***
Нечаев устало разлепляет глаза, не глядя, выключая будильник на телефоне, борясь с раздражением, чтобы не разбить тот о стену. Просто так. От усталости. Его мучают кошмары. Его мучают боли. Фантомные и нет. Он уже и сам потерялся, не понимая, когда его донимают иллюзии, а когда стоит закинуться таблетками, которых нет. Сергей до последнего тянул с поездкой в поликлинику за новым рецептом обезболивающих, что в состоянии купировать его проблемы. Сергей не любит просыпаться. Приходить в себя от Лимбо куда приятней. Кружится голова, потерян ориентир, а в голове все ещё чужой голос, что так любит звать его «мой мальчик» или «сынок», который говорит о чем-то заумном, далёком, непонятном, но на душе так спокойно и уютно от него, что и желание жить появляется сразу. Немного, но хотя бы есть уверенность, что со всем дерьмом, как поездка в поликлинику своим ходом он, по крайней мере, справится. — Ебучие пироги, — тихо матерится парень, все-таки поднимая левую руку, чтобы схватиться за импровизированный трос и сесть на кровати, отстраненным взглядом смотря вниз, где должны были быть его ноги. Нет, вопреки частому мнению окружающих, Сергей не страдал избыточным чувством жалости к себе. Молодой парень, отдавал долг родине, и так бедный несчастный сиротка, так ещё и инвалид у которого из конечностей осталась только одна левая рука. Его, правда, забавляло это вечное кудахтанье бабуль в очереди, которые, несмотря на свой бравый трепет, никуда вперёд себя не пропускали. Жалость жалостью, но мне только спросить. В такие моменты Сергея удручало только то, что хирургия находилась на втором этаже поликлиники и так просто на своих протезах с костылём он не сможет подняться, и вернуться. А вот пенсионерки, оказывается, бегали, весьма ушло, то за карточкой, то к главврачу. Сложно не улыбаться с этого. Особенно, когда с ним была Катя. Когда-то они встречались, но к счастью, как считает Сергей и неудачи, они решили дать перерыв их отношениям, когда его призвали. Сережа, правда, считает, что такое счастье Катьке не нужно, не бросила бы, слишком жалостливая, а так, у него всегда есть повод посмеяться, когда ему выговаривают про разных парней. — …вот, я ему говорю, что мама сказала, что в эти выходные, ну никак, а он, взял и как начал гнуть, что это за детское поведение, сколько мне лет, что я маму слушаюсь… Нечаев тихо смеется в кулак и сам не знает, что веселит его сильнее. Что бравый Роман, не понимает, на какую беду может нарваться, если продолжит гневить матушку Катьки или от бабули, что упрямо давит тростью ему на протезированную ногу. Протезы у него, разумеется, самые простые, что было, то и поставили, спасибо и на этом. Нет, он, конечно, встал, не без помощи матушки Кати, в очередь на специальную программу от Предприятия 3826. Новый и внезапный гигант, что быстро охватывал страну своими филиалами, влиянием и репутацией. Пару лет назад никто и не слышал, и не знал, а тут уже, каждый трещит о «Мысли», о «Коллективе» и, разумеется, о полимере. Куда же без него. Хотя даже полимер, что больше важен для людей науки, знающих, не сравнится с популярностью социальной сети и личного рая для каждого, Лимбо. Нечаев кивает Екатерине, что слушает, пока неугомонная бабуля, слишком нацелившись присесть на место, не долбанула своей тросточкой по другой ноге. По ощущениям и по звуку, трость столкнулась явно не с чем-то живым. — Бабуль, если вы сесть хотите, могли бы просто попросить. Сергей невозмутимо выдавливает из себя улыбку, уже упираясь на костыль, поднимаясь с места, следом вытаскивая за собой тут же принявшуюся негодовать Катерину. — Серёжа, ты куда? Сиди, у тебя же удостоверение есть! — Да всё равно наша остановка, пошли. Нечаев считает, что лицо женщины того стоило, когда весь автобус с осуждением на неё смотрит, в то же время, единственный человек, кто помогает Нечаеву спуститься, это хрупкая балерина Катя. Девушка долго ещё распыляется в бравом гневе, что люди злые и черствые. Пока Сергей на лавочке поправляет штанины, зажав сигаретку между губ, сминая фильтр и мыча какой-то незамысловатый мотивчик себе под нос. Вся сложность в том, что ноги у него отсутствуют не пропорционально, от чего вес, а вес у него не малый и с ним сложно, что-то сделать, когда сам по себе крупный, а тебя как на пружинах туда-сюда. Раздражает. Нечаев правда старается улыбаться, отшучиваться и в целом находиться в… Состоянии. Он бы не отнес себя к депрессивным, но и в довольным жизнью человеком тоже. Поэтому он просто в состоянии. Чего-то. Он сам уже толком не знает, затягиваясь и поднимая глаза к девушке, что только возмущенно дула губы, что снова её не слушают. Катя как-то раз водила его к психиатру, но тот, зачитав его травмы, сам достал коньяк, а после того, как Сергей попытался отшутиться, что там ещё лист, отдельный с травмами головы и количеством контузий, врач осушил все залпом, и дальше они беседовали о том, что его сын тоже погиб на службе. Больше Катя не смогла затащить его к мозгоправам. Поэтому сердобольная подруга, приобрела для него последний писк невероятных технологий от Предприятия 3826, «Лимбо». Личный рай для каждого, где возможно все, любые желания. Правда девушка рассчитывала, что так Серёжа сможет справиться с грустью от того, что не у состоянии сейчас играть на гитаре, в виду отсутствия правой руки целиком, а вместо этого он просто сидел в своём идеальном мире на пляже и ждал у моря погоды. А дождался вместо этого мужчины, чего лица не может запомнить.***
— Пошёл Штирлиц по грибы. Поискал под одним деревом — ничего. Под другим — ничего. Под третьим — тоже пусто. «Не сезон», — подумал Штирлиц и от огорчения сел в сугроб. Мужчина тихо содрогался от смеха, пытаясь воспитанно сдержаться и прикрыть рот кулаком, но смотря на невозмутимого Сергея, все-таки качнул головой, расплываясь в улыбке, что сдаётся. — Я же говорил, лучше нелепых анекдотов ничего нет, — Сергей тихо выдыхает, привычно укладывая голову на сами руки, что устроил на парапете. Плюс Лимбо. Тут у него было здоровое тело. Не то, чтобы он им активно пользовался, но приятно. Почти так же приятно, как наблюдать за улыбкой своего постоянного собеседника. — Но он, правда, был смешной. — Ты просто устал. — Какой странный вывод, — Дима всё ещё с заинтересованной улыбкой смотрит на Сергея, — Поделишься логикой своего умозаключения? — А ты точно с людьми каждый день общаешься? — парируя, хмыкает в ответ Нечаев. — Постоянно, но не сказал бы, что мне это нравится. — Согласен, — Сергей пропускает тяжелый выдох и прикрывает глаза. — У тебя проблемы с общением? — У меня проблемы из-за общения. Мне не комфортно общаться с людьми. — Из-за твоих травм? — Нет, это людям некомфортно общаться со мной из-за моих травм, а мне... Не знаю. Просто. Хочется, чтобы поскорее всё прошло и меня оставили в покое. Это моё обычное состояние. Желание покоя. — Твоё «Лимбо». — Угу, — Серёжа согласно мычит, вдыхая морской воздух. Ему нравилось, просто смотреть на него, хотя и расстраивался, что не имел возможности запомнить лицо своего собеседника, даже в данный момент.***
Дмитрий задумчиво перекатывал ручку в пальцах, сдержанно выдыхая, не отводя уставших карих глаз от графиков чужой мозговой активности. И, наверное, впервые в жизни, ему были интересны не показатели и грядущие феноменальные открытия, а человек, которому принадлежал эти мозговые активности. Не самые выдающиеся, как ухмыляясь, замечал Харитон, вообще поражаясь тому феномену, что человек с такими травмами ещё функционирует, и весьма адекватно со слов Димы. Буквально поразительный случай, когда минус на минус, дал плюс. Не особо заметный, если бы Дима совершенно случайно не остановил свой выбор на этом Лимбо то, скорее всего «аномалию П-3», как они назвали её между собой, так и осталась бы незамеченной. Это, правда, было мелочью. Сеченов и сам не сразу понял, что может изменять чужой «рай» при этом, не встречая, никакой защитной или враждебной реакции со стороны хозяина Лимбо. Поистине поразительное открытие, если с помощью полимера переключить волновые-токовые импульсы в мозге, то ты буквально можешь стать хозяином в чужом сознании. — Ты и правда нашёл золото, Димка, — довольно цокал Захаров, когда они опробовали впервые этот метод на первых добровольцах и все сработало. Это ощутимо могло облегчить им жизнь, особенно с бюрократическими псами, правительством, что свято верили, что держат их за шею одной рукой, и на поводке другой. И кто же при таком раскладе не хочет освободиться из оков и улететь, особенно, когда собственное эго, адекватно нашептывало, что по иерархии они должны быть намного выше. — Выше всех Дима, — Харитон протирал очки не переставая сытым котом смотреть на друга, не находя причины его задумчивости и даже тоски, от чего все-таки считает нужным вопросить, иначе Сеченов так и будет накручивать себе в одиночку, — Снова думаешь об этом мальчишке-инвалиде? Мы уже вроде договорились, что отправишь ему письмо, как протезы будут готовы. Это копейки за такой вклад, что он неосознанно внёс. К тому же, посмотреть воочию, как функционирует его мозг, будет крайне полезным. Будем делать это в четыре руки. Ты же знаешь, что он тебя не узнает, наша защита безукоризненна, никто не может запомнить лиц, — Захаров важно кивает, подчеркивая гениальность своей разработки. — Я кажется, обидел его, но не могу понять почему, — академик хмурится сильнее, уже оставляя ручку на столе, педантично разглаживает листы перед собой, закусывая нижнюю губу, — Говорит, что всё в порядке, но… — В Лимбо невозможно врать, — понимающе кивает ученый, — Что-то изменилось, когда он это сказал? — Море заволновались, и посерело, — уголок губ Димы слабо дергается, вроде верх, а вроде нервно, — Как его глаза. Харитон лишь выразительно моргает, открывая рот, но поджимает губы с интересом, решая пока не заострять внимание на этом уточнении. — Позволишь узнать, о чём был ваш разговор? Мне бы не хотелось, чтобы он перестал пускать тебя в свой мозг и того хуже, отказался от протезирования, у молодых людей часто бывают мученские потуги в сторону голгофы. В истории много примеров. — Что он не единственный. Захаров вновь выразительно выдыхает, но с тем же дружеским терпением присаживается напротив, разводя руками, — Контекст, Дима, контекст. — Он спросил, часто ли я бываю в чужих головах, а потом, кажется, пошутил, что хотел бы быть единственным. Ну, он улыбался и смеялся, а когда я ему ответил, кивнул, что понимает, что не единственный. Сеченов слабо улыбается, поднимая глаза на старого товарища, который смотрел, молча, пристально и крайне выразительно, через долгие минуты молчания, когда бровь Димы вопросительно дернулась вверху, все же протянул. — Мне даже стало интересно, до чего дойдут ваши свидания в его голове.***
— Мне обязательно отвечать на вопрос? — Сергей недовольство хмурится, опуская глаза к своим рукам, неуверенно касаясь пальцами левой руки, пальцев правой, чуть надавливая, вспоминая, как это ощущать это всё, вплоть до фаланг. — Нет. Нечаев закатывает глаза и раздраженно рычит, резко поднимая недовольный взгляд на спокойно улыбающегося ему мужчину. — Ты можешь не отвечать на вопрос. — Но ты хочешь получить ответ. — Да, хочу. И так всегда. Почти все их беседы, если заключались в вопросе-ответе, проходили так. Дима что-то спрашивал, Сергей замыкался и агрессировал, Дима просто улыбался и ждал, пока тот успокоится и без охоты даст ему ответ. Нечаев никогда не хочет отвечать на вопросы, но всегда уступает ему, не скрывая своего недовольства, замыкаясь в своих внутренних проблемах после ответа. — Не играю тут на гитаре, потому что знаю, что буду злиться, что не смогу сыграть в реальном мире и могу разбить гитару, психуя из-за этого. И они молчат. Серёга злится, просто, на все подряд и ни на что конкретно, а Дмитрий с интересом наблюдает, как реагирует Лимбо на эмоции своего хозяина. Дима выдыхает, воображая им тент, чтобы их не достал дождь. Пока Сергей всё так же недовольно и упрямо смотрел вперёд, упираясь на парапет, игнорируя брызги от капели. Это было занимательно. Человеческое абсурдное упрямство. Вроде бы сам в своей голове, но не реализовывает себя хотя бы тут. Смысл, тогда воображать себе здоровое тело, если целыми днями сидишь фактически неподвижно. Сеченову сложно отсекаться, сколько он проводит время здесь. Иногда ему кажется, что сутки, в иной раз месяца и годы. Только Сергей может точно сообщить количество минут, что они провели здесь. И Диме приятно, что Нечаев всегда это говорит с раздражительной грустью, понимая, что сейчас мужчина покинет его. Это странное взаимодействие в целом отзывалось на собственное удивление Димы, чем-то приятным внутри. Ему нравилось, что Сергей злился, когда приходило время расставания. Нравилось, как Нечаев улыбается, поворачивая голову к нему при встрече. Диме было приятно осознавать, что Серёжа его ждал. Было в этом, что-то эгоистичное приятное, что пробиралось внутрь и растекалось теплом внутри, что хотелось утробно мурчать, как Муся, что терлась об их с Захаровым ноги после очередной командировки. Трепет встречи. И это было для самого Сеченова интригующе странным. Испытывать привязанность, потребность в чьей-то реакции на него. Академик удивлённо моргает, поднимая глаза к Серёже, что внезапно начал тихо напевать какую-то песню, а поймав на себе взгляд Димы, просто пожал плечами, — Петь-то я могу и в жизни, ты же хотел послушать, — и продолжил дальше. И Дима не уверен, что до этого момента вообще хоть чем-то любовался, кроме балета. Но дождь, мерно и ритмично постукивающий по тенту. Краткие хлопки ладони по бедру, создающие ритм. Заволакивающий голос в объятиях туманного морского прибоя с далеким солнцем, где-то там к горизонту и серые глаза, что безотрывно смотрели на него, заворожили его целиком и полностью.***
— … — Сергей недовольно смотрел на мужчину, что вынудил его оторваться от своего излюбленного парапета и ходить. Они уже не раз говорили о том, что он не любит делать в Лимбо то, что не может делать в реальной жизни, но в тоже время, не мог отказать Диме в его скромных пожеланиях. Глупо же смотреть вечно на пляж и не ходить вдоль него. Нечаев уже пожалел, что обмолвился, что они здесь, потому что он никогда не был на море и знает, как оно выглядит только благодаря телевизору. — Ты мог бы и улыбнуться. — Нет. — Мог бы. — Не хочу. — Но я тебя прошу улыбнуться, Серёж. Нечаев только измученно выдыхает, переставая так активно демонстрировать своё недовольство, но улыбаться не силится, это выше его сил. — Почему у тебя такое хорошее настроение сегодня? — Смог решить ряд проблем. Сергей цокает с измученным недовольством, — Поздравляю, — проглатывая в конце, «блять», мужчина не любил, когда он матерился. — И могу пробыть у тебя немного дольше. — О, а с этим я поздравляю себя. — Почему только себя? — Потому что мы сможем провести время вместе, если ещё и вернёмся обратно, было бы вообще ахрененно. — Зачем тебе рамки ограничений? Если ты можешь сделать здесь, что угодно. Дотянуться до звезд. Оказаться в глубинах космоса и океана. Дима искренне отказывается понимать эти искусственные ограничения, так же, как и не понимает то, почему его задевает чужое самоуничижение. — Я приземленный. Желания, у меня приземленные, — спокойно выдыхает Сергей, останавливаясь, вынуждая то же сделать и мужчину. — Какие к примеру? Ну, кроме здоровых частей тела. — Так не рассказать, показывать надо, — Серёжа цокает, почесывая затылок. — Ну и? Мы же там, где все возможно. — Не уверен. — Сергей, сынок, поверь мне, что… — дальше Дима обрывает фразы из-за краткого мазка губ Сергея к своим, а Нечаев только хмурится. — Вот, мог без этого "сынок". Как-то криво вышло всё. Нечаев хмурится сильнее, начиная злиться на самого себя, и еще сильнее после слов Димы, — Ты прав, криво. — Прости. Я. Просто. Прости, давай, забудем, — парень нервно бормочет, дергая головой, больше всего на свете желая убежать, но не имея возможности, потому что его держали за руку. — Давай, — Дима сам притягивает его к себе и целует полноценно, — А вот это запомним.***
Сергей неуверенно сжимал свой костыль, оглядывая величественный холл комплекса Челомей, куда его сопроводила милая, но чудная как, по мнению Нечаева, слишком навязчивая администраторша Виолетта. Женщина с ярко красными губами, активно размахивала руками, рассказывая бодрым голосом обо всем на свете. Кто ступал, кто занимался строительством, какие великие люди тут были и ещё будут, и вообще, Серёга слабо, что запомнил, слишком сосредоточенный, чтобы не поскользнуться на этой мраморной выкладке под ногами. В ушах все ещё был восторженный визг Кати, что его отобрали для участия в реабилитационной компании Предприятия 3826, а с их технологиям, это фактически, целиковое возвращение к полноценной жизни. Не то, чтобы сам Нечаев не ценил такого снисхождения к себе и считал недостойным, или не дай бог, сомневался в технологиях великого монополиста страны. Просто. Как говорил классик, случайности не случайны… Об остальном и правда было сложно думать, потому что Серегой правда считал, что наебнется так и не добравшись до лифта, пока женщина рассказывала ему о колонне, что кажется, благословил Ленин. Скорее всего, нет, но Нечаев, правда, не слушал весь этот фанфарный бред, слишком сосредоточившись на том чтобы, как-то допрыгать до лифта. После лифта легче не стало. Нет, половое покрытие с плитки сменилось на, что-то не такое скользящее, а вот его сопровождающий… Серьезно, Серёга уже хотел попросить вернуть бабу с первого этажа. Она хоть и выглядела, как агитатор секты имени Совка, но хотя бы смотрела на него, как на человека. Что же до этого… — ...фашист, — буркает Нечаев себе под нос, смотря как демонстративно бодро сопровождающий его Штокхаузен прыгает по лестнице, по которой и самому Сергею предстояло подняться без лишней помощи. Ему казалось, что чертов немец специально водит его кругами, не только, чтобы блистать своим акцентом, но и чтобы привести в кабинет начальству в максимально неподобающем виде. Так сказать, чтобы оценили диапазон верхов и низов. Сергей бы обязательно ебнул его костылём, если бы имел в запасе, хоть немного сил. Но сил не было, даже чтобы вытереть пот со лба, что неприятно тек вниз, и его приходилось даже смаргивать. У парня даже не осталось сил, чтобы восторгнуться масштабами чужого кабинета. А так-то там было два самолета и автомобиль. Якубовича не было, хотя Нечаев был уверен, что этот торжественный голос был бы тут к месту. Но то, что фашист сменился на двух красивых близняшек, как подумалось Сергею секретарш, было приятным бонусом. Хотя до дивана все равно пришлось хромать самому, а потом краснеть, ибо его выдох облегчения эхом разнесся по гигантскому кабинету. На этом, запоминающиеся личности сего странного места не кончились. Нечаев даже пересилил пульсирующую боль в культях, поднимаясь с низкого для его роста дивана, приветствуя, протягивая ладонь, — Академик Сеченов, для меня большая честь… — Захаров. Профессор Захаров, Харитон Радеонович, Сергей. Дмитрий Сергеевич сейчас занят, но на вашей операции будет присутствовать. Не беспокойтесь, вы в надежных руках светил нашей науки. — Простите, редко смотрю телевизор, — стушевавшись, хмурится Нечаев, но с не меньшим уважением пожимает чужую руку, присаживаясь с великодушного жеста мужчины обратно, — Рад знакомству, Харитон Радеонович, для меня большая честь познакомиться и с вами. — Я и не сомневаюсь, Сергей, не сомневаюсь. Серёжа только растерянно и нервно улыбается, ощущая себя крайне неловко от такого пристального взгляда из-под очков, осознавая, что это один из тех, кто будет его оперировать, а второго он вообще в лицо не видел.***
— Судя по тому, что тут происходит, тебе страшно. Диме приходиться чуть ли не кричать, чтобы хоть, как-то противостоять какофонии звуков, что была повсюду. Ветер, ливень, военные самолеты, что стреляли и разбивались, где-то вдалеке, крики, визги, все сливалось в единый вихрь неконтролируемого возгласа паники, что слишком отчетливо читался в испуганных серых глазах. — Ты в ужасе? Дима неторопливо, но уверенно подходит к хозяину разгневанного «рая» — Ещё каком, — Сергей срывается на осипший крик, резко переходя с него на растерянный шёпот, — Знаешь, обычно говорят, что стоит бояться своих желаний. Но у меня их и не было, а вот страху сейчас хоть отбавляй. — Ты же знаешь, что можешь этим всем, управлять? — Сеченов интересуется ласково, в самом деле по-отечески, мягко сжимая чужую руку, отводя ту от головы. Ему казалось, что Сергей слишком больно дергает себя за волосы. — Может метод Чебурашки? — нервно смеется молодой человек, казалось, едва удерживаясь то ли от истошного вопля, то ли от истерического рыдания. Сергея переполняли эмоции, с которыми он никак не мог справиться, и Дима искренно волновался о его состоянии. Если тот и тут такой, что же, в самом деле, творилось с Нечаевым после успешного протезирования. — Пояснишь, — Сеченова ласково улыбается, склоняя голову в бок, поднимая ладонь к чужой щеке, устанавливая зрительный контакт. — Ты управляешь мной, а я управляю своим, миром в смысле. — Я могу управлять и тобой, и твоим миром, сынок, — снисходительно улыбается, подходит и берёт за руку, в раз заставляя все замереть и угомонить гормон звуков. — Мой мальчик. — Да? — Я могу выключить свет? — Да. Сергею сложно уловить, что настигло быстрее, умиротворяющая темнота или горячие чужие губы.***
Сергей неуверенно прикрывает и открывает глаза вновь. Закатное солнце и блики водяной глади заставляли щуриться, а уголок губ то и время дергался в нерешительной, и все-таки немного грустной улыбке. Прохладный ветер, нагонял на берег волны с пеной, заставляя местных шебутных детишек, весело прыгать, а затем громко кричать, когда заметили шухер на лице, чей-то бабули, что уже широко вышагивала к ним с полотенцем, приговаривая, что всем горчичники и банки поставит, если паршивцы застудятся. Совсем не как в его Лимбо. Людей много. Парочки, что пытаются удачно уединиться для романтики. Девушки, что в поисках лучшего места для фотографии. Какие-то местные забулдыги. Наглые птицы, за которыми охотится кошка из местного кафе. Живая жизнь. Шумная. С запахом водорослей и тины. С шумом прибоя. Нечаев только выдыхает, удерживаясь от того, чтобы не послать недовольную мамашу с коляской, когда ему указывают на знак, что курения тут запрещено. Понимая, что себе дороже ввязываться в такой конфликт, просто уходит, куда-то подальше от людей. Забираясь выше, где точно не проедет коляска. Хмыкает, проходя вглубь закрытого пирса, опираясь на каменную стену локтем, наконец, прикуривая. В голове все ещё была какофония, которая успокаивалась только от воспоминаний. Чужого голоса, чужих касаний… Да и сложно было не улыбаться, осознавая, что «выебать мозг» лично для Сергея, теперь играло совсем в другом свете. Колечко дыма неторопливо вылетает из его рта, когда слышатся аккуратные шаги по левую руку, а мозг ловит диссонанс от того, что небо не меняет свой оттенок, вместо этого внутри все с трепетом сжимаясь, от предвкушения. И страшно, и так хочется. Сергею, даже кажется, что его правая рука подрагивает, хотя, что невозможно, протез выполняет, только прямые команды. — Мальчик мой? Нечаев узнал этот голос ещё на операции. Но анестезия и наркоз справлялись со своей задачей, даже тогда он не смог толком разглядеть чужого лица, что было скрыто маской, а сверху так беспощадно светили лампы, что желание сдаться и пропасть без сознания оказалось сильнее его. — А у вас голос совсем не меняется, что здесь, — Сергей стучит себя по виску, — Что наяву, Дмитрий Сергеевич. Нечаев смеётся, ловя трепет от того, что впервые, подняв глаза, наяву видит чужое лицо, силясь запомнить каждую морщинку в уголке теплых карих глаз, каждый седой волосок в ухоженной бородке, и то, как плащ поверх идеального костюма тройка покачивается от дуновения морского ветра. — Прогуляемся? — Нечаев затягивается снова не в силах оторвать глаз от мужчины. — Дождь обещали. Дима улыбается ему в ответ, кивком показывая на зонтик-трость в своей руке, разумеется, в теплый коричневый тон к своему плащу. — Отлично. В моём номере нас как раз гитара ждёт.