Атлас

Иногда, когда кто-то говорит о трудностях жизни, я начинаю смеяться. Одним теплым осенним вечером, когда я был совсем юнцом, отец учил меня резьбе по дереву. Мы соревновались с ним. Я смеялся, перематывая бинтом пальцы и всегда восхищался тем, как мастерски он создавал солдатиков из сосны. Одну из подобных фигурок я решил подарить отцу на его день рождения. Мне было около 10 лет. Я долго точил ее, наверное, около трех месяцев. Я старался так, как, наверное, никогда, порой даже не спал и мечтал только о том, чтобы вручить ему подарок и увидеть реакцию. Когда работа подходила к концу, моей радости не было предела. Я завернул фигурку в праздничную прозрачную бумагу, нашел красную ленточку в пыльном ящике и перевязал подарок. Пытался хоть как-то его украсить. Утром, как только открыл глаза, я подпрыгнул, словно подорванный, ринулся к столу, взял сюрприз и осмотрел его еще раз, любуясь. Но тогда мне в глаза бросилась зацепка на руке деревянной вырезки. Я разозлился, даже психанул, вроде. Открыл ящик стола, порылся, нашел стамеску, аккуратно пыхтел, разворачивая упаковку и, наконец, снова приступил. Тогда мои пальцы дрогнули. Одно неверное движение — я срезаю слишком много, от чего от фигурки отламывается рука. Я разрыдался как девчонка. Мать звала меня завтракать, а я не шел. Я закрылся, вытирая мокрое лицо об подушку и старался сдержать злобу. Она зовет, но я не иду. Затворившись в моей комнате, я рыдаю и пытаюсь подавить обиду. Хуже всего было испортить такой долгожданный праздник. Отец, не понимая, что происходит, входит в комнату и мгновенно смыкает за собой дверь. Он присаживается на край моей кровати, убирает одеяло с моей головы, и мои глаза встречают его испуганное и озадаченное лицо. Так уж случилось, что я никогда до этого не так не рыдал. Я рассказал ему все, что произошло. Я извинился перед ним, показал ему эту несчастную фигурку, стараясь вытереть слезы. Он улыбнулся, обнял меня и потрепал волосы. Тогда отец сказал мне: «В жизни многое будет пытаться сломать тебя, заставить выйти на эмоции или… сорваться. Но ничто из этого не стоит рядом с тем, что ты имеешь под своими крыльями. Когда ты станешь отцом, ты поймешь, что все трудности, через которые ты прошел, были не зря. И иногда, чтобы просто жить, достаточно увидеть улыбку своих детей. С рукой я или без — не имеет значения. Пока у меня есть ты, твоя мама и твоя сестра — я счастлив» Он понимал, что я был еще совсем ребенком, и, наверное, никогда этих слов не вспомню да и вообще не пойму всерьез. Но когда я смотрел на свою счастливую дочь, видел ее карие глаза, я проглатывал горький ком в горле и старался сдержать боль, осознавая, что совсем скоро я ее больше никогда не увижу. Мне казалось, что изнутри меня разрывает на куски. Я обнимал ее, целовал кудрявые волосы и улыбался, старался, делал все, чтобы видеть ее счастливой как можно больше. Жена начала что-то подозревать, как мне тогда казалось. Не зря говорят, что женщины чувствуют сердцем. Когда обнимал ее в последний раз, я гладил ее хрупкие ладони, молчал, а она говорила, что взгляд у меня стал… пустым. Она сначала кричала, ругалась, стучала кулаками и пыталась выдавить из меня хоть слово, но я не смог. Тогда ее злость сменилась на слезы. Чтобы хоть как-то примириться с этой ситуацией, мы сели за стол и молча попытались обнять тишину. Я чувствовал, что она хочет помочь, хочет быть рядом и поддержать, но и она была обречена на боль, также, как и я. Я смотрел на нее, каждая ее черта мне была бесконечно драгоценна. Я жаждал запомнить все, что могло быть последним взглядом, последним прикосновением. Но невозможно было уловить каждую дрожь губ, каждую малейшую эмоцию. В эту секунду я почувствовал, что яркое пламя моей потери ослабло, но вместо этого осталась лишь пустота. Пустота от того, что отпущу все, что было для меня драгоценно. Я не мог смириться с тем, что потеряю их обеих. Ждать - мучительно. Забывать - больно. Но худшее из страданий — не знать, какое решение принять. Видеть смерть дочери или смириться с тем, что она будет жива, но улыбки ее ты больше не увидишь… Не поцелуешь жену, не поговоришь с отцом о житейском за ложкой маминого супа, не услышишь смеха внуков и сам, наверное, сляжешь в могилу в скором времени. Я боялся этого. Это было самое дорогое из того, чем я мог заплатить. Я вышел на улицу, когда они пошли спать. Сжал кулаки, посмотрел на звезды, пытался успокоить дыхание. Болезненная реальность охватила меня. Я разрывался между долгом и желанием, но знал, что не мог позволить этой твари уничтожить то, ради чего жил я и все те, кто ходил по этой земле. Я пошел к могиле отца. Осел коленями на холодную каменную плиту, разрыдался, как тогда, с деревянной фигуркой… Я хотел, чтобы он был рядом. Сейчас. Мне не хватало его, как воздуха. Как-то единственное, за что в надежде хватаются перед смертью. Я вспоминал его слова, пытался найти себе оправдание. Я чувствовал себя беспомощным мальчишкой. Вспоминал, как Андроксус говорил мне о том, что Лекс бы мной гордился. А потом все внутри меня кричало, требовало ответа. Быть героем и спасти будущее, согласившись на высокую цену, или остаться с тем, что имел сейчас, с семьей, которую так безмерно любил. В ночи, словно заносимый сильнейшим ветром, я проскальзывал мимо заснувших домов, уходя дальше от того, что считал своим счастьем. Однако, по каждому шагу от дома, сердце разрывалось еще больше, наполняло собой всю грудь и подавляло каждую клеточку моего существа. Все это время, пока я метался между выборами, между своим настоящим и будущим, где-то в глубине меня брало самое сокровенное — мечта. Моя мечта о простом семейном счастье и, о том, что в один прекрасный день мы будем все вместе, смеяться, любить друг друга и наслаждаться каждым мгновением. И теперь она исчезла. Пусть судьба будет сурова со мной, пусть сжирает меня. И хотя каждый шаг в прошлое будет отрывать от меня все больше и больше, я знал, что эта боль сравнима только с той, что они испытают, если я останусь. Моя семья была… всем. Сейчас, когда я смотрю на счастливых родителей, заново чувствую все то, что ощущал тогда. Но я понимаю, что они не испытают того ужаса, что испытал я. Все, что я должен был сделать — я сделал. Заплатил за это всем, что у меня было. Когда я увидел отца, здесь, живого, совсем еще молодого, я долго смотрел на него, пытаясь принять реальность. Мне так хотелось обнять его и поблагодарить. Но этот Лекс, работающий в Магистрате и живя полной жизнью, не знал, что в какой-то из вселенных он пожертвовал собой ради спасения сына. Я видел, как он и Андроксус после очередного рабочего дня направлялись в местный бар. Я пошел за ними. Запах алкоголя ударил мне в нос. Стоя у барной стойки, я внимательно следил за их разговорами. Еще совсем молодые, веселые и немного уставшие, не обремененные ничем, кроме рутины на работе и выпивкой. Было непривычно видеть их такими. И я улыбался, наслаждаясь их разговорами и промывая свои мысли алкоголем. Ведь это было все, что у меня оставалось. Я боролся с желанием подсесть к ним и поболтать хоть о чем-нибудь, и не важно, имел бы этот разговор какой-то смысл. Но я не мог. Однако, я готов был забыться, если моя дочь продолжит улыбаться там, где меня, настоящего, уже никогда не будет.