opia

Тепло не щадя заливает все внутренние органы, бежит–торопится по грудной клетке и вдоль рук, доходит до кончиков пальцев, вызывая приятное покалывание. Сонхун стоит перед ним, в двух метрах буквально, запуская какую–то очередную игру на приставке у телевизора. Сону же расположился на давно привычном диване в трех метрах и, откровенно говоря, пялился на спину напротив. / Они часто собирались вот так – на выходных. Бывало, ходили в парк, закупившись латте и пирожными из соседней булочной. Бывало, ездили в пригородные поселки, чтобы целый день напролет идти – просто прогуливаться, разговаривая обо всем на свете, осматривая местные достопримечательности, наблюдая за поведением населения, сравнивая его с дружелюбностью предыдущей похожей вылазки, и, разумеется случайно, касаться руками, проходя по отнюдь не тесному и не узкому тротуару. Так принято у друзей, разве нет? Сону казалось, что, наверное, это норма – идти в кино поздно вечером, когда звезды бессовестно усыпают небо, усаживаться на предпоследний ряд (ведь последний – клишированно и чересчур романтично), смотреть фильм, увлеченно поедая попкорн, и столь же увлеченно поглядывать слишком часто на своего друга, чьи глаза так ярко блестят под тенью густых ресниц. Это норма, ближе к концу киносеанса неожиданно чувствовать тепло чужой ладони, ложащейся тебе на бедро, как бы намекая – возьми. Норма держаться за руку, переплетаясь крепко тонкими пальцами, ощущать мягкую кожу и поглаживать подушечками матовые костяшки. Сону убеждал себя – нет ничего зазорного в том, чтобы неумолимо краснеть, когда его ладонь аккуратно смахивает крошки от сэндвича с твоих губ, остановившись в парке аттракционов между очередными ярко светящимися каруселями. И Сону правда наивно полагал, что спать в обнимку на ночевке, когда тебя обнимают со спины – совершенно обычно. Когда чужое тело прижимается к твоим лопаткам, горячим воздухом выдыхая куда–то в область шеи, и прижимая, опять же, этими руками к себе. Просто дружба? В это Сону не верил. Начал подозревать еще давно, при тех болючих покалываниях, будто что-то неладно именно в нем – внутри, в сердце. Будто зарождается нечто, далекое от дружбы, но одновременно граничащее с ней. Будто он влюблен. Может, иного и не следовало ожидать от человека, не подпускающего к себе других как морально, так и физически. От того, кто лишний раз избежит объятий при знакомстве, и будет стыдливо, но искренне рад отменившейся встрече с давним знакомым. Сонхун – особенный. В его глазах точно, а значит и для всего мира, ведь не могут же быть окружающие настолько слепы? Может дело в восприимчивости Сону? Мы всегда видим происходящее лишь через призму своего искаженного восприятия, порой забывая вовремя остепениться и взглянуть на ситуацию под другим, нестандартным углом обзора. Но что если для Сону – Сонхун такой же, как он? Поразительная выдержка и оберег около сердца, в меру приемлемые эмоции, далеко не большое окружение и сдержанный телесный контакт, что, кстати, отличается от поведения сверхтактильных людей вокруг. Что если чувства взаимны? Сону не просто слепо верил, он видел, какая особенная их дружба, как расслабляются их напряженные тела стоит им оказаться рядом, а улыбка упрямо не сползает с лица. Как Сонхун становился настоящим, видя искренность в ответ. / Сону ерзает на диване, никак не может найти эту несчастную удобную позу, оттого перекладывает ноги под собой десятки раз. Нервничает. Горячий поток необъяснимой силы окутывает с головы до пят. Спина напротив такая красивая… Быстро моргает, нервно сглатывая. Чувствует, как постепенно начинают покрываться румянцем щеки. Смотрит на острые лопатки под чужой белой футболкой и широкие ровные плечи. Господи, как же хочется расцеловать… Мотает головой, смущенно улыбаясь, и, наконец, решаясь. — В гонки или в этот раз в зомби? — Спрашивает Сонхун, старательно настраивая игру и небрежно бросая через плечо вопрос. — Давай гонки. Сону отвечает поспешно, искренне очень надеясь и подсознательно умоляя, что играть не придется. Он устал. Устал ждать не пойми чего и какого–либо волшебного чуда, устал быть влюбленным и задыхаться от своих чувств постоянно. Ему просто хотелось избавиться уже от недосказанности и высвободить всю накопленную долгими днями, неделями, месяцами – нежность. Обоюдную нежность. Сонхун, долго возившийся в настройках, подключает монитор, разворачивается, довольный своими усилиями, невероятно красивый. Идет к дивану, уже собираясь было садиться, но подозрительно холодные, от волнения ли, пальцы Сону цепко хватают запястье. Сонхун замирает на секунду и, понимая, подходит. Смотрит сверху вниз на Кима, улыбаясь сладко и, с неописуемой светлой любовью в глазах, перебегая теплым взглядом по разрумянившемуся лицу напротив, ждет. Сону медленно привстает на диване, упираясь коленями в грубую обивку мебели. Он готов поклясться, что сердце вот–вот разобьет вдребезги ребра. Оказывается почти на одном уровне с его лицом, но все равно ниже, как и всегда. Главное не забывать дышать. Аккуратно, словно боясь сломать хрустальные ключицы, кладет ладони на чужие плечи, и смотрит почему-то вниз, собираясь с толпой набежавших не пойми откуда мыслей. Сонхун соврет, если скажет, что такой до жути стеснительный, волнующийся и уязвимый вид Сону не доставляет ему удовольствие, сопровождающееся неимоверно быстро колотящимся пульсом. Сонхун никогда его не обидит. Не сломает, не разрушит, не заставит хоть на долю секунды усомниться в объемах его необъятной души, красоте и уникальности характера, глаз, и всего. Но сейчас, наблюдая как младший хлопает невесомо ресницами и, то и дело, поджимает смущенно уголки губ… Сонхун согласился бы променять на этот самый момент всю свою прожитую жизнь. Сону наконец поднимает глаза – смотрит прямо в бездну напротив. Правая ладонь медленно скользит по выпирающей бледной ключице, огибая её бережно, и ложится на шею. До чего разгоряченная кожа… Облизывает губы не торопясь, громко сглатывая. Пока сердце трезвонит неадекватно, толкая грудь изнутри, а неожиданно шумное дыхание, кажется, можно услышать в другом углу комнаты, Сону не спеша вглядывается в каждый сантиметр лица напротив. Обнимает взглядом эти густые брови, ровный аристократичный нос, до жути волшебные глубокие глаза, и, наконец, спускается до губ. Кажется, или губы Сонхуна не просто приоткрыты в томлении, но и будто слегка вибрируют, раскрасневшись даже без прикосновений? Сердце Сону нагло пропускает удар, когда Сонхун подается вперед. Горячие, в отличие от своих собственных рук, сонхуновы руки ложатся на талию, сжимая и притягивая. Губы открываются навстречу и сливаются. Глаза закрыты, плечи предательски вздрагивают, а колени подкашиваются от горячей нежности, собранной терпкой концентрацией в районе легких. Нежности, которой они, не скупясь, делятся друг с другом. Сону познает нечто, по уровню превышающее рай, когда обволакивает своими губами верхнюю губу Сонхуна, когда чувствует вкус его слюны на языке, и когда целующий его до этого медленно вдруг начинает играючи покусывать и тут же зализывать невидимые следы. Когда его руки прижимают за талию к себе, управляя и задавая темп поцелуям, особенно плотно прикасаясь намеренно телами в ритм. Волосы Сону отчего–то вдруг взъерошены, а руки долгожданно, нагло и смиренно лезут под белую футболку Сонхуна. Пальцы касаются плоского живота, очерчивая ребра спереди и по бокам, исследуя послушно подушечками изгибы. Поцелуй становится все насыщенней и слаще, словно во рту у них не языки друг друга, а приторная конфета, добавляющая еще больше слюны и влажности. Когда пальцы Сону, холодные тонкие пальцы, проходятся прямиком по коже вдоль резинки шорт, Сонхун резко содрогается, не прерывая движения губ, но, не сумев сдержать эмоций, издает полустон. Сону победно улыбается и мягко тянет его на диван, укладывая под себя, а сам садится сверху, бедрами в районе бедер. Все вопросы и взаимные догадки касательно всепоглощающих влюбленных чувств уходят куда-то далеко, взяв с собой предрассудки и недосказанности, ведь так принято у друзей, разве нет?