Пожар и переборка

      12.04.1912       Замучился я совсем. Сперва ходовые испытания, постоянная проверка, все ли работает, все ли исправно. Потом мистер Кларк, инспектор из Министерства Торговли — Лайтоллер не зря прозвал его занудой. И круги сосчитал, и шлюпки проверил, и даже остойчивость — ну, ничего, мы в грязь лицом не ударили. Так и хотелось его спросить: «Что, съел?» Впрочем, он, пожалуй, прав, что старается ничего не упустить. А тут еще и пожар в одном из угольных бункеров: вроде обычное дело, и все-таки неспокойно как-то, что скрыл его. Никак не потушат, все тлеет. Уже и не в радость, что корабль наконец-то вышел в открытый океан. Все дальше от суши — дальше от дома.       Хелен и отец и так больны, а еще будут волноваться. Как бы это им не повредило. Эльба, радость моя, вроде бы была здорова, но наслушаешься про все эти болезни у детей… У старшего помощника, Уайльда, я слышал, жена и двое сыновей умерли от скарлатины, пока он был в море. Мурашки по коже, даже думать о таком не хочется.       Пассажирам пока в целом все нравится. Да что там — «Титаником» восхищаются и они, и команда. Ведь он хорош, Господи, он вправду прекрасен. Такая мощь, такая скорость, и притом сделано, кажется, все, чтобы пассажирам было комфортно. Поздравляют меня, и это лестно, хотя, по справедливости, поздравления должны бы разделить со мной по крайней мере мистер Карлайл и Эдвард Уайлдинг.       Сегодня в «Пальмовом дворике» — ланч с Исмеем и американцами, с которыми он меня познакомил накануне. Каледон Хокли — сын того магната, что поставил сталь, которая не слишком-то понравилась некоторым нашим материаловедам. А мне не понравились их выводы, но желания и возможности всегда приходится соотносить. Ну так вот, сын, кажется, в дела отца уже вник достаточно плотно, что похвально, а вот относительно того, как вести себя с дамами, ему явно требуется пара уроков хороших манер. Даже мне, постороннему человеку, стало неловко, когда он вырвал сигарету у своей невесты (да, она неправа, что закурила при всех, но неужели нельзя было обойтись с ней деликатнее?), а потом еще и заказал ей блюдо, не спросив ее мнения предварительно. Если он всегда так себя ведет, неудивительно, что бедная девочка такая нервная.       Сама она, Роза Дьюитт Бьюкейтер, прелестный своенравный ребенок, но увы, с прекрасным телом античной богини. Стыдно признаться самому себе, но даже у меня при взгляде на нее мелькнули не совсем пристойные мысли. Давно я все-таки не видел Хелен, давно не был с ней. Хотел бы я, чтобы только Хелен, гуляющая в белом платье во время нашего медового месяца — такая красота, что я даже сфотографировал ее — представлялась, когда юная Роза прошла мимо, сама расстроившись после своей шутки над Исмеем… Но я не смог бы подтвердить это под присягой.       Ничего, работа выбьет любую дурь. А работы у меня достаточно.       …Во время обеда снова заметил юную Розу. Хороша, как вино, как первая брачная ночь — и до боли грустна. Хотелось все время смотреть на нее. Хотелось пойти за ней, когда она ушла — слишком рано. Хотелось… Хотелось увидеть ее без платья.       Подлец я. Жаль, нельзя самому себе дать тумака. Как теперь писать письмо Хелен? Она, наверное, волнуется, грустит. А мне так же стыдно садиться за письмо, как было бы совестно смотреть ей в глаза.       13.04.1912       Наконец-то потушили пожар. Состояние переборки мне не нравится: нижний угол покороблен, краска в том месте облупилась, а стенка заметно прогнулась. Хендриксон обещал ее почистить и покрасить. Надеюсь, этого окажется достаточно.       Среди стюардов и пассажиров ходят слухи, что ночью чуть не выпала за борт женщина. На корме. Якобы хотела взглянуть на винты. Чепуха какая-то, кто же ходит на что-нибудь смотреть ночью? Дело нечисто, надо поговорить с корабельными полицейскими. Не хотелось бы, чтобы первое плавание «Титаника» омрачилось убийством или самоубийством.       …Лучше бы и не говорил. Теперь привяжется это скверное, темное, злобное чувство, что-то сродни тому, как когда я женихом замечал, что кто-то слишком уж любезен с Хелен. Пещерный инстинкт, превращающий человека в обезьяну, будящий желание совершить насилие, увидеть кровь, убить. А здесь я еще и не имею на это чувство ни малейшего права. Слышишь, Томас Эндрюс-младший? Это не твое дело, что некая Роза Дьюитт Бьюкейтер, вероятно, тайком от жениха встречается с парнишкой из третьего класса. Бедняжке нужна отдушина, ты же видел ее жениха, видел ее мать, в которой и американку-то не признаешь — англичанка, притом самая сухая из них.       Конечно, девочку все эти шашни до добра не доведут. Жаль ее.       Хокли, кажется, ничего не понял, поверил придуманной байке. Пригласил сегодня этого паренька, Доусона, на обед. Тот явился, даже раздобыл где-то фрак — впрочем, по лукавому выражению эксцентричной миссис Браун нетрудно было догадаться, где. Ну что ж, бойкий, умеет держаться, нахальный даже. Меня тянуло разглядеть его получше, но Роза села рядом со мной, и пришлось уткнуться в свои записи. Чтобы не видеть, как она сверкающими от восхищения глазами смотрит на мальчишку Доусона… И как волнуется в вырезе платья, довольно скромном, ее грудь. Не пытаться скользнуть под вырез глазами. Не мечтать о том, чтобы ощутить пальцами мягкость ее бело-розовой кожи. Но все же она заговорила со мной, и мне показалось, я сейчас потеряю голову.       Проклятье! Я ткнул бы себя вилкой, боль способна отрезвить, но боялся привлечь к себе внимание. Тогда стал вспоминать, как Хелен рожала Эльбу. Как разрывающие душу крики слышались на весь дом. Как она, измученная, с бескровным лицом, лежала в подушках, пока я впервые держал на руках нашу малышку, наше сокровище. И вот после этого я предаю ее, желая другую женщину.       — Эй, Томми! — доктор О’Лафлин догнал меня у выхода из обеденного зала. — Ты выглядишь больным.       — Немного болит голова.       — Может, аспирину?       Лучше, доктор, добрый бы хлыст.       14.04.1912       Кажется, с кораблем все в порядке. Доплывем спокойно и будем еще долго плавать. Надо только решить проблему с паровым шкафом в ресторанном камбузе на палубе «В». Штукатурка на частных прогулочных палубах темновата. Мебель с одного борта можно бы покрасить. И решить вопрос с крючками для шляп.       На службу утром не попал, было много работы. На парадной лестнице наткнулся сегодня на Доусона. Сегодня он, так сказать, в натуральном виде: сплошные обноски — но идет уверенно, голову держит гордо. Молодец парень. Хотелось бы думать, что Роза может ему довериться. В конце концов, он мне симпатичен, пожалуй, как страховка от моего собственного падения.       От этой мысли в очередной раз самому отвратительно. Неужели, если бы Роза не увлеклась этим мальчишкой, я бы… попробовал соблазнить ее? Обесчестил юную девушку, будучи женатым? Или бросил бы Хелен и забрал бы у нее Эльбу? Да что же я за человек такой, если могу даже предполагать подобное?       Хелен, прости меня. Я справлюсь, ведь я люблю тебя по-прежнему, я бы охотно за тебя умер. А эти постыдные чувства — не более, чем наваждение. Я преодолею их. Я просто по тебе соскучился.       Да, испытания пока не кончаются. Хокли попросил меня устроить для него, его невесты и ее матери экскурсию по «Титанику». Отказ выглядел бы, мне кажется, странно — нет, я не ищу с Розой лишней встречи, но действительно не могу вечно прятаться за своей занятостью.       И когда на экскурсии она стоит возле меня, такая свежая, с круглым розовым личиком, и расспрашивает с детской серьезностью, я стараюсь думать о том, что семнадцать лет спустя такой же станет моя милая Эльба. Что я сказал бы про негодяя, который допустил бы по отношению к ней мысли, которые посещали меня по отношению к Розе?       Замечаю, что какой-то джентльмен в пальто и котелке увлекает Розу в гимнастический зал. Ай да Доусон. Надо как-то отвлечь ее мать и жениха, чтобы они не заметили ее отсутствия.       15.04.1912       Вот тебе, Томми, желания и возможности. Вот тебе не очень-то хорошая сталь Хокли. Вот тебе переборки и шлюпки. Вот тебе выход в плаванье с пожаром на борту. Ах, многие так выходили? Но не многие налетали на айсберги. А я ведь должен был помнить, что такое может случиться: я ведь знал про «Аризону».       Выдержит ли поврежденная пожаром переборка? Кораблю так или иначе конец, но время, драгоценное время, утекающее сквозь пальцы…       Эвакуация идет, кажется, чудовищно медленно. Но и паники допускать нельзя. По крайней мере, все мы помним про «Ла Бургонь».       — Не время выбирать шлюпки. Садитесь, садитесь!       Мест остается очень мало. Никто почему-то не подумал, что шлюпки могут понадобиться не только для перевозки с корабля на корабль, что они могут оказаться единственным прибежищем для пассажиров. Никто не подумал? А я разве не должен был? Спасибо Исмею за дополнительные шлюпки, конечно, но я должен был настаивать на установке тех шлюпбалок, которые предлагал мистер Карлайл. А я этого не сделал.       Сколько жертв окажется на моей совести? Тысяча? Две? За убийство одного человека вешают. А за тысячу или две можно отделаться при достаточном общественном положении карикатурой в газете. Или даже ее не будет, и разбирайся с своей совестью, как считаешь нужным. Да не забудь так извернуться на допросе, чтобы выгородить и верфь, и компанию. Нельзя будет даже вслух сказать, что виноват. Что пренебрег безопасностью. Что отпустил на смерть… Как я отпустил на смерть Розу.       Она ведь знала, что «Титаник» тонет, я ей сказал. И все же… Не знаю, Доусон ли оказался дурным человеком или это все козни Хокли; что-то мне подсказывает, что второе ближе к истине, а еще я задолжал Хокли оплеуху — у Розы на щеке был след от удара. Но, как бы то ни было, она пошла вниз, в каюту судовых полицейских. В коридор, который вот-вот должен был уйти под воду. Конечно, она ничего не успела сделать и погибла там. А я ей это позволил.       …Время корабля на исходе. Скоро должно начаться страшное. Нос «Титаника» уйдет под воду, а корма задерется, и люди будут падать вниз. Я малодушно сбежал, чтобы не видеть этого. Возможно, корабль и вовсе разломится напополам. Этого не должно случиться, но жуткие звуки, которые я слышу, свидетельствуют, что так все же будет.       И вот я стою в курительном салоне и жду конца, не в силах сосредоточиться ни на одной мысли. Скорей бы уже… Если бы только это означало смерть лишь для меня одного, а не для всех этих людей — от тех, с кем я недавно обедал, до несчастных эмигранток с детьми, до мальчишек-лифтеров.       — Мистер Эндрюс!       Не может быть! Поворачиваю голову и вижу Розу. В чьем-то тяжелом черном пальто, насквозь промокшая, рядом с таким же Доусоном — у него, наверное, в тонкой рубашке зуб на зуб не попадает. Каким чудом они вырвались из трюма, что за сила их хранит? Лишь бы хранила и дальше. А я не справился.       — Юная Роза, простите, что не построил для вас более надежный корабль!       Хотя бы у нее попросить прощения, если больше ни у кого не могу. Она прощает, это видно. Лучше бы, наверное, проклинала.       — Нужно идти, корабль тонет… — бормочет Доусон. Все правильно. Ее нужно спасать.       — Возьмите это, — отдаю ей жилет, и она обнимает меня. Милосердный ребенок. Пусть Эльба вырастет такой же, только счастливее.       Доусон помогает ей надеть спасательный жилет и тащит к двери. Пропустив ее вперед, оборачивается и с недоумением смотрит на меня. Ничего, иди, мальчик, и постарайся уберечь ее. Хотя если сегодня ты не сможешь ей помочь, это будет моя вина, а не твоя. Но если ты потом ее обидишь, в аду я тебя буду ждать.       Кажется, на палубе стали играть церковный гимн. Мне почти не слышно, корабль стонет все громче, точно умирающее животное. Прости, дружок.       Часы на каминной полке отстают, сверяюсь со своим, подвожу стрелки. Все должно быть правильно.       Хотелось бы мне сейчас обнять родителей, взять на руки Эльбу — в последний раз. Но я не могу. Наверное, и не имею права. Хелен… Я виноват перед тобой. Я не смог быть тебе достаточно хорошим мужем. Но все-таки я люблю тебя. И я целую обручальное кольцо, вспоминая, как поцеловал тебя, уходя из дома.