До рассвета

Россия никогда не хотел знать, каково собственными руками рушить доверие самого близкого человека. Россия никогда не хотел знать, каково быть в ссоре, но всё ещё любить друг друга. Россия никогда не хотел знать, каковы долгие разговоры с тысячей извинений и бесконечным сожалением. Россия никогда не хотел знать, какова горечь поражения от рук единственного, кто был ему дорог. Россия никогда не хотел знать, каково всё наладить и понять, что счастье всё равно не будет долгим. Наконец, Россия никогда не хотел знать, каково терять любовь всей своей жизни. Последнего он ещё не знал. Но именно эта суровая участь ждала их обоих уже совсем скоро. Неумолимое время по крупицам отнимало жизнь у Французской Империи, что бы тот ни делал, к каким бы лучшим врачам ни обращался, как бы ни старался выровнять ситуацию в своей стране, — а именно это медленно тянуло его на тот свет. И Франция не мог ничего с этим сделать. Он, французский император, правитель огромных территорий, победитель бесчисленных битв, в первый и последний раз чувствовал себя настолько беспомощным и бессильным. Сейчас и русский, и француз сидели бок о бок на возвышенности неподалёку от места их последнего сражения. Выбранное ими место полно контраста. Их самих окружали навевающие тоску, но по-прежнему прекрасные маки, но впереди… Впереди была только выжженная бессмысленной войной и огнём артиллерии обнажённая и совершенно безжизненная земля. — Мне жаль, что всё так вышло. — Российская Империя прикрыл глаза, не в силах смотреть на то, что сделали они оба, на ощупь нашел руку француза и крепко сжал её в своей. Франция слабо улыбнулся: последние силы уже покидали его, но русский все ещё был рядом. Это хоть и ненадолго, но возвращало былое чувство всесилия. — Конечно, всё вышло не так, как мы оба хотели. — француз не хотел и не собирался спорить с очевидным. — Но давай оставим сожаления в наш последний час. — он переплел их руки поудобнее и придвинулся ещё ближе, хотя мгновение назад казалось, что ближе уже некуда. — Лучше обними меня и не отпускай до самого рассвета. Российская Империя так и поступил. «До самого рассвета» звучало для него как очередной гвоздь в крышку гроба. Франция вряд ли доживёт до рассвета, и они оба прекрасно это знали. — Ты — лучшее, что со мной случилось. — прошептал русский, почувствовав ответные объятия. Горькие слёзы подступили к его глазам, но он сдержался из последних сил. Это были слабые, едва ощутимые объятия. Не крепкие до хруста костей и отчаянные, как в день, когда они встретились после долгой разлуки в день возвращения Наполеона. Не нежные и ласковые, как когда они вместе просыпались по утрам. Не короткие приветственные. А слабые, до ужаса непривычные, по-настоящему показывающие близость смертного часа. России было страшно осознавать это. И осозновать, что они вместе прошли через всевозможные трудности, через невозможное, и все равно получили лишь жалкие короткие мгновения счастья. России не нужно было что-то говорить, чтобы Франция заметил его состояние — они уже давно понимали друг друга с полуслова. Француз молча поцеловал русского в висок, надеясь хоть немного успокоить возлюбленного. — Мне тоже страшно. — легко признался Франция. Россия давно стал единственным, кому француз мог честно говорить о своих страхах, тревогах, волнениях, и это было невероятно ценно для него. — Я не хочу терять тебя. — плечи русского дрожали, пока он это говорил. Слёзы стекали по его лицу, но он не обращал на это внимания. Лишь потерянно смотрел в глаза француза в нескольких сантиметрах от его собственных. Франция не знал, какие слова могли бы что-то сейчас изменить. Да и вряд ли хоть кто-нибудь знал. Француз почувствовал, как к горлу подступает отвратительный ком. Франция устало подался вперёд, и они с русским соприкоснулись лбами. Им обоим так было спокойнее, уютнее. Будто бы смерть не нависала над одним из них дамокловым мечом. Ожидание смерти было невыносимым для них обоих. Но они старались не думать об этом. Франция отвлекал себя тем, что любовался русским. Он вновь и вновь смотрел в зелёные глаза, заправлял за ухо прядь светлых волос своего возлюбленного, с любовью рассматривал черты и выражение лица. А время неумолимо истекало. — Я люблю тебя. Люблю больше всего на свете. — прохрипел Французская Империя, когда темное ночное небо стало медленно и неотвратимо светлеть. Он чувствовал, что уже умирает, и крепко вцепился слабеющими пальцами в рубашку русского. Тот по-прежнему крепко обнимал его, будто надеялся, что так француз не уйдет на тот свет. Восходящее солнце медленно окрашивало небо неровным малиновым цветом, напоминающие пролитое вино. Для большинства людей солнце символизировало новую надежду, новые начинания, новые шансы на лучшую жизнь. России же это солнце несло только боль и невыносимую тоску. Француз в его руках медленно закрыл глаза. Дыхание Французской Империи становилось все тише и тише, пока не замерло совсем.