от макушки до кончиков мизинцев, это ведь любому встречному очевидно. Только потом до Шастуна дошло, что выше среднего интеллект и хорошее понимание себя сыграли с Арсом злую шутку: он видел своё отражение объективно, со всеми плюсами и минусами, — вот только недостатки выступали непропорционально ярко по сравнению с привычными Арсению собственными положительными качествами. Такой взрослый, осознанный — а всё равно местами идиот. Арс бы здесь, наверно, пошутил что-нибудь про Достоевского, если настроение попроще — рожу бы скорчил, то ли клинический диагноз отыгрывая, то ли придворного шута. Ляпнул бы что-то — скорее всего больше странное, чем смешное, потому что неловкость Арсения раздражает, ему лишь бы разговор увести куда подальше. Раньше это было особенно заметно на комплиментах весомее «классная задница» и «ебать у тебя глаза прям голубые на солнце». Антон своими изначальными потугами в романтику не гордится, не завяли уши у Арсения — и то хорошо, но и реакцию на первое «ты такой хороший» помнит — растерянный взгляд, брови непонимающе сдвинутые, словно тот всё пытался найти пошлый подтекст, но не мог, потому что не было там его. Был Арсений — тёплый, заботливый, по-новому домашний. Греющий какао в кастрюльке на тесной Антоновской кухне, потому что Шастун ему тем днём между моторами Контактов написал: «заебался, от кофе уже тошнит», — а Арс только недавно научился готовить какао с зефирками для Кьяры. Даже тогда, когда ревность жглась каждым чужим взглядом, когда «люблю» из себя приходилось буквально выдирать, выплевывать, чтобы дышать можно было дальше, когда из общего были только поцелуи в подсобках ДК, сбивчивый секс и шоу одно на ТНТ — даже тогда Арсений в его квартире смотрелся правильно. У Антона слегка спирает в груди от воспоминаний и затапливающей нежности к человеку, сжатому в руках. — Тут пяти лет и правда будет маловато, — шепчет Арсу прямо в ухо, роняя его спиной на кровать. *** Стас поправляет нервно кепку, на мониторы смотрит — целых девять штук, все возможные ракурсы камер в его распоряжении. Второй день съёмок Джема проходит интереснее первого, но тут и не удивительно: всё-таки Арсений будет не Арсением, если не озвучит хотя бы одну из десятка шуток на грани фола, которые приходят ему в голову. Как ещё в аудитории кто-то верит в образ питерской интеллигенции — Шеминов абсолютно не понимает. — Шаст опять залип, — с усмешкой кидает Позов, который так-то ещё вчера со своими моторами отстрелялся, но припёрся и сегодня на съемку, потому что шоу — общее, они все им горят. — Бля, опять весь тикток в этой хуете будет, — Серёжа вздыхает тяжело, от телефона отрывается, чтобы оценить крупный план на камере ровно по центру. — Ещё и курит, падла. Точно Т9 сверху наложат. — Зато бесплатное промо шоу. Дима только хмыкает в ответ на эту сомнительную бизнес-стратегию — кто вообще мыслит такими категориями в крайне гомофобной стране — и цедит по чуть-чуть своё пиво — холодное, горчащее приятно на языке. О том, что Стас искренне верит в гетеросексуальность происходящего на сцене, осведомлены все присутствующие сейчас в ПТС. Ставки внутри крю на дату конца этого фарса начали принимать где-то в августе прошлого года. Матвиенко пролетел со своей ещё в феврале, хотя столько факторов внезапно сложилось в его пользу — и семилетие старого шоу, и съемки нового, и даже мотор Цитат с Арсением. Дрон держался подольше — до самого конца мая, в котором Антон курил на офисной лестничной площадке в смокинге, одёргивая нервно слишком короткие ему рукава пиджака, и на Арса смотрел исключительно через солнцезащитные очки. То ли ослепнуть боялся, то ли ослепить. Стас тогда похлопал его по плечу утешительно и сказал, что такова цена популярности — большие толпы, как будто за семь лет на телевизоре Шастун ещё не успел привыкнуть. За свою собственную ставку Дима — как человек опытный, сотрудничающий плотно с Винлайном — не переживает. К концу августа, когда все вернутся из отпусков, эти два на А прилипнут друг к другу так плотно, что клещами придётся отрывать; скорее всего как раз Стасу. А даже если и нет, на крайний случай всегда есть опция семейного пикника и прекрасная камера айфона Кати — такая, чтобы гуляющие по всем соцсетям видео для удобства Шеминова смотрелись сразу в HD. У Серёжи как раз дом должны достроить, он обещал устроить общий сбор; всё равно сам проиграть успел ещё зимой. — Ты ведь за монтажом всего нашего следишь, — начинает вдруг Матвиенко — потный после своего мотора, усталый и извечно трезвый. — Никогда не задумывался, почему Антоха на Арса пялится в каждом шоу? На сцене всё ещё идёт грим-пауза: люди — гримёры, костюмеры, реквизиторы — снуют между актёрами, поправляя каждую заметную в кадре деталь, обновляя напитки и слой матовой пудры на лицах. За этим следить забавно, но бессмысленно с точки зрения продюсера. Стас отворачивается от экранов, хмурится непонимающе. — Это же Арсений, — таким тоном, словно одно имя — достаточная причина. — И что? — И то. Как на него вообще можно не смотреть, — пожимает плечами Шеминов, кепку сдвигает на лоб — в профиле теперь чётко выступают козырёк и нос. Димка, у которого обзор как раз боковой, прячет смешок в своём стакане, потому что по-детски это всё, несерьёзно, и объяснять свою реакцию тоже не хочется. За десять лет плотной совместной работы все шутки о внешности успели приесться. Серёжа косится на него с каким-то неясным намёком, но вслух ничего не говорит. — Ну я же не смотрю. И Поз не смотрит. Не больше, чем на остальных, уж точно. Все в ПТС замолкают постепенно, прислушиваясь к завязавшемуся разговору; больше, чем у половины — ставки, которые пока ещё не сыграли. Если бы Стас — как в Головоломке — отвечал за одну из человеческих эмоций, то это бы точно была озадаченность. Она бы появилась где-нибудь в сиквеле мультфильма — не особенно важная сама по себе, но с приятным глазу дизайном, вся округлая, плавная в линиях. И глаза бы у озадаченности были точно такие же, как у Стаса — большие, ресницами хлопающие в недоумении. — Пиздишь, — Шеминов раздражённо качает головой — всегда так делает, когда его идею кто-то не понимает. — Все на Арсения смотрят, это уже привычно. Он и красивый самый из вас, и в громком вопросе тащит, и каламбуры свои выдаёт постоянно. Конечно ему внимания больше достаётся, это логично. Как тут можно вообще не пялиться? — повторяет он, как будто всё сказанное — истина в последней инстанции, очевидная всем. Повисшая в комнате тишина настолько выделяется на фоне обычного гама, что даже Стас замечает: оглядывается по сторонам, смотрит на насмешливо приподнятую бровь Матвиенко, на Диму, который показательно медленно пьёт пиво, лишь бы не комментировать ситуацию первым, на отводящих взгляды ребят, которые в крю не так давно и ещё слабо понимают, где проходят границы формальности коллектива. — Да что я такого сказал? — Ничего, — жмёт плечами Серёжа. — Просто теперь я понимаю, почему Дарина ходит только на те съёмки, где нет Арса. Стас отворачивается обратно к мониторам — перерыв в моторе как раз закончился — и машет на Матвиенко рукой. В его восприятии мира всё просто: ну сказал Серёжа чушь, и сказал. Главное, что на запись шоу не опоздал. Арсений в чёрной рубашке, расстёгнутой почти до пупка, и таких же чёрных брюках сияет на сцене, улыбаясь ослепительно ярко. Кажется, шутит, потому что Антона сгибает пополам от смеха — единственного из его команды. Большинство людей в таком образе выглядело бы несуразно — как нечто среднее между сутенёром и молодящимся танцором бачаты, — но Арсений смотрится более чем органично. Так горячо, что даже на фоне трёх сексуальных девушек он не теряется, наоборот — сверкает, как алмаз в обрамлении камней поменьше, и Стас окончательно забивает на слова Матвиенко, потому что — ну действительно. Как тут можно не смотреть? *** После трёх моторов Импровизаторов настроение — хоть стой, хоть падай. Активный зрительский зал заряжает, но энергии обратно забирает столько же, если не больше, а тут ещё и гостей нужно расшевелить, заразить этой особенной съемочной лёгкостью и азартом. Антон ощущает себя выгоревшей батарейкой — с такими мешками под глазами, что уже и гримёры слабо спасают, держащийся исключительно на противном кофе из доставки за углом, электронках и Арсении, мерно дышащим в его объятьях. Так почему-то легче: когда он, а не его; наверно потому что ответственность за Арса никогда не ощущается дополнительной тяжестью — скорее, наоборот, воодушевляет оказанным ему доверием. Арсений — сколько бы ни шутили о его дурацком образе Супермена — действительно может всё сделать сам, и в начале их отношений это приносило ощутимые трудности. Он упорно отказывался принимать чужую заботу, готов был наизнанку вывернуться вместо того, чтобы попросить о помощи, и фыркал на любую попытку Антона облегчить ему жизнь. Независимый до мозга костей, потому что вырос так — в семье, где нежности как таковой не существовало, — и в серьёзные отношения вступал исключительно с женщинами, которые от равноправия были далеки в силу своего воспитания и менталитета. Так получилось, что Антон — первый партнёр, кому пришлось довериться целиком, чтобы отношения работали, как должны, и сейчас, когда всё между ними уже давно устаканилось, это осознание греет так, что даже усталость немного отступает. Пока Арсений прижимается к нему всей грудью, без возмущений вдыхает приторно-сладкий запах лака для волос, который перед самым концом мотора Шастуну обновили, пока обмякает в его руках слегка, позволяя запустить пальцы в свои отросшие растрёпанные пряди на затылке, гладить ласково — Антон готов продолжать пахать в том же темпе, потому что важно не что, а с кем. Стас — такой же осунувшийся и уставший, как вся четвёрка, ещё и без вмешательства гримёров — заходит в комнату, за собой хлопает дверью. — А Поза с Серёжкой вы где потеряли? — спрашивает тот нехотя. Разбор полётов после первого дня привычен и необходим, но легче от этого понимания не становится. Антон сжимает сильнее ладони, когда чувствует, что Арсений пытается отстраниться, и ему внезапно так насрать на то, кто о чём знает, кто что подумает. У Шеминова все его шоу завязаны на их репутациях, язык за зубами держать он точно умеет — или будет в ускоренном темпе учиться ради себя же. — Они решили нас ненадолго оставить наедине. Мы с Арсом встречаемся, Стас. Шеминов моргает заторможенно — целый день съемок всё-таки не проходит без последствий — и в итоге кивает, как будто ему кофе принести предложили. — В смысле что мы вместе. Как пара. Любим друг друга. — Я понял, — говорит, просто чтобы остановить поток уточнений. — Давно? — Уже несколько лет как. — А, — глубокомысленно издаёт Стас, кепку снимает, оседая на потёртом, маленьком диванчике в углу. Ровно в таком положении его встречает вернувшийся с перекура Дима. Тот стягивает пиджак, вешает его на крючок у входа, оглядывается периодически через плечо на разлепившихся при нём голубей и Шеминова, с пустым взглядом сидящего поодаль. — Вы Стаса сломали, черти? — Возможно. Зато твоя ставка сыграла, — жмёт плечами Антон и подходит к столику, чтобы взять новую бутылку воды. Арсений настаивает на том, что электронки вредны не меньше обычных сигарет, посты ему какие-то скидывает периодически в телегу — то ли научные, то ли запугивающие. В общем, ведёт себя на все календарные сорок лет своего возраста, что почему-то не раздражает ни капли. Шастун либо просто игнорирует, если нет настроения, либо реакцию большого пальца ставит и в принципе радуется, что общаются они не через вайбер, хотя казалось бы — какой подходящий возраст. В любом случае суть остаётся та же: дома он старается почти не курить, вне съёмок — делать это пореже, — и сейчас буквально присасывается к бутылке, потому что по привычке уже почти достал из кармана мятную дуделку — обманывает, так сказать, свой сосательный рефлекс. Арсений в своё время придумал столько каламбуров и пошлых аллюзий на это словосочетание, что даже от одних воспоминаний по губам ползёт полу-ухмылка. Тем временем и сам Дима особенно расстроенным чужой осведомленностью не выглядит — на диван падает рядом со Стасом, вытягивая ноги перед собой, руки по спинке раскидывает. — Вот пунктуальный человек он во всём такой. Я всё боялся, что Софа выиграет, она ж на июль ставила, а ты почти день в день, — Поз хлопает его по плечу одобрительно, словно от креативного в этом вопросе хоть что-то зависело. — Красавчик, Стас. Тот кивает болванчиком, смотрит на сцепленные перед собой пальцы невидящим взглядом. В гримёрку заходит Серёжа, уже сменивший съемочную одежду на плотный спортивный костюм — привычно шумный, уютный со своим торчащим во все стороны ёжиком и жующий активно какой-то шоколадный батончик. — Чё со Стасом? — спрашивает, каким-то чудом умудряясь не чавкать. — Да так. Галлюцинации словил.