Ф. М. Достоевский «Неточка Незванова»
***
Кап-кап. У кого-то в углу камеры капает, отражаясь от стен эхом по всему проходу. В коридорах тюрьмы было сыро и холодно, мерзлый камень под ногами холодит ступни. Все тут было из камня, все тут было во мраке подземелья. Только слабый огонек кидает причудливые тени из лампиона. Поступь каблуков привлекает внимание с надеждой, что пришли именно за ними. Эйс освободил его от оков, поэтому передвигаться ему было легче. Фёдор идет босыми ногами за ним, даже не пытаясь заглядывать в камеры к другим попавшимся эсперам. Их не было много, но они, несомненно, были. И все они, усохшие и, возможно, также считающиеся опасными, сейчас смотрят из тени в углу за ним, завидуя и недоумевая, почему именно он. Они позабыли уже уличный свет и вкус нормальной еды — Достоевский забыть не успел. На мгновение лунный блеск привлекает внимание. Фёдор останавливается у одной из камер. Там был закован в кандалы мальчишка. Его блеклые глаза уставились в пол, а худые запястья лежат на коленях. Он был слишком худ собой; бледная кожа отдается болезненной зеленой, сухие платиновые волосы непослушно лежат и давно не были расчесаны. Он был одет в простые удлиненные шорты и футболку, только та была порвана в рукавах — одежда была слишком заношена, будто взята на вырост. Даже Фёдору стало вдруг жаль мальчика. Но было в том еще нечто интересное… — Кто это? — интересуется он. — А, это… — Эйс подходит с лампионом к нему и заглядывает в камеру, освещая ее. Мальчишка никак на них не реагирует. — Это тот мальчик-тигр из Японии. Мы, Портовая Мафия, как-то за ним охотились. Странно, что никто его еще не выкупил. Говорят, за него дают большие деньги. Но в эти дела меня не посвящали. Достоевский заинтересованно склоняет голову. Эйс разворачивается, чтобы идти дальше, но его останавливает обманчиво мягкий голос: — Я приму любые условия, если освободите этого мальчишку и отдадите его мне. — Пожалуй, не буду спрашивать, зачем тебе нужен этот мальчик, — ухмыляется Эйс. Они останавливаются у двери в комнату. Эйс пропускает Достоевского вперед, говорит про одежду на диванчике, а сам уходит со своим подчиненным, Кармой, который держал мешочек с драгоценностями. Белая роба падает на пол к ногам. Достоевский тянется к брюкам на диване, натягивает на ноги, в длинные тонкие пальцы берет рубашку с длинным рукавом, похожую на кафтан, застегивает ее на пять пуговиц и одергивает высокий воротник. Рядом стоят красные сапоги по колено, он заправляет в них белые брюки, и, наконец, накидывает на плечи черное пальто с лацканами. Мех на воротнике щекочет щеки, Фёдор приглаживает его. Его плавные черты лица разглаживаются, на губах играет легкая улыбка, он оставляет шапку-ушанку, и садится за стол. Дверь медленно открывается и в комнату входят двое. Мальчишка держал голову низко и еле переставлял ноги. Фёдор обращается к Эйсу: — Подайте моему подопечному еды и воды, будьте добры. По Эйсу видно, что ему не нравится, когда им командуют, но он терпеливо улыбается, зная, что так Достоевский примет все его условия — увы, для него это было так. Когда они остаются вдвоем в комнате, мальчик решает заговорить с Фёдором: — Зачем я вам? Я не умею управлять тигром, от меня нет толку… Достоевский склоняет голову и отвечает: — Для этого я тебя и забрал. Прошу, садись. Сейчас принесут перекусить. Ты совсем оголодал. Только позволь мне узнать, как тебя зовут? Мальчик тихо представляется Ацуши Накаджимой и садится напротив него за стол. Когда перед ним ставят тарелку с кружкой, он недоверчиво косится на Фёдора и Эйса, но, решив что-то для себя, быстро хватается за вилку и приступает к еде. Сколько же его держали в тюрьме, раз тот так похудел и оголодал? А может, он и раньше жил в таких условиях? Уж слишком он был худой и бесцветный для своих лет — а ему было на вид не меньше восемнадцати. Фёдору предстоит это все разузнать. Позже, когда он разберется с остальными. Эйс кладет карты на стол. — Мафия мне не доверяет. И я не доверяю им тоже. Единственное, чему я доверяю — карточным играм. Он раздает карты. Фёдор молча принимает правила его игры в покер, и смотрит на бубновый стрит-флэш, кинутый на стол. — Победа за мной, — ухмыляется Эйс, глаза его делаются хитрыми, — Не желаешь присоединиться ко мне? Ацуши все это время сидел и тихо расправлялся с едой. Но когда дело дошло до карточной игры, он пытался не шевелиться и никак не выделяться. «Боится», — догадывается Достоевский. Недоверчивый тигр, который только приступает к жизни. — Давайте лучше поступим следующим образом, — говорит Фёдор, потирая нижнюю губу большим пальцем, в голосе его звучит улыбка: — Я убью вас. Накаджима напрягается, когда бутылка вина разбивается об голову человека, что его купил. Человек, несомненно, был непростым — и это не только эспер. В одно касание он убил такого же эспера. Ацуши смотрит на мертвого Эйса, и понимает: рядом с этим человеком он будет видеть чужие смерти каждый день. Он поднимается и берет полотенце. Накаджима не знает, чем его ведет, но он подходит к Фёдору. В любом случае, этот человек его купил, а значит он должен быть ему благодарен, ведь неизвестно сколько он просидел бы еще в тюрьме, и через сколько за его головой пришли бы другие, более кровожадные люди. Неважно, кем он будет для него — второй рукой или машиной для убийств, — но он им станет. Достоевский чихает, по его телу бежит озноб. Ацуши вытирает его мокрые от вина волосы, а тот в удивлении от заботы подставляется рукам. Накаджима ничего не говорит, только тщательно вытирает прядь за прядью смольных волос, а когда те достаточно высушены, подает ему шапку-ушанку. — Чтобы вы не мерзли, — говорит он, кладя в руки шапку. А Фёдор смотрит на мальчишку, всего продрогшего, в одной футболке и туфлях, и надевает эту шапку на него. — Тебе нужнее.***
Кровь была везде. Люди в черном лежат на полу, все сломанные и переломанные от тигриных лап и клыков. У Ацуши на лице не успели засохнуть багровые капли. Кёка, одетая в прекрасное платье, вытирает их пальцами с щеки, спрашивая тихо: — У тебя все в порядке, Ацуши-кун? Накаджима отряхивает свою куртку, в которой он не мерзнет. Кажется, с того дня, он слишком привык к теплу, и каждое дуновение ветерка кажется холодным. Убирает черные когти тигра и удивленно смотрит на девочку: — Все в порядке, Кёка-тян. Почему спрашиваешь? На удивление, с заданием они справились быстро. Те, кто был подослан Портовой Мафией, были все убиты. Так Достоевский показывает всем организациям, что война началась. Первые в его списке была Мафия. Он не доверял никому так же сильно, как Ацуши, поэтому задание дал ему. — В последнее время, ты весь в себе. У тебя синяки под глазами. Они не собираются зачищать это место. Накаджима берет Кёку за руку и они вместе прячутся в тени здания. Пора было возвращаться домой. Наверное, только это место, Ацуши может назвать домом. Там, где Достоевский, там — его дом. Было ли нормально так привязываться к тому, кто когда-то тебя купил? Кто взял ношу способности на свои плечи? Кто защищал тебя до последнего и помогал справиться с монстром в собственном теле? Кто… доверяет тебе? Кто даже принял то, что ты подобрал в организацию еще одного эспера? В последнее время только эти думы мучают Ацуши. Поэтому у него синяки под глазами хуже обычного — он почти не спит по ночам, все думая насчет этого. Фёдор стал ему наставником и опекуном. Он кормил его и предоставил не только одежду, но и местожительство. Если бы не он, Ацуши вряд ли остался еще жив. Он многому его научил и много чего дал. Сначала это было тигр, его способность. Достоевский научил его принимать животное, не бояться и не сторониться, потому что главный в их отношениях был Ацуши. Хозяин любит своего животного, но животное должно знать, кто глава и кого он должен слушаться, кому должен помочь в тяжелый момент. Первое время было сложно. Была обида и непонимание. Мысли: «Я не понимал, почему меня называли тигром, монстром, чертом. Почему я, мальчишка, которого вышвырнули из приюта, так опасен. Но потом… Все, что произошло тогда, произошло из-за меня». Была вина. «Почему я?» — роковая мысль, что разъедала ему мозг: — «Почему я, я, я-я-я?» — Потому что ты достоин этой способности, достоин тигра, — отвечал Фёдор. — Говорят еще, что способность сама нас выбирает, — задумчиво тянул он, потирая нижнюю губу. Тогда он поднялся с кресла, отложив бумаги, которыми были сведениями о всех участников Портовой Мафии, и встал напротив него. — Но я так не думаю. Ацуши всегда засматривался на его плавные черты. Или не всегда? Когда это началось? Когда бледная кожа привлекла внимание, полуприкрытые лиловые глаза затянули взгляд, а в длинные смольные пряди захотелось вплести пальцы? Когда смотреть хотелось все дольше и дольше? Вот и тогда он загляделся, готовый хоть начать считать каждую ресничку и крапинку в сиреневых радужках. — Покажи мне когти, Ацуши-кун, — потребовал вдруг Достоевский, и в одной рубашке и брюках сделал выпад в его сторону. Ацуши тут же ответил, руки его сделались лапами тигра, а когти были готовы разодрать тело. Но в спарринге с Фёдором, Ацуши никогда его не касался. Его когти не доставали пару миллиметров до белой кожи, его невозможно было коснуться. Или Достоевский сам этого не хотел. Накаджиме хотелось бы его когда-нибудь коснуться. Потом шли тренировки. Из-за усталого и тощего вида, Достоевский казался слабым. Но его осанка всегда была прямой, его обширные познания в психологии и хорошей памяти делали его внимательным до каждых мелочей, движений. Он мог читать по взгляду и стойке, как сейчас поступит человек. Это давало ему фору. Может, он не был силен в физическом плане, его движения были ленивы и он лишний раз не дергается, но Достоевский научил Ацуши читать человеческое сознание, чтобы не тратить лишние силы. Ацуши знал, что его называют Демоном. У него был поистине зловещий характер — он познал это на себе, когда Фёдор мастерски манипулировал им на тренировках, он познал это, смотря со стороны, как тот действовал с врагами. Но спокойный и тихий нрав позволял Накаджиме чувствовать себя умиротвореннее. Может на это еще влияла особое отношение к нему, но Ацуши знал, что Фёдор мог быть мягким и сочувствующим, просто не видел в этом смысла. Ацуши проводит Изуми и идет на базу. Там встречает его веселый Гоголь, который, завидев его, тут же закружился вокруг, натягивая улыбку до ушей. — А я знаю твой секрет, Ацу-чан! Накаджима не меняется в лице — Фёдор научил его держаться рядом с такими эсперами, а раз он почти каждый день видит смерть, ему должно быть все равно на очередного шута. — И какой же, Николай? — бросает безразлично, приходя в библиотеку, если можно было назвать эту маленькую комнатку с несколькими стеллажами, полные книгами, в которой любил засиживаться Достоевский, а с его примера и Ацуши. Гоголь шлепает за ним, театрально охает и ахает. — Сними курточку, Ацу-чан, а то вмиг станет жарко, секрет же охраняемый! — щебечет он, потрепав макушку Ацуши. — Что вы вообще здесь делаете, Николай? — Ах, да Федя должен дать задание. Но что важно… Я кажется понял, почему ты так тянешься к нему. Ты же в него влюблен! Накаджима звонко захлопывает книгу, которую успел взять с полки. Смотрит в глаза Гоголя и чувствует, как тигр в нем шевелится, готовый выпустить когти. — Почему вы так подумали? — почти рычит, волосы на загривке встают дыбом. — Ну что ты, не смотри на меня, как на врага! — Николай обходит его кругом, останавливаясь за спиной. Затылком Накаджима чувствует чужую нахальную улыбку. — Я сопоставил все факторы. Просто признайся ему, братец, — трогает локоть, заставляя напрячься, и кладет острый подбородок на плечо. Ацуши еле держится, чтобы не дернуть им. Ему действительно стало жарко. Все тело запылало от осознания — а ведь это правда была влюбленность. Такая ненужная сейчас, ненужная Фёдору, симпатия к тому, кто в тяжелый момент оказался рядом. Если он признается Достоевскому, тот не поймет или вовсе пошлет его. Сейчас разгар войны, какая любовь? Ацуши закусывает губу. Дверь распахивается и вальяжно входит Фёдор, кидая на них взгляд. — Гоголь, ты уже получил задание. Я надеюсь, ты меня не расстроишь. Гоголь отходит от него, приговаривает «Конечно-конечно, как я могу?!» и вылетает из комнаты, подмигивая напоследок Ацуши. Накаджима хмурится от головной боли, ошейник давит на шею и впиваются шипы. — Все хорошо, Ацуши-кун? — подходит к нему Достоевский, разглядывая книгу, которая была в его руках. Ацуши кладет ее обратно на полку и отводит взгляд. Но Достоевский неожиданно берет снова эту книгу и предлагает с еле заметной улыбкой: — Давай почитаем, как раньше? Накаджима вспоминает. Да, они читали вдвоем… Садились на диван почти вплотную друг к другу и страницу за страницей читали, листали, пока глаза не уставали. Накаджима с радостью вспоминает эти моменты, но сегодня… После слов Гоголя он боялся выдать себя. Вдруг Фёдор увидит и разочаруется в нем? А вдруг Фёдор воспринимает его только ребенком, которого взял на свою шею без крова и денег? Фёдор садится на кресло, протягивает ему руку, а Ацуши шокировано отшатывается: — Я не думаю, что это хорошая идея… — А ты попробуй. Ацуши делает шаг к нему. Сомневается, протягивая кисть, но у самых пальцев останавливается. Пальцы дрожат, но Достоевский смотрит своими лиловыми глазами уверенно, руку не опускает, тонкое запястье ждет прикосновения. Накаджима касается самыми кончиками подушечек, нащупывает пульс жизни, а когда ничего не происходит, обхватывает пальцами, переплетается с длинными и бледными, наслаждаясь бархатной и холодной кожей, Ацуши оступается на ослабших ногах и падает на чужие колени. Фёдор притягивает его к себе с той мягкой, но уже живой улыбкой, глаза его не были туманны — распахнутые, они смотрят в самое нутро. Ацуши от бессилия упирается лбом в его плечо. Шепчет: — Почему? — Я так захотел, — отвечает тихо Фёдор, чувствуя, как ладонь сжимают, гладят по самые костяшки пальцев. Щеку щекочут черные шелковистые волосы, вызывают мурашки по телу. Ацуши льнет, как котенок, к изгибу между шеей и плечом, тычется носом, вдыхая родной, тот, что всегда хотелось, запах. Кажется, в объятиях они были будто всегда. Словно никогда не разрывали. И было тепло, жарко в куртке с мехом. Книга отложена, колени об колени, руки не отпускают. — Моя способность — наказание за все мои преступления. Она смертельна по-настоящему, но и это можно обойти, если правда захотеть, — говорит в серебристые волосы, Достоевский вглядывается в лицо, что оказывается напротив него. — Вы знали? — Узнал еще до того, как мне рассказал Гоголь. — Ах, этот Николай! Разболтал всем мой секрет, — возмущается Ацуши, ловя улыбку у своих уст. Ради прикосновения губ стоило жить. Стоило переживать и начинать войну не только с миром, но и с собой.