𝐚𝐭 𝐭𝐡𝐞 𝐛𝐨𝐭𝐭𝐨𝐦 𝐨𝐟 𝐭𝐡𝐞 𝐀𝐭𝐥𝐚𝐧𝐭𝐢𝐜, 𝐲𝐨𝐮𝐫 𝐡𝐞𝐚𝐫𝐭

[ᴛʜᴇ ʜᴇᴀʀᴛ ɪꜱ…]

— Милый, — матушки ладонь тёплая к Чонгука щеке прикасается. Большим пальцем по губам проводит, румяном покрывая. — я желаю тебе лишь счастья. В каюте слишком уж душно. Чонгука тошнит. На дно пойти хочется, хоть «Титаник» и непотопляем. — Счастья? — повторяет, матушку обнимая. Крепко к себе прижимает, сквозь зубы дыша. — Мистер Ким — идеальная партия, сынок, — и паузу делает небольшую. — Чонгук, пожалуйста, пойми, нам так повезло, что твоим мужем окажется такой хороший человек. Хороший человек — влиятельный и богатый наследник семьи Ким, да? Незнакомец из толпы тех, кто тебя грязью под ногами считает, если рыбу не той вилкой съешь. А Чонгука научили есть рыбу именно той. Он в клетке правил, ожиданий и морали. Свои крылья сломанные о прутья золотые ломает, ломает и ломает. С надеждой от пут освободиться. Но осознает лишь одно… «Какой же красивый сын у семьи Чон» Осознает, «Такая прекрасная пара» Осознает, «Их свадьба в Нью-Йорке наверняка будет прелестной» Что сколько бы не пытался принять эту реальность, а только о танцах под дождём мечтать и получается. По лужам прыгать, книги читать не об этикете и благополучия семейного правилах, а о существах сказочных и детективах-гениях. В комнатке крохотной жить за свои же деньги, работать кем-то, чьё имя сотрется из людей памяти после его же смерти, осуждения общества высшего не боясь. Не боясь ж и т ь. Сейчас же Чонгук только и делает, что в клетке своей задыхается. Пальцами прохладными за кулон, что Сокджин подарил, цепляется. Чона муж будущий любовь его купить пытается, а матушка лишь рада. Рада украшениям драгоценным. Рада костюмам дорогим. Рада, что сына её богатство окружать всю жизнь будет. Что не умрет Чонгук от бедности, голода или болезни какой. Он от одиночества, тоски и неволи погибнет. Чонгук на Сокджина в обеденном зале смотрит и понимает, что ни черта это никакое не счастье быть куклой красивой рядом с мужчиной «своим». Но матушка так счастлива, так радостью за сына будущее прекрасное сверкает, что не получается и слова против сказать. Чона свадьба в Нью-Йорке ждёт, жизнь с незнакомцем под дома богатого крышей и клетка новая, что ограничений полна для уже Ким Чонгука. Разве имеет смысл бороться, если не хватает духа пойти против матушки собственной. Ради себя же. —… Летит Джозефина в крылатой машине… — выбивает из мыслей мрачных колеи голос внезапный. — всё выше…и выше…и выше летит… Чон на носу лайнера всё это время стоял, водами тёмными океана Атлантического любуясь. Размышляя, размышляя и размышляя. В думах своих утопая. Сейчас же Чонгук удивлённо пялится на юношу, что рядом остановился. Тот внимательно в Чона лицо всматривается. Ищет что-то? Что же? — Тоже хочешь прыгнуть? — шаг вперёд делает, невозмутимо бровь правую поднимая. Будто спрашивает, не желает ли мистер ещё одну чашку кофе. — Уж не слишком популярная забава среди этого вашего высшего общества, а? — Прошу прощения? — потерянно получается. И голос дрожит, ведь замёрз. — Прыгнуть? Вы о чем? — Джек, — ухмыляется. — Я Джек Доусон, а тебя как, красавчик? — Красавчик? — смущённо взгляд Чон прячет обратно в океана воды. — Меня зовут Чонгук. Секунду раздумывает, но всё же произносит: — Приятно познакомиться, Джек, — и ладонь для рукопожатия протягивает с улыбкой мягкой. — и, пожалуйста, не беспокойтесь, я не собираюсь прыгать. — Приятно, приятно, — у Джека пальцы холодные. — но намного приятнее было бы глотнуть пива и в пляс пуститься! Как тебе идейка? Он к груди папку с рисунками, сокровищем своим, прижимает и хихикает так радостно, так беззаботно. — Простите, — что и Чонгук смех этот лёгкий подхватывает. — но, кажется, Вам стоит предложить эту заманчивую идейку кому-то другому. И подмигивает, кивком в сторону указывая. В сторону девушки прекрасной, что за ними следила «тайно». Настолько тайно, что даже Чонгук её в сумерках вечерних заметил. — Роуз! А Чонгук с любопытством наблюдает, как Джек к ней молнией подбегает. Он на эту мисс прелестную смотрит так… Влюблённо так. С нежностью и трепетом. Чон обратно к морю оборачивается, понимая, что о нем наверняка уже забыли. Наверняка крепко друг друга обнимают эти птички чудные, на закат солнца смотря. В чувствах к друг другу греются, наслаждаясь моментом тёплым. Чонгук же держится за поручни, губы в румяне до крови кусая. И не плакать пытается. От радости и облегчения, что хоть кто-то на этом лайнере чёртовом счастлив. И плевать, что это не он. Что ждёт его в клетке жизнь вечная. Что никто в нем чего-то большего, чем красоту, не видит. Но это ведь всё глупости, пока парочка та чудесная смеётся громко на палубу всю, так волшебно и свободно в лучах солнечных расцветая. Потому что именно э т о имеет смысл. Этот чувств полет птичек двух, чья влюблённость их же и окрылила. А Чонгук из тех, кто боится летать. Кто ломает крылья собственные сотни раз. Ломает, ломает, ломает и… не взлетает под тяжестью чужих слов, чужих ожиданий и чужого счастья. «я желаю тебе лишь счастья» Но каково на вкус Чонгука счастье? Каково же? Он никогда и не пытался попробовать, он только мечтать и может. Пока кто-то живёт, он тлеет в клетке, ключ от которой в его же руке. Пока кто-то под дождём танцует, он матушке улыбается с последних сил, в фальши собственной утопая. Пока кто-то любовью занимается в отсеке грузовом в чёртовом «Renault», он about love из романов глупых только и узнает. Что значит ваше это счастье? Что? Что? Что? Чонгук без понятия. Но… — Я считаю, — в каюте почему-то так прохладно. За дверьми слышны музыка и смех. — что Вы не правы. Матушка удивлённо от рубашки шёлковой, что Сокджин мужу своему будущему подарил, отрывается. Она как раз галстук под цвет ткани подобрать пыталась. На Чонгука смотрит так пронзительно. Так недовольно. Но одновременно мягко, с надеждой, что ребёнок её просто капризничает. Ребёнок капризничает. Но не просто, о, нет. Совсем не просто. — Ваше видение моего счастья, — на Чонгуке ни одного украшения. Губы его бледны без румяна, а под глазами синяки от вечной бессонницы. Он едва заметно дрожит, но продолжает уверенно за стену держаться рядом с трюмо. — оно субъективно. — О чем ты, сынок? — настораживается, только сейчас замечая, что с Чонгуком что-то не так. А Чон просто впервые показывает, насколько же он надтреснут. — Я правда пытался, — шепчет. — я правда пытался оправдать Ваши ожидания. Я был готов на всё после смерти отца, лишь бы моя любимая матушка больше не плакала и не страдала. Но… В уголках глаз этих ранимых слезы появляются. Они по Чонгука щекам ручьями стекают, а матушка его и шага к сыну, что опять ломается и ломает, не делает. Просто смотрит. Смотрит и не видит. — Я больше так не могу, матушка, — роняет на грани чувств. Ладонями за щеки свои солёные хватается, не позволяя себе слабости этой. Слёз этих. — Разве это м о е счастье? Миссис Чон, счастливы же только Вы. И тишина. — Чонгук, — получается тихо. Нейтрально.— у тебя будет хороший муж, хороший дом, хорошая семья. Тобой будут дорожить, о тебе будут заботиться. Пауза. За дверью всё продолжает звучать музыка. Как же громко играет оркестр в обеденном зале, думает Чон. — У тебя будет хорошая жизнь в Нью-Йорке, — матушка резко открывает дверь каюты и столько звуков в Чонгука уши вихрем врываются. Он видит, как её пальцы тонкие дрожат, а глаза такие же, как и у него, в свете ярком блестят. От слез блестят. — так почему же это не счастье? Подумай. Подумай ещё раз перед тем, как винить меня в том, что я просто хочу, чтобы моё дитё жило, черт возьми, хорошей жизнью. — Хорошей? — Чонгук себя не контролирует. Он смеётся, а в глотке будто осколок застрял. На колени падает, ощущая, что внутри снова что-то ломается. — А Вы хоть раз… хоть раз подумали, будет ли эта жизнь хорошей для меня? Или, ограничиваясь собственными представлениями о хорошей жизни, даже никогда не пытались? Но Чонгука матушка не отвечает. Она уходит. Оставляет дверь открытой и уходит в свою хорошую жизнь, в свое счастье, ценность которых Чонгуку никогда не понять. Наверняка считает, что её сынок одумается, придёт просить прощения, а она, конечно же, простит и сделает вид, что и не было у Чонгука срыва, из-за которого он в первый и последний раз перед своей матушкой открылся. В первый и последний. В первый и… Чонгук крепко за Роуз ладонь хрупкую держится, взглядом отчаянным за Джека спину впереди цепляясь. Бежит, бежит, бежит. По палубе бежит к самому концу части кормовой, которая поднимается всё выше, и до сих пор не может осознать, что они под воду уходят. Что вместо того, чтобы сесть в шлюпку вместе с матерью и семьёй мужа будущего, отдал место своё девушке беременной из класса третьего. Что сломал не крылья многострадальные, а клетку. Что сейчас впервые себе взлететь позволил. Не побоялся. И какая разница, что… Гаснет свет. Роуз Чонгука ладонь сжимает до боли. А Джек что-то хочет крикнуть Чону, но не успевает. «Титаник» на части две разламывается. И последнее, что мозг Чонгука смог запечатлеть… как его же руки Роуз к Джеку отталкивают. А над головой воды сталкиваются в бою, в холод и боль погружая. Проснется же он в объятьях существа иного. В сирены объятьях, что вместо того, чтобы утянуть на дно, человечка спас. Не позволил на дно пойти, как только мальчишка взлетел. А сам крыльями ему стал, вдохнув в губы эти холодные жизнь. Одним лишь своим поцелуем подарил шанс. Шанс жить. Ж и т ь не боясь. Существо же это иное, сирена эта прекрасная и опасная, Чонгуку покажет. Покажет и жизнь, и счастье. И чувства. Много чувств. Самых разных. — И любовь? — спросите Вы. А я отвечу: — И любовь, что вкусить не успели одни, утонув «Сердцем океана» на Атлантики дно.

[…ᴀ ᴅᴇᴇᴘ ᴏᴄᴇᴀɴ ᴛʜᴀᴛ ɪꜱ ꜰᴜʟʟ ᴏꜰ ᴍʏꜱᴛᴇʀʏ]