Холодный ветер скользит по укрытой тонким, белоснежным, словно кожа остывшего мертвеца, слоем инея земле, гоняет маленькие снежинки и висящее на верёвке белесое покрывало. Птицы боязливо сидят у окна, жалостливо заглядывая за вьющиеся шторы и клюя заботливо оставленные хозяевами дома семечки корма. Ярко оранжевый свет огибает столбы, заглядывает в распахнутое, несмотря на то, что в Хоккайдо падает первый снег, окно, сопровождает подхваченные ветром снежинки на пути в комнату.
– Джисон… – Громкий всхлип разносится по комнате, эхом возвращаясь обратно. Лежащие у лица белые пряди кончиками волосинок впитывают в себя съезжающие по веснушчатым щекам слезы, оставляющие тонкие мокрые дорожки, которые больше подходили бы на рисунки, если бы имели цвет. Тонкие, короткие пальчики немного дрожат, и не понятно: от холода ли? Слова, слетающие с губ и сливающиеся с частичками пыли больше похожи на отчаянный вой. – Джисон…
Оранжевый свет, исходящий от закатного солнца аккуратно очерчивает силуэт, проходит по белому пуховику и осторожно заползает под него к облегающему черному свитеру, после вслед за слезами падая на пол, устланный татами. Слезящиеся глаза смотрят ровно перед собой, на их силуэты, отражающиеся в висящем на небольшом шкафу зеркале. Чужие руки скользят по спине в пуховике, мягко пытаются успокоить дрожащее в нежных объятиях тело.
– Джисон... Почему ты не можешь меня послушать?.. – некогда низкий бас вновь срывается на позорный скулеж, заглушаемый белоснежным вязаным свитером. Хан отстраняет от себя вспыхнувшего растерянностью и паникой Феликса, пальцами проникающего в маленькие дырочки на свитере и ласково смотрит, кладя охваченные светом солнца Японии ладони на чужие щеки, проводя по ним лишь подушечками пальцев, позволяя понять что он рядом.
Поцелуй в дрожащие губы, пропитанные солёными каплями прозрачных слез совсем нежный, можно сказать прощальный. Джисон медленно отстраняется, делая осторожный, едва заметный шаг назад.
– Не иди туда, пожалуйста Джисон! Соври, скажи что тебе плохо, что тебя нет в чертовой Японии, соври ради меня! Пожалуйста! Там... Там же твоя смерть!.. – маленькие кулачки, сжатые до белых от напряжения костяшек хранят в себе скомканные части свитера. Рваные, отчаянные движения рук, что пытаются притянуть ближе, пальцы, вцепившиеся в ткань вызывают лишь горькую ухмылку. Протяжный скулеж, сопровождаемый всхлипом и стекающей к подбородку слезой-суицидницей проползает в щели в стенах и полах, сливаясь со стенами, пока татами вновь обнимает упавшие слезы.
– Я не могу, Феликс. Это моя работа, ты же знаешь…
На заплаканное лицо все так же падает оранжевый свет, заставляя собравшиеся в уголках глаз слезы сверкать, подобно ярким звёздам в темноте ночного неба. Оленьи очи покраснели, замок пуховика несильно давит в собственный бок, совсем не помогая болью отвлечь от мыслей. Громкие судорожные вздохи, тяжело слетающие с красных губ падают на пол, помогают слезинкам преодолеть их верный путь на погибель. Шея, за которую отчаянно цепляются ногтями дрожащие пальцы покраснела, следы-полоски немного кровоточат.
– Успокойся, Феликс. – Джисон целует, снова нежно, снова будто впервые касаясь сладковатых губ с привкусом любимой черники и тысячи одной солёной капельки, так передавая любовь, что в груди щемит от приступа то ли боязни за любимого, то ли от переполняющей любви. Слезы не останавливаются, кожа нежных щек слабо горит от количества словно ошпарившего ее стоградусного кипятка. Волосы неопрятно торчат в различные стороны, мило утыкаясь в чужие щеки.
– Все. Я должен идти.
– Нет, не уходи! – маленькие ладошки повинуются натиску чужих и отпускают белый вязаный свитер, напоследок прокалывая пальчиком маленькую дырочку. Всхлипы так и продолжают отражаться от стенок черепной коробки, бегать по ней и играть на заевшей пластинке.
…
Позже.
Примерно двести сорок километров от Хоккайдо.
– Раскрывай, быстрее, нет времени! Ногами к огню, новички вперёд! Быстрее! – широкая огнестойкая ткань подхватывается ветром, раскачиваясь туда-сюда, зеленоватый цвет отражается ярким серебром в свете пестрящего оранжево-красными оттенками огня. Измазанное в грязи лицо окутывает темно-серый дым, скрывая его от чужих глаз. Дрожащие руки путаются в небольшом мешке, уже по привычке несколько раз встряхивая его и закидывая за спину.
Глаза слезятся из-за количества поднявшейся пыли и искорок, летящих отовсюду. На воображаемом таймере щелкает отметка «
30 секунд», тело грузно опускается наземь, камни бьются о ребра, немного мешая лежать. Страх сковывает тело, липкими длинными пальцами прощупывает район солнечного сплетения и надевая кованые цепи на шею.
Повисшую тишину нарушает шелест листьев, треск горящих веток где-то позади, совсем близко и громкая молитва, прерываемая судорожными вздохами: «
Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного!»
Джисон зарывается лицом в совсем немного прохладную землю, прижимает к грязным из-за пыли губам рацию и, хрипло вздыхая, прислоняет палец к заевшей кнопке на рации, громко всхлипывает, не решаясь сказать напоследок что в кармашке под сердцем хранит маленькое, уже сломанное колечко. Сердце, кажется, останавливается, перестает в панике ломать и так поврежденные ребра, а где-то возле трахеи цветет тревожно предвещающего черного цвета цветок, лепестками украшая окровавленные органы.
Судорожно мигающие, словно старый уличный фонарь, воспоминания мельтешат перед глазами, не позволяют сконцентрироваться на растянутых в нежной улыбке алых, вечно искусанных устах и любимом запахе цитрусов. Джисон невольно грустно улыбается, понимая, что Феликс был прав – здесь его погибель.
В нос, к сожалению, попадает песок, смешанный с пылью и пеплом, а не приятный запах цитрусов.
Пламя большого лесного пожара неумолимо приближается с большой скоростью. В щели проскакивает очень яркий свет, ослепляет горячими вспышками оранжевого. Пламя настигает, прожигает большие дыры в так называемой защите, заставляет ее сжаться вокруг тела. Дрожащие веки прячут за собой глаза, Джисон тихо вскрикивает, чувствует, как испачкавшаяся кожа начинает гореть.
В последнее мгновение не удержавшаяся в уголке глаз слеза капает на рацию.
Позже.
– Вы нашли их? Что вы видите? – громкий голос заставляет вздрогнуть, судорожно нажать кнопку и, прокашлявшись, ответить:
– Девятнадцать трупов.
