good parents: guidance

всё начинается с уроков английского — расскажи, какие знаешь буквы, цифры, потом плавно переходи к цветам, животным и предметам. и вот ты оказываешься здесь. ынче осторожно обводит специально затупленным карандашом слова на странице учебника и старается слушать внимательней. настолько, насколько может. карточки с английскими словами сменились на красочные альбомы, а потом и на учебники с более сложными заданиями. всё начинается заново — расскажи о своём хобби, расскажи о любимом цвете и домашнем питомце. расскажи о своей семье. ынче достаёт из пенала карандаш красного цвета и закрашивает пустые прямоугольники для ответов. наверное, ей следовало бы не игнорировать задания, а попытаться их сделать всё-таки. но когда у доски кто-то смято бормочет, меняется и начинается снова по плану урока — хочется поскорее уйти и сделать всё дома. всё заканчивается дома — составьте небольшой рассказ, используя указанные слова, напишите письмо иностранному другу, напишите эссе о том, кем хотите стать в будущем. приготовьте устное выступление о вашей семье. всё начинается — дома. ынче покачивается на стуле и устало выглядывает в окно. кто-то продолжает монотонно бубнеть о своём, повторяет неловко приёмы с прошлого выступления и получает заслуженную тройку. наверное? ынче отвлекается, карандаш лениво шипит по бумаге и выходит за границу намеченного рисунка. под обложкой с красной полоской спрятан одинокий листочек в линейку с вполне себе хорошим рассказом. ынче поднимает взгляд и теряет всю собственную уверенность, когда выступает её одноклассница. у них у всех эссе слишком похожи, кроме неё. что-то о типичном, клишированном, с мамой домохозяйкой и отцом-работягой, или вторая мама очень поглощена своими делами. что-то про субботнюю поездку куда-то за пределы города и иногда про старше на пару лет младших сестёр или братьев. и это всё совершенно не похоже на реальность, в которой ынче существует и даже успевает с наслаждением покомплексовать. пока листает страницы учебника, слушает и расстраивается, естественно, и видит однозначно похожие примеры выполнения задания. с красными котятами по бокам, которых ей пририсовала чэвон — родитель номер один? по системе плохорошести она где-то в состоянии суперпозиции и прогулов по физике. за которые потом, она, кстати, сильно ругалась и даже старалась быть строгой. насколько смогла, потому что ынче считает, что её мама просто воплощение хаотичности, а не строгости. что-то зависящее от настроения и звёзд на небе. ынче на всякий случай пририсовывает ещё одного котёнка, только оранжевым карандашом и думает, что даже рада, что мама помогает ей с уроками иногда. даже несмотря на то, что где-то в старшей школе это кажется уже не солидным, если говорить вслух. только помощь бывает полезной, когда сама чэвон не ошибается в простых вещах и не просит помощи у сакуры — родитель номер два? по той же системе измерения где-то на отметке вне её. потому что ынче не может смириться с ощущением, что несмотря на все старания, её где-то не любят, не замечают и, может быть, хотели, чтобы она была другой. другой — это какой? ынче пририсовывает человечка с огромной головой и на всякий случай подписывает сверху его реплику-настроение. он похож на любимого одной из мам шин-чана. другой — это абсолютно не такой, какая она есть сейчас. и, наверное, мамы любили бы всей душой более идеального ребёнка — кого-то, кто не ынче. с оценками, которые практически всегда колеблются между сотней баллов за промежуточные тесты по всем предметам. с отсутствием выговоров за поведение и сопутствующими вызовами родителей в школу. кто-то, кто совершенно прилежный и беспроблемный ребёнок, который — который был бы их ребёнком, в первую очередь. во вторую — желанным и любимым. сакура не является экспертом в области воспитания детей и иногда с ужасом оборачивается назад и думает, что взросление ынче самая лучшая жизненная часть, ведь она хотя бы научилась сама себя кормить, одевать, укладывать спать, и даже не тянет всякие опасные штучки с пола в свой рот. может быть, она, конечно, и тянет сигаретный дым или ещё хуже новомодные парилки. но сакура готова закрыть на это всё глаза. она на всякий случай прикрывает шкаф с одеждой, пока прибирается, и думает, что если вещи не пахнут, то её дочь отлично справляется со своей частью взросления и наличия личного свободного пространства. у каждого же должны быть свои секреты? дело, конечно, не в секретах. сакура не знает даже как самой себе объяснить, что значит вот эта неприкосновенность — безусловно и бесприкословно она следует невидимым границам, которые сама у себя взращивала долго. стучится, прежде чем войти, учтиво не интересуется о некоторых вещах, даёт выбирать только то, что хочется, не делать то, что не нравится, и надеется, что этого достаточно, чтобы у ынче сформировалось правильное впечатление и отношение. и ей вообще кажется, что они с чэвон достаточно хорошо пережили весь воспитательный ужас, прошли первые серпантины переходного возраста и оказались здесь. со взрослой и вполне счастливой ынче, которой они старательно наработали беззаботное детство и любое её пожелание. с концом переходного возраста и вполне открытыми взглядами и подвижными позициями касательно всего. всего — сакура отвлекается от попыток отыскать и тут эти границы, в первый раз же не получилось. ищет что-то и растерянно встречается взглядами с чэвон, стоящей на пороге. она жестоко хлопает дверью и злится, наверное, из-за дождя под который попала. из-за какой угодно причины, что бы там ни было. потому что она испульсивная и взбалмошная. ынче напишет в задании, что мама зависит от настроения и звёзд на небе. только чэвон, на самом деле, не знает, что напишет о ней ынче в своём эссе о семье и совместных выходных. может быть, там будет что-то вроде — "к сожалению, мама часто пропадает на работе, молчаливо прячет деньги среди моих вещей, а потом неумело навёрстывает всё вниманием". чэвон не настолько самокритична по собственной натуре и вообще считает, что у них отличные взаимодействошения для подростка и его родителя. даже лучше, чем были у чэвон с её собственными родителями и сокровенным стыдом по ночам от воспоминаний. она всё-таки не настолько плохой ребёнок, просто очень совестливый и с запоздалым по времени раскаянием-осознанием, что кто-то кроме неё всё-таки был прав? и ынче ведь не плохой ребёнок. чэвон не была плохой. и сакура ведь тоже. — что-то случилось? — сакура молчит долго. смотрит в душу широкими глазами, не подбирает слова и позволяет себе оставаться в собственной прострации сколько нужно. на фоне что-то кипит с угрозами вылиться из кастрюли. у чэвон вообще всё выльется сейчас изнутри, зальёт плиту и будет всё дома пахнуть стойко кимчи, растерянностью и ну-мам-ты-не-понимаешь. а это уже от плиты не отмыть. чэвон же и была проблемной, просто сейчас с точки зрения родителя у неё искреннее непонимание, как её настигло что-то, что казалось подростковой инклюзивностью, что ли. чем-то, что было только у неё одной — и у парочки друзей, которые делили такие же интересы, естественно. — она сказала, — чэвон даже не разбувается. просто кивает и начинает. не договаривает и тоже плавает в нерасторопности осознания. смахивает капли со слипшейся чёлки и взмахивает кулаком в воздухе. она не знает даже какое домашнее задание на сегодня было у ынче. знает только, что сегодня пошёл не вовремя идиотский дождь, намочил её с ног до головы и, кажется, помимо противного июньского невезения принёс кое-что новое в спектр эмоций. — что сказала? — сакура вытирает и без того сухие руки полотенцем, наверное, с желанием стереть с них волнительность. всё-таки чэвон редко приходит домой на обед и начинает его с такого. чэвон не редко приходит промокшей, но только по вечерам и только когда игнорирует зонты. сакура вспоминает с опозданием, когда обдумывает, что можно сказать такого. — кто сказала? — ынче! — чэвон ловит себя на мысли, что она прямо как мама, также экспрессивно кидается руками в воздух, сталкивается с инерцией и бессилием. и кулак не отлетает дальше длины собственных рук. — и даже не нам, понимаешь?! сакура ощущает, как чэвон тыкает в воздух — и это кажется таким уколом, как будто в неё. она пятится с осознанием, ынче ведь беспроблемная, очень сговорчивая и просто очень — очень что? — она сказала об этом юнджин! — чэвон моёт руки с рвением, как будто за обильную пену выдают дополнительные карманные деньги. стряхивает воду на зеркало и сама злится сильнее, потому что она его же и мыла. подтирает натянутым рукавом и сдаётся от разводов. — это удар ниже пояса. — так сказала что? — что мы. её. НЕ. любим. — чэвон выпучивает глаза, чтобы казаться злой, но выглядит только до глубины души униженной, смешной и скорее странной, чем угрожающей. кричит на всякий случай определённые слова, чтобы показать, насколько это обидно. и сакура понимает её, как любимую жену, родителя номер два или один, смотря с какой стороны вести нумерацию. родителя слева или справа, и смотря с какой стороны вести счёт от большого взрыва до возникновения мысли, что они с чэвон не любят: они не любят работать сверхурочно, пробки на дорогах, платить налоги и разговаривать вслух по телефону о рабочих вопросах. это если считать вместе — по отдельности не любят дождь, когда приходится мыть полы, и горькую морскую капусту. но ынче ведь они любят. сакура только не понимает, почему такое вообще возможно и упускает, что суть вопроса не в именно этом почему. потому что на это можно найти столько ответных потому. почти как в учебнике английского. — это она так тебе сказала? — мне сказала об этом юнджин. с претензией, — чэвон встаёт напротив сакуры и не чувствует себя адекватно. они с юнджин ведь вроде как подруги, если считать общие интересы и их горячо любимых жён. если бы не казуха, то, наверное, они и не познакомились и не стали бы хорошо общаться и доверять свою дочь кому-то ещё, кроме них. им в таком случае тоже. но этот случай не случился, ынче и юнджин тоже подружки ведь. и подруги, наверное, не имеют подобных полномочий и, главное, бесстрашия так нагло разговаривать с кем-то, кто старше, выше и родитель. номер один, между прочим. у чэвон смешно расширяются ноздри, когда она глубоко дышит от переизбытка чувств — сакура не знает, что сказать и сделать. у неё такое впервые. — и поверить не могу, что ынче считает её выше, чем нас! для чэвон большой удар состоит только в том, почему она узнаёт что-то важное не от собственной дочери, а от юнджин, которой до собственных детей, как до луны. до казухи, может, тоже как до туда, но дело ведь даже не в этом. дело — сложное, проигрышное и чэвон сходит с ума. всё-таки она достаточно самокритична не по натуре, а по факту. и драматична. — как она вообще могла тебе такое сказать? — сакура нежничает, кухонным полотенцем протирает ещё раз чэвон, которая успела вспотеть от собственного негодования. ведёт её за руку на кухню и устраивает стоять рядом с собой. — просто позвонила и начала жаловаться? — ну да! так всё и было! почти. чэвон устраивается послушно, опускает голову на плечо рядом и ещё раз прокручивает разговор, взволновавший её сейчас до глубины души и абсолютно белых коленей. она вздыхает и думает, что такое ведь всё равно случается — для пущей драматичности вспоминает, как обижалась на собственных родителей за что-то, планировала как исчезнет или уйдёт, оставит записку и вот тогда по ней все будут страдать и скучать. не то что тогда-сейчас. но у неё этот период начался в четыре, а кончился в половине шестого, когда мама пригласила помочь готовить ужин и угостила сладким. а у ынче этот период начинается запоздало в без пятнадцати шестнадцать? сакура поджимает губы и смиряется с излишней драматичностью чэвон. такое случалось и не раз — додумать, потом ещё раз, а потом эта эмоциональная холера затихнет. ынче ведь хорошая, замечательная и очень здравомыслящая, чтобы без веской причины ощущать себя нелюбимой. это ведь весомая проблема? сакура не доктор, не знает, как по такому скромному, да и вообще любому, анамнезу назначать лечение. она не помнит, как сама обходилась в таких случаях — однажды и правда собрала игрушки в пакет и никуда не ушла. потому что отвлеклась, не умела писать, читать и просто забыла, на этом всё кончилось. подростковые метания прошли более молчаливо и замкнуто, но сакура их не может вспомнить, потому что блеклые куски теряются среди огромного количества любви самой себе, чэвон и любимой дочери. — мне обидно просто, что она с юнджин откровенничает вот так, а нам не сказала. — но ты же не сказала бы о чём-то таком своим родителям? — не сказала бы. но мы же не такие, как они. чэвон замолкает сразу же, начиная злиться больше — естественно, они другие и не такие. не то чтобы хуже, абсолютно лучше и вообще чэвон долго хранила и со всей нетерпеливостью осуществляла возможности стать тем родителем, который не допустит тупых ошибок. тупых это что-то вроде тех, за которые она обижалась и делала наоборот. её волосы чудом пережили осветление и покраски, а кожа просто из-за настойчивости здравомыслия скучных взрослых осталась без партаков сожалений. чэвон морщится и не знает, когда успело случится то, чего она так боялась, если боялась вообще. предположить даже не могла — ынче взрослеет. ынче секретничает, живёт, имеет чувства и может думать, иногда, конечно, додумывая что-то в собственном страдающем подростковье. и ей больше не пять, чтобы делиться всеми секретами и быть непосредственно зависимой от любимых мам. — думаешь, мы хуже? — сакура не настолько проницательная, чтобы знать о чём чэвон думает и страдает. она даже до сих пор не в курсе, что они обсуждают про ынче. от двоек ей уже не страшно, потому что сама она не была идеальной и, к счастью всех вокруг, кроме собственных родителей, не страдала синдромом отличницы. экзамены всегда можно пересдать, что-то можно переждать, были бы только силы. плохое поведение также относительно чьих-то правил и сакура знает, что классный руководитель не любит решать с ней проблемы — решение молча кивнет и, может быть, похвалит ынче за самовыражение. — видимо? — чэвон уже не такая злобная, скорее расстроенная, мягкая и уязвимая. прижимается к сакуре сильнее и держит её руку в своих. — она ведь даже не нам первой пожаловалась. сакура слабо улыбается и думает, что маме с папой она бы не стала рассказывать о своих подозрениях. они бы не оценили, может, отругали. может, это сейчас так придумалось, а на деле всё совсем не так — ынче могла также ошибиться? или они плохие родители. сакуре невесело приходить к такому выводу вслепую, но расстроенная чэвон будто бы только подтверждает страшные догадки и всё именно так. и ни одно счастливое воспоминание, огромный труд и всё остальное не смоет это страшное пятно на самом видном месте. — может, она просто что-то натворила? — сакура одной рукой продолжает готовить, а второй приобнимает чэвон. в её голове нет ни единой причины, что могло бы произойти такого страшного и ужасного, за что бы стоило ругать ынче, как ребёнка, как человека и просто как их дочь. потому что все три агрегатных состояния синонимичны единственно верному — ынче давно не пять лет. она неизбежно взрослеет, заводит новых друзей, находит новые увлечения и проблемы. проживает почти то же самое, что и они когда-то. сакура кивает самой себе и отвлекается на чэвон теперь полностью. обхватывает её плечи своими руками и смотрит в глаза. они в юности тоже были не настолько послушными и безобидными, насколько позволяли или хотя бы создавали видимость перед родителями. и что могла бы сделать ынче из настолько ужасного, чтобы сначала пойти к казухе и юнджин? — ага, будь я на её месте, то так бы и побежала рассказывать об этом той, кто сразу всё на эмоциях перескажет, — чэвон с издёвкой морщится. она не хочет даже вспоминать о прошлом. наверное, родители чудесно догадывались обо всём. и о том, куда чэвон так прихорашивается, когда говорит, что пойдёт прогуляться только с подружкой — подружка из колледжа не замечала ни красивых нарядов, ни любых знаков внимания. о том, почему у неё такие красные глаза и трескается кожа вокруг носа от частых слёз, о причине этих слёз. и о том, почему чэвон жуёт так много жвачек и раза три почистила зубы после возвращения домой, и пытается незаметно себя понюхать. и о том, что сначала волосы посветлели на пару тонов блеклыми пятнами, а потом стали рыжими, а потом и вовсе укоротились до подбородка. и о том — обо всём. сакура стеснительно улыбается и склоняет голову на бок. она тоже не очень хочет знать, было ли на самом деле всё так неочевидно. как она прятала по карманам сигареты, которыми увлекалась для крутости и угощала свою старшеклассницу-подражательницу чэвон. как осторожно оборачивала в футболки стеклянные бутылки, чтобы они не гремели шумно в рюкзаке. как отпрашивалась на ночёвки, а сама ходила на разочаровательные тусовки. как писала сообщения, что спит в общежитии и практикует корейский, а сама от безответной любви слонялась по сеулу и тратила последние деньги, чтобы пешком ходить на огромные расстояния и уставать, чтобы не плакать от безответности, запутанности и юных ссор. но у сакуры и чэвон не было никого поближе родительских фигур, которые запечатлели в себе ошибки прошлого. может, попытались их и исправить, как они пообещали себе, родив ынче. но суть всё же не изменилась — у них тоже были свои обиды, секреты и разочарования от родителей. некоторые до сих пор остаются нерассказанными. у них был максимально схожий опыт и ынче, кажется, проходит почти что тоже самое. зато у ынче есть хорошие тёти — сакура по-сестрински не доверяет казухе. чэвон от личных и очень свежих обид не доверяет юнджин. — но ты же не она, верно? чэвон немного легче от успокаивающего тона сакуры. не легче от мысли, что она и правда не другой человек и не может решать за кого-то. точнее, может и могла, но всё всегда кончалось цветом пелёнок, распашонок, а ещё игрушками. но этот другой человек почти закончил школу, вырос, и вообще-то они всегда придерживались свободы выбора для ынче, когда она овладела хватательным рефлексом почти в совершенстве. — верно. но это не отменяет факта, что юнджин заносчивая сучка. и как она посмела?! — и не отменяет факта, что у нашего ребёнка что-то, видимо, случилось. сакура по натуре не паникёрша. скорее, даже наоборот. ей откровенно безразлично, что там и как и на этом всё стало заканчиваться — почти любую вещь можно исправить, а если нельзя, то это скорее проблема вещи, чем её самой. но когда речь заходит о собственном ребёнке — сакура метается между тем, что ынче достаточно взрослая, чтобы справиться, и между тем, что ей страшно даже подумать. юнджин же не стала бы так просто ругаться? хотя, наверное, стала бы. сакура не считает казуху эмоциональной, просто какой-то — она не может смотреть на неё адекватно и без издёвки, а ещё воспоминаний из детства. юнджин просто откровенная противоположность, вечно громкая и транжира, и столько всего поверх. не то что чэвон, верно? чэвон злобно дуется и смешно дышит своими расширенными ноздрями, держит руки скрещенными на груди и придумывает, что там можно натворить в пятнадцать лет такого, чтобы бояться сказать мамам. и по скромным меркам насыщенного прошлого любая ситуация подходит, чтобы о ней не рассказывать. это чэвон расстраивает. всё упирается в недоверие — в недавние слова о нелюбви. чтобы о таком думать, нужны какие-то подозрения. сакура пересматривает события последних двух недель и находит себя в состоянии полной рабочей загруженности, ужасной усталости и выживания. работа-дом-готовка-усталое лежание на полу-сон-работа. где-то там вписывается ынче, но она какая-то уже самостоятельная, сама приходит домой, сама всё делает, рассказывает как прошёл день за ужином и сама ложится спать. закрывает дверь тоже сама и открывает её. хватательный и открывательный рефлексы в норме. чэвон по пальцам пересчитывает сколько раз она видела ынче и в каком она была настроении. пальцев хватило — осталось около восьми на руках, ноги в счёт не пошли. чэвон даже становится немного стыдно, потому что её расписание примерно похоже на расписание сакуры. чэвон перестаёт быть стыдно, когда она вспоминает, что весь этот титанический труд направлен на то, чтобы их дочь ни в чём не нуждалась. может быть, они просто невнимательные? конечно, ынче стеснительная и почти ничего не просит, но чэвон с сакурой точно не слепые и не глупые, по крайней мере, стараются так себя убеждать. по крайней мере, в их детстве и юности были эпизоды, когда им что-то не разрешили, не позволили или не купили. во взрослом возрасте можно уже закрывать старые потребности, радовать ынче и — и сакура вздрагивает от грома и мысли, что никогда бы они не смогли дать ынче то, чего у них самих не было. что это загадочное что? она сама не знает. наверное, любовь? деньги? внимание? у тёть дома ковры мягче, полы чище и воздух другой? они более внимательные, чуткие и лучшие? — вот её в школе спалили с курением? — чэвон готова простить всё. потому что сейчас её сердце уязвлённо и очень волнительно болит за страдающую дочь. за юную себя тоже. — или она подралась с кем-то и ей выдали наказание выше второго уровня? сакура нежничает, не может придумать ни одной плохой причины и даже собственные воспоминания не особо помогают. всё начинается и заканчивается тем, что они старались создавать самый идеальный и беззаботный мир для ребёнка — и, может быть, у них в детстве он был не таким. более потрёпанным, с устоявшимися травмирующими установками. с деталями, которых не хватает, чтобы дать их ынче в руки, вложить в общую постройку из конструктора. ведь ты не можешь дать то, чего у тебя нет — чэвон не может представить даже, как несмотря на свою агрессию ругает ынче искренне и долго, вкладывая всю обиду и злость. испуг и неумение правильно его выразить? возможно? — это не связано со школой? — чэвон выдумывает ещё одно предположение и её осеняет. вся юность проходит в школе, но они с сакурой ловко избегали многие устоявшиеся правила, прогуливали уроки и в это время находили новые приключения, места, знакомых. чэвон влюбилась в сакуру не в школе, а потому что прогуливала занятия. она тут же сжимается и рассыпается на атомы самым страшным страхом — ынче влюбилась, да? — а если это то самое? — чэвон хватает ладонь сакуры в свои и не может поверить в то, что только придумала. это только предположение, но оно бы не появилось без оснований. ведь даже самая глупая теория всегда чем-нибудь подкреплена? — то самое что? — первая любовь! сакура гладит выпирающие костяшки, слегка шершавые от частой работы руками и игнорирования увлажняющего крема. слабо улыбается и смотрит вниз, не найдя силы держаться ровно. её не расстраивает влюблённость собственного ребёнка — во-первых, они ведь предполагают, во-вторых, ынче когда-нибудь бы столкнулась с этим. в-третьих, сакура не может позволить себе сказать то, что разрушит остатки башенки из конструктора. наивное и с трудом принимающее перемены сердце чэвон не выдержит. ынче могла бы и не впервые влюбляться, расстраиваться и проходить всё снова и снова, путая дружбу с симпатией, сильные чувства с простым увлечением. и влюбляться невзаимно-неудачно, естественно. чэвон мотает головой и смотрит на часы, с неохотой отпуская сакуру из своих рук. ей так нервно, неприятно и уязвимо от всего, что только происходит. от глупых уколов совести, запоздалых осознаний и, возможно, неприятных колючих объятий шарфа неизвестности на шее. юнджин её обидела, задела. ынче её — чэвон откидывает все напридумыванные варианты. ынче её неизвестно что, но уже заранее застала врасплох. — слушай, а может... она, ну? того-этого? — чэвон мнётся, натягивает рукава до ладоней и прячет свои руки. стесняется и даже жалеет, что продолжила разговор. сакура чувствует первые вздохи страха от ощущения, что они перебрали все варианты и тут нашлось что-то более серьёзное. что-то, что пришлось так зашифровать, потому что о подобном вслух не разговаривают. и первую любовь было страшно назвать вслух из-за того, что дети всё-таки растут и проходят те же самые этапы, что когда-то прошли и их родители. для сакуры это не настолько удивительно, сколько летящее вперёд время и ужас, что они ведь не ощущают себя настолько взрослыми. только запутавшимися, очень неопытными подростками, которые откуда-то взяли ребёнка-подростка. — в парня влюбилась? в девушку влюбилась? ты же в курсе, что мы с тобой то- — сакура прерывается, когда чэвон накрывает её губы ладонью и наклоняется ближе, а потом заговорщески шепчет. — нет. она что, из этих? которые сейчас модные у детей. хоббихорсерша? сакура хватается за чэвон, как за спасение и смотрит на неё с самым искренним непониманием. выпучивает глаза и чэвон видит в этом самое настоящее удивление и расстройство. что же, она тоже довольно огорчена подобной новостью и даже рада, что этой проблемой занимается юнджин, а не они. ей такое подходит, вполне в её стиле. — ты шутишь, да? — нет! я на полном серьёзе! сакура перетягивает чэвон на себя и закатывает глаза. ынче сказала, что они её не любят. чэвон наговорила много неправдоподобных причин почему и только подтвердила, что это их дочь. такая же глупая, очень непосредственная и вытягивающая проблемы из ничего. юнджин сказала то же самое, но только с претензией и обидела этим чэвон. сакура давит руками на голову и успокаивающе гладит чэвон, а сама только успевает подумать, что это даже хорошо. хорошо, что чэвон подумала о поддержке и о том, что сакура ей верит. потому что разбитое сердце никто бы не пережил, как и то, что их дочь считает себя нелюбимой из-за осуждения. — ладно... мне пора возращаться на работу. сакура не может сдержаться, когда смотрит вслед взъерошенной и до боли смешной чэвон, которая накидывает на себя капюшон и становится более лохматой. не может сдержать улыбки и сама в глубине души боится, что ей просто недорассказали ощутимый кусок истории, в которой ругань той самой крутой тёти, разрешающей всё, имеет место быть. а чэвон просто устало и отчаянно защищает свои последние куски авторитета и родительских обязанностей. — люблю тебя, — она целует чэвон в лоб и закрывает дверь на два оборота. и ынче тоже любит. даже дурацкую взбалмошную юнджин и казуху любит, как бы они не раздражали её и не испытывали терпение. и всё она простить им готова, как бы то ни было — и школьный буллинг, потому что лучше бить первым, чем быть тем, кого бьют. и курение, потому что, наверное, пусть ынче будет сожалеть об этом сама, чем потом ощущать себя неполноценной от того, что по мысленным ощущениям курить в пятнадцать было круче, чем попробовать это же в двадцать один. и влюблённости — сакура не хочет, чтобы ынче страдала отчаянно, но хотела бы, чтобы она ощущала себя счастливей и нужной, внимательной и готовой идти вперёд. в юности сакуре казалось, что родители будут всегда и рядом, они ведь любят иначе, а другое — приходится искать в других людях. и любовь, и чувства, и вкус к жизни. на её прошлой работе, на стойке менеджера, остались отпечатки потерянных возможностей и той, кто не смог. и, может быть, у ынче просто наступил естественный такой же период, когда она ищет другую любовь и постигает каждое её проявление? подростковые суициды из-за неразделённой любви это, конечно, страшно, но ещё страшней от депрессии и ощущения потерянности. у сакуры — она вздрагивает и оборачивается, когда слышит проворот ключа в замке и снова пыхтящие вздохи чэвон. у сакуры время за раздумьями и собственными тревогами протекает быстрее обычного. и ей даже радостно, что она не успела надумать ещё причин, почему подростки не занимаются конспектами, не пишут секс, а просто делают что-то хуже. — ынче не приходила, — она неловко отзывается и чувствует, что сама сомневается во всём происходящем. напреувеличивала всё равно. — уже поздно, между прочим, — чэвон вздыхает и не чувствует родительской тревоги, которая бы подкидывала сомнений где их ребёнок может в такое позднее время находиться. все дороги ведут в чужой домой к добрым тётям, которым, может быть, чэвон жалобно страдает и завидует, потому что они ынче нравятся больше. потому что их собственная дочь выбирает тёть чаще и больше, они дают ей, видимо, то, чего нет в родительском доме. все дороги ведут к юнджин, на которую чэвон обижается всей душой и готова стукнуть по лбу. — они не звонили тебе? — нет, — чэвон подозревает, что после её душевных и расстроенных оров никто и не перезвонит. ради безопасности и собственной сохранности. — я уверена, что юнджин даже забоится даже на пороге появиться. и правильно сделает — чэвон злобно сжимает всю пену на руках, пока их моет, и ещё раз прокручивает в голове весь день и то, как сумбурно он прошёл. ни единой минуты спокойствия, мучительные и ужасные раскопки на местах динозавров-воспоминаний из детства. слепая агрессия и неуверенность в себе, как в человеке и, что хуже всего на свете, как в родителе. ынче их не любит. чэвон садится на диван рядом с сакурой и не выдерживает. тянется к ней, как к последнему спасению и островку спокойствия с непроницаемым лицом. тыкается губами рядом с ухом и прячет своё собственное лицо между плечами и шеей. лишь бы только не расплакаться от собственных тревог и сомнений. она ведь тоже обижалась на родителей. или не замечала их. но никогда бы не подумала, что сама рано или поздно ощутит нечто подобное на себе и будет не готова, как бы не думала обратное. это как удар под дых — неужели они не справляются или недостаточно хороши? такие же юные, неопытные и им всё равно не по двадцать. сакура снова гладит её по волосам и сама невольно волнуется. предвкушает возвращение ынче, которое окутано тайной неизвестности и негативным дождём больше, чем их придуманные варианты "если бы". все если бы из прошлого приводили к разным событиям и многие сакуре нравились. только если бы — если бы им понравилось то, что мешается волнительным ожиданием. и должно ли оно вообще понравиться? чэвон перестаёт смеяться и выдумывать глупости. любая проблема их ребёнка это нечто глобальное и то, что они обязаны хотя бы принять во внимание и поддержать. то, что они должны — если ребёнок им бы доверил. чэвон ещё раз закусывает губу от мысли, что они не любят ынче. и такой же смежной, что ынче соответственно не любит их. и во всём виновата, конечно же, юнджин. кто же ещё? — если они не позвонят через пять минут, то я иду драться, — чэвон устало целует сакуру в подбородок и прилепляет в сообщение штук двадцать красных смайликов всех эмоциональных и культурных составляющих. для усиления своего посыла и угрозы. чтобы все знали, кто прочтёт в их общем семейном чате из пяти человек, это объявление войны. — ынче может остаться у зухи на ночёвку, — и сакура даже расслабляется от этой мысли. если уж они переживают подобный кризис семейных отношений, то хотя бы в доме казухи и юнджин ынче отвлечётся и успокоится. там её накормят и оденут дня на два. подвезут до школы и заберут обратно, потому что у одной из тёть точно свободно около двадцати шести часов в сутки для того, чтобы заниматься подобным. там её — чэвон вскакивает от неожиданности и пугает сакуру собственным вскриком. там её приведут домой в целости и сохранности всё-таки, какой бы там кризис личности и отношений не происходил. она слабо улыбается тому, как чэвон встаёт в свою боевую стойку и складывает руки на бока, чтобы казаться шире и более грозной. — привет, казуха! сакура очень рада, что ынче выглядит не заплаканной и даже вполне довольной. с покрасневшими щеками от прохладного вечера и такими же подозрительно покрасневшими ушами, торчащими из-под капюшона. наверное, при всей любви к себе и собственной внешности сакура бы не хотела, чтобы ынче внезапно унаследовала "её" уши. хотя ынче вообще на них почти не похожа, она замечает это неожиданно для себя и чувствует первые завитки подозрений. уши не краснеют разводами. чэвон, при всей своей любви к ынче, не хотела бы, чтобы она видела, как юнджин будет получать за всё — за каждое обидное слово. она доброжелательно машет руками и непосредственно намекает, что ими же и устроит расправу. — где они? — чэвон выглядывает за спину казухи и думает, что при всей своей любви к ынче, простит ей любое преступление и даже больше. лишь бы она никогда не чувствовала себя подавленной или нелюбимой. и вся её грозность спадает простой толстовкой размеров на шесть больше неё самой, руками сакуры на талии, которая обнимает ради поддержки и, чтобы юнджин осталась целой сегодня. вся злоба стекает по ушам горячим стыдом и раскаянием — и всё-таки, а вдруг они плохие родители и извиниться первыми и единственными нужно только им? — но с тобой мы всё равно, хо юнджин, — чэвон отвлекается от разглядывания ынче и тревожной нежности. выкидывает указательный палец вперёд и опирается на сакуру. — не закончили. — чэвон... а может, не надо? чэвон думает, что надо, но юнджин просто везёт, что тут много свидетелей. за такую обиду и разбитое родительское сердце нужно не просто кидать угрозы, а сразу бить наотмашь. но её взгляд снова касается ынче. очень высокой для своих лет, но всё равно маленькой, взъерошенной и до безумия смущённой. стоящей даже не меж двух огней, а сразу четырёх, к которым тянет равноправно и любовно, потому что они все вместе. с капюшоном, напяленным не как попало, а со знанием дела, и оттопыренными ушами. — это что? — сакура не успевает разомкнуть руки с талии чэвон и схватить хоть кого-нибудь. дверь захлопывается перед её носом с рывком предательства и настоящего преступления, которое пытаются скрыть. — эй! что это?! ей удаётся схватиться за ынче, которую бросили на пороге горячо любимые тёти и сбежали за дверь. чэвон стягивает капюшон сразу же и запоздало замечает покрашенные уши вместе с волосами, а ещё красные блики и совсем небрежный пучок. тягучие секунды молчания обдумывает увиденное и не выпускает из рук капюшон ынче. — и из-за этого вы так переживали? — сакура нежно пропускает пальцы в тёмно-красные волосы и расплетает их полностью, чтобы рассмотреть и оценить. на её скромный взгляд выглядит так, как будто ынче уже рождена с таким цветом. по-родительски прицеливается, что цвет подобрали хорошо. недостаточно яркий для замечаний в школе. — эй, ты, — чэвон кричит на юнджин так громко, как только может, чтобы показать всю степень собственного разочарования. — ты хочешь сказать, что внушила ынче, что мы её не любим из-за покраски волос? ты— ынче плохо и грустно от пронзительных визгов юнджин, которая страдает из-за неё же. это она ей красила волосы и она получает первой. юнджин падает на пол с грохотом и продолжает кричать, прося помощи у всех присутствующих, потому что чэвон её щекотит жестоко и по самым слабым местам. со всем недовольством и отыгрываясь за каждую тревожную минуту сегодняшнего дня. ей не жалко ни капли. зато ынче с красными волосами ей нравится — на удивление, ей так идёт и видно, что кто-то сильно постарался. даже чёлку немного подровняли, чтобы она была как сейчас модно, выше бровей и слегка небрежная. но главное, что не лысая пришла, а остальное неважно. — да мы бы ей! — чэвон сама визжит, когда юнджин атакует в ответ. — мы бы ей и так разрешили! ТЫ ТОЛЬКО ОБЪЯСНИ, ПОЧЕМУ МЫ ЕЁ НЕ ЛЮБИМ, А? — да потому что! ПОТОМУ‐ юнджин готова рассказать всему миру с чистой душой о любой настоящей причине и даже вдыхает поглубже ради этого. единственное только, ынче маленькая и беззащитная, со своими секретами и тайнами, которые мамам рассказывать не стоит. может быть, юнджин их и тоже знать не стоило, но ей в отличии от мам это доверили. о части она сама догадалась, но это другое. это всё — другое. казуха мягко улыбается и ловит нежно-пустой взгляд на себе. сакура перебирает покрасневшие волосы и чувствует себя мягкой, очень инертной и недвижимой от навалившейся усталости. ынче не убила себя, не попала в новости и не стала врагом школьного народа. ынче вернулась домой и молча сказала с порога, что её родители самые ужасные люди в мире. — классно выглядит, да? — ынче смущённо крутится и старается совсем не улыбаться. потому что её вообще-то родители не любят и это делает ей больно. — юнджин очень старалась, между прочим, — казуха наваливается на чужие плечи и улыбается так смазливо, как только может под визги своей страдающей жены, которая очень-очень старалась. ещё бы она схалтурила в таком важном деле. — и ынче стралась тоже. — выглядит. просто. отпад. — чэвон не поворачивается, но хвалит с душой. ынче для неё самая красивая в мире девочка, потому что ей скромно кажется, что она похожа на них с сакурой в равной степени. всеми лучшими чертами, какие она смогла вобрать с младенчества и по мере взросления. и уши у неё их. и всё у них хорошо, да? — вы молодцы, — сакура притягивает к себе ынче и казуху, чтобы обнять вместе. каждую по-матерински поцеловать в лоб и не сказать больше ничего вслух. у неё за сегодня в голове побывало столько мыслей, думать больше не хочется, как и искать причины почему. главное, что ынче довольна, главное, что она дома. захочет — расскажет. не захочет — значит, её сдаст юнджин, которая уже готова сама сдаться и просить помощи у бога. чэвон её щекотит не на жизнь, а на смерть, вкладывая всё своё разочарование, злорадство и отомщение за бедных персонажей в симс. раз уж юнджин не может с ними справиться, то почему она может считать себя экспертом в воспитании детей. — мам! стой, пожалуйста! — ынче в маминых объятиях не спешит бежать к другой маме. они обе родитель номер один, потому что одна похвалит когда нужно и обнимет, а вторая порвёт и защитит. когда не нужно, конечно. но ведь приятно чувствовать себя защищённой, да? — это я сказала, что вы меня не любите. а она... передала просто. ты не бей её только. и у чэвон внутри обрывается всё одним пропущенным коленкой по животу, холодным полом в прихожей и словами, что ынче и правда их не любит. она ведь только что чистосердечно заявила и признала, поставила точку и сказала, что юнджин не придумала ничего и не преувеличила, как обычно. даже преуменьшила, наверное. скрыла много важного и ужасного, потому что ынче просто так не могла бы подумать, что её не любят. а её ведь любят. до боли нежно и по-настоящему, как только можно. чэвон устало ползёт вперёд и подтягивается к ынче и залезает третьей в объятия. не лишней, она скромно надеется, не замечая, как ей больно дышать от ударов моральных и ощутимо физических. ынче сказала, что они её не любит. и вероятно, сильно ошиблась? чэвон с сакурой смотрят друг на друга и красные волосы, красные щёки и покрасневшие глаза. вздыхают и думают — они любят ынче даже лысой, со странными увлечениями и всем ворохом подростковых проблем, о которых она не расскажет из-за личного пространства. они ведь любят. и всё простят.