Муха

От визгливого, животного смеха девушка затряслась так, что тонкая бретелька черного платья сползла с ее левого плеча. Охнув, девушка подцепила ее красными когтями, однако накинуть обратно одним движением не смогла. Бокал в ее правой руке накренился, мартини плеснул оттуда на пол, и оливка закачалась у самой кромки. Арман что-то сказал и одной рукой взял ее за запястье, выравнивая бокал, а пальцами другой аккуратно надел бретельку на ее бледное, покрытое коричневыми веснушками плечо. Дэниел со злостью обрушил свой стакан на заставленный бутылками и заваленный коробками из-под пиццы стол. Головы вокруг повернулись в его сторону, и он почувствовал на себе удивленные и заинтересованные взгляды. Его собственный интерес, впрочем, уже приковала к себе едва початая бутылка Мэйкерс Марк. С хлопком он вытащил крышку и наклонил горлышко над стаканом. Карамельный, словно сладкий сироп, виски забулькал, наполняя смыслом бесконечный вечер. Дэниел отмерил два пальца, но не остановился и прекратил лить, только когда до ободка оставалось около полудюйма. — На кухне есть лед, — сказала ему девушка в шелковой блузке. Она сидела на высоком табурете, раздвинув худые ноги в черных джинсах так, чтобы ее парень — или просто парень — мог встать к ней вплотную. Он тоже был весь в черном, высокий и тощий, они выглядели как брат и сестра. Дэниел пожал плечами и отсалютовал им стаканом. Тяжелый, терпкий вкус немного приглушил очередной взрыв нервного смеха от чертовой банши, с которой разговаривал Арман. «Любопытное сравнение». «Все-таки помнишь, что я здесь?» «Я не забывал, что ты здесь, Дэниел». Дэниел снова приложился к стакану. Девушка в блузке продолжала посматривать на него, и под ее взглядом он не мог развернуться и выяснить, что происходит между Арманом и банши теперь. «Ее зовут Мария». «Правда? Выпьем за это». Дэниел сделал еще один щедрый глоток. Ревновать Армана было бесполезно, он или притворялся, что не понимает ревности, хотя сам не единожды заставлял Дэниела чувствовать себя игрушкой, которую отдают другим только на время, или смеялся и называл Дэниела глупым, потому что… «Потому что мое сердце принадлежит только тебе, любовь моя». Виски, если его пить глоток за глотком, не смакуя и почти не делая перерывов, терял всякий вкус и представал средством, а не целью более очевидно, чем когда-либо. Опустошив стакан, Дэниел потянулся за бутылкой. «Еще очень рано. Не торопись». «Какая разница? Позволь, я буду развлекаться так, как хочется мне. Или Мария тебе уже наскучила?» «Она тебе не нравится?» «Как ты догадался». «Но ты даже толком ее не разглядел. Она прекрасна». «Для тебя все, в чем течет кровь, прекрасно». Сознание Дэниела заполнили переливы нежного смеха. Право, Арману всегда казались забавными какие-то дурацкие вещи. Наверное, пятьсот лет назад юмор был совсем другим. «Дело вовсе не в этом. Меня каждый раз поражает то, с какой смелостью ты вешаешь на меня ярлыки». «Я не… — Дэниел раздраженно мотнул головой, его рука дрогнула, и виски плеснул не только в стакан, но и мимо, на стол. — Я не вешаю на тебя ярлыки». «О, но они точны. Ты называешь меня непостижимым, а потом находишь для меня слово. Обычно это не очень приятное слово, но я не обижаюсь». Дэниел со всей возможной аккуратностью запечатал ставшую ощутимо легче бутылку и отставил ее подальше, между пузатым шампанским и кем-то позабытым оранжевым коктейлем в высоком бокале. «Я не буду спать с Марией». «Как хочешь». Лаконичность ответа молила о взгляде, но Дэниел сдержался и посмотрел только на девушку в блузке. — Пойду за льдом, — сообщил он ей, описав стаканом в воздухе полукруг. Девушка кивнула, улыбаясь, но в ее глазах читалась жалость. Наверное, он был уже слишком пьян, может быть, он говорил невнятно. Или она просто видела, что он пришел с Арманом и заранее сочувствовала его будущей то ли метафорической, то ли реальной смерти в лучах великолепия этого темного солнца. Потому что после Армана, конечно, не могло быть больше никого. Дэниел ожидал вкрадчивого увещевания, но молчание в его голове прервала только новая пронзительная трель женского смеха. Она будто толкала его в спину, выгоняя, и он, прихлебывая из стакана, побрел в сторону коридора, откуда доносилась музыка и голоса подпевали: «В этом жизнь, и потерять это было бы страшно»(1). Квартира, в которой они находились, была длинной, темной и до странного большой. Сверху она напоминала бы изогнутый тонкий стебель с то ли пятью, то ли шестью листьями комнат и небольшим цветком кухни на верхушке. Как часто выходило с затеями Армана, Дэниел не мог толком объяснить, каким образом они вдвоем сюда попали, хотя квартира была так набита людьми, что в ней вполне могла оказаться половина Нью-Йорка: вечеринка явно не была закрытой. Здесь жили какие-то актеры или, может, студенты театральной программы, дом предназначался под снос в ближайшие пару лет, поэтому арендная плата была невысока, а соседи по большей части уже съехали. Арман познакомился с кем-то — нет, вроде бы они оба с кем-то познакомились, их куда-то пригласили, там они встретили кого-то из жильцов, и уже все вместе приехали сюда, и Дэниел вспомнил вдруг, как покупал пиво, шесть бутылок в картонке, потому что приходить с пустыми руками было не принято, эти актеры или студенты были совсем нищие, им ни на что не хватало, но вечеринка у них дома не заканчивалась никогда, только время от времени затихала, чтобы взвиться новым водоворотом через несколько дней. Если стараться, можно было вспомнить все, но для чего стараться? Дэниел протиснулся в узком месте коридора мимо целующейся парочки, поймал в фокус зрения лицо парня, стоявшего спиной к стене, и вспомнил его: сегодня вечером они говорили в баре, да, прежде чем оказаться здесь, они были в затхлом, тесном баре, где почти каждый вечер собиралась вся эта бессчастная, бесправная богема, и Арман сказал, что он болен, что у него плохая кровь… К горлу подкатил ком тошноты, и Дэниел, пошатнувшись, дрожащей рукой поставил свой стакан на столик рядом с телефоном. Возле столика была банкетка, на которой сидели, прижавшись очень близко друг к другу, три девушки. Из-за плохого освещения их накрашенные губы выглядели гротескно черными, а одежда казалась пыльной и мятой. Одна из них помахала Дэниелу рукой и что-то сказала, но музыка перекрыла ее слова. Электрик Лайт Оркестра уступили воображаемую сцену Полис, может, это была британская вечеринка? Кто-то врезался в Дэниела, извинился, навалившись ему на спину и жарко дыхнув в ухо. Внезапно Дэниел понял, что вряд ли доберется до кухни. Махавшая ему девушка засмеялась и встала, взяла его за локоть и заставила сесть на свое место между двумя другими. От нее пахло алкоголем и апельсином, и Дэниел надеялся, что она сядет рядом с ним, но она осталась стоять. Длинными пальцами, на которых было не меньше десяти колец, она взяла стакан Дэниела и отпила из него так, как будто дегустировала коллекционное вино, потом очень броско изобразила лицом задумчивость, недоверие, одобрение — каждая эмоция читалась, но была очевидно преувеличена. Подруги девушки засмеялись, и Дэниел захохотал вслед за ними. Тошнота прошла, и ему стало почти хорошо. — Как тебя зовут? — крикнула ему в ухо одна из соседок. — Дэниел! — Я Саша! Это Анна-Лиза и Агнес. Агнес была та, что уступила ему место. Имя ей подходило, оно описывало ее грубоватое, широкое, выразительное лицо, подчеркивало величественный разлет ее темных бровей и тенями ложилось под ее густо накрашенные глаза. Дэниел не мог разглядеть, какого они цвета, темнота съедала краски, и он не уверен был даже, какого цвета ее заложенные за уши волосы. В крупных мягких мочках блестели серебром искры сережек. — Я тебя раньше не видела! — прокричала Саша. — Да я первый раз здесь. — Понятно! А я тут жила раньше, но теперь мы с Анной-Лизой снимаем квартиру! — И с Агнес? — Нет, Агнес живет отдельно. Далеко отсюда! Но мы вместе учимся! — Вы актрисы? — Только Агнес! Я занимаюсь дизайном костюмов, Анна-Лиза вообще на английской литературе, но мы познакомились на факультативе по праву, меня родители заставили пойти, они надеются, что я еще одумаюсь! А ты студент? Дэниел покачал, потом кивнул головой. Агнес, пританцовывая, поднесла стакан ко рту и, конечно, пролила виски себе на шею. С громким: «Упс!» она прикрыла ее ладонью и, бросив на Дэниела смешливый взгляд, принялась осматривать свое платье. Пятен, однако, не было видно на темной ткани, кажется, темно-зеленой, хотя в полумраке точно сказать было нельзя. Ткань тускло сияла, когда Агнес двигалась, и собиралась складками в самых странных местах. Агнес купила это платье в магазине подержанной одежды, и оно не очень хорошо на ней сидело, особенно на спине, рассчитанное на более широкую фигуру, зато оно показалось ей таким элегантным и хотя бы не было мало… самое главное, оно было ей по карману. Денег всегда не хватало, а ей так хотелось покупать красивые, ласкающие чужие глаза и ее собственное тело вещи! Сколь часто ей приходилось идти на компромиссы! Можно было бы заткнуть гордость за пояс, найти соседку и перебраться куда-нибудь, где хотя бы аренда будет дешевле, но только подумать, как расстаться с уютной квартиркой в Нью-Спрингвилле! Пусть в ней низкие потолки, зато для одного человека там очень просторно, а ей надо быть одной, она любит вечеринки, однако засыпать каждый вечер под сопение или храп или, боже упаси, что-нибудь похуже, увольте, у нее есть чувство собственного достоинства. Она не готова терпеть неудобства, чтобы когда-нибудь потом взять за них сполна, она хочет лучшего уже сейчас. Она хочет самого лучшего. В этот момент Дэниел понял, что Агнес смотрит не на него, а он не может просто так знать, что творится у нее в голове. — Мы пойдем, — Саша вдруг толкнула его в бок. — Надо взять чего-нибудь еще выпить. В руке она держала почти полную бутылку пива, но Дэниел был слишком заворожен, чтобы указать ей на это. Агнес больше не танцевала, она стояла к Дэниелу вполоборота, и виски капал из стакана на линолеум. Рука, которая не держала стакан, была зажата в ладони Армана. Они оказались почти одного роста — Агнес чуть выше, ее туфли были на небольшом каблуке — и смотрели прямо друг другу в глаза. Арман сказал Агнес что-то, что заставило ее наконец улыбнуться достаточно широко и показать длинные, крупные зубы. Она стеснялась своих зубов, слишком больших, не вполне белых. «Арман!» Саша и Анна-Лиза встали одновременно, хотя так и не обменялись ни словом, и начали пробираться в сторону кухни, не оглядываясь назад. Арман развернул Агнес к банкетке, и она упала на сиденье справа от Дэниела. — Уф, я устала, — выдохнула она, приваливаясь к его плечу. — А девочки ушли? — Да, они… пошли, кажется, за выпивкой. — А, тогда они скоро вернутся. Ладно, я немножко посижу. Дэниел понимал, что Саша и Анна-Лиза не вернутся, пока для этого не наступит подходящий момент, а скорее всего, вообще забудут на остаток ночи, что пришли сюда не вдвоем, вряд ли Арман станет замечать и исправлять такие ничтожные детали. Арман обошел их с Агнес и сел на банкетку слева, с подчеркнутым изяществом закинул ногу на ногу и отбросил назад волосы, сегодня более струящиеся, более гладкие, чем когда-либо. «Спасибо, Арман, я и сам могу придумывать эпитеты. Как никак я зарабатывал на жизнь тем, что писал тексты». Улыбаясь, Арман подался ближе и опустил руку Дэниелу на бедро. Агнес это увидела, она не могла не увидеть, ведь жест предназначался именно для нее, и Дэниел почувствовал, как ускоряется поступь ее сердца. Он услышал даже тихий влажный звук, с которым раскрылись от изумления и необъяснимого трепета ее губы. «Если честно, я иногда скучаю по тем временам, когда мне было невдомек, о чем думают окружающие люди». Арман проигнорировал и это. Его пальцы на ноге Дэниела напряглись, молочно-белые ногти в полутьме сияли мутно, как покрытое краской стекло. Агнес смотрела на них, широко раскрыв глаза, но спустя мгновение то ли вспомнила, то ли услышала мысль о стакане виски в своей руке, сделала глоток и как будто стряхнула оцепенение. — Вы не из университета? — спросила она. — Я вас, кажется, раньше не встречала. То есть, — она хихикнула, — совсем даже не кажется, потому что я бы вас запомнила. Хотя Саше десятью минутами ранее приходилось кричать, чтобы музыка не заглушала ее слова, Агнес говорила негромко, при этом Дэниел слышал ее так, будто они были одни в пустом доме на тихой окраине города. Он уставал удивляться щедрости, с которой Арман демонстрировал ему свои дары, и все равно удивлялся и удивлялся, каждый раз не в силах преодолеть себя. — Мы просто бродяги, — ответил ей Арман. — Праздные путешественники. Мы проездом в Нью-Йорке. — Я журналист, — сказал Дэниел почти одновременно с ним. Почему-то ему захотелось поделиться с Агнес хотя бы частью правды, пусть эта правда устарела: его, конечно, давно уволили из газеты, и на вольных хлебах ему работать не приходилось — Арман платил за все, что ему было и не было нужно, и Арман же сделал обыденным то, что некогда казалось желанным, даже писательская карьера, о которой Дэниел едва начал помышлять, больше его не манила, он не мог представить, как из-под его пера выходит что-либо, хоть приблизительно описывающее ослепительную реальность, в которой он теперь существовал. — Правда? Да, я так и подумала, что ты не похож на студента. В смысле, ты выглядишь… старше. А… Агнес нагнулась, чтобы посмотреть мимо Дэниела на Армана, и любопытство в ее взгляде пронзили черные нити влечения, а ее щеки загорелись стыдливым румянцем. О, но она просто не могла ничего с собой поделать, такой красивый мальчик. Он, конечно, кажется слишком юным — однако ему должно быть по крайней мере восемнадцать, — и он, похоже, занят — но каковы шансы, что это несерьезно? Она могла бы подарить ему то, чего никогда не сможет подарить другой мужчина. Неприятное жжение у Дэниела в желудке превратилось в очередной приступ тошноты. Он не знал, какому чувству отдаться: ревности, зависти, жалости? Мысли Агнес были столь смехотворно земными, столь материальными, но именно поэтому они и ударяли так близко к средоточию боли. Земное будило интерес Армана, и, раз проснувшись, этот интерес не погружался в сон, если его не удовлетворить, и кому как не Дэниелу было знать, что происходит в таких случаях? Разве сам он не был однажды на месте Агнес? Разумеется, он никогда не думал об Армане так, как она, он с самого начала не имел иллюзий по поводу того, какая сила обратила на него свой взор, но насколько это действительно было важно? Пускай ему Арман предстал не чудесным видением, а жутким кошмаром, его реакции были не менее простыми, не менее человеческими, и он до сих пор не знал, что заставило Армана сменить гнев на милость, что превратило абсолютный отказ в снисхождение, в благосклонность, в охоту, в одержимость, в невозможность разлуки, в судьбу, если хочешь, Дэниел… Дэниел не мог и даже не попытался скрыть радость от того, что странное молчание прервалось, хоть и ненавидел себя за то, как встрепенулось его влюбленное сердце. «Прекращай трансляцию, я понял твои аргументы. Пойдем отсюда, мне надо на воздух». «Дай мне еще пять минут». Арман наконец выпустил его бедро, оставив за собой томную боль, обещающую превратиться в пять маленьких круглых синяков, а потом обвил его рукой за талию и прижался к нему плотнее, устраивая подбородок у него на плече. Чувство триумфа: Агнес не могла не понимать теперь, насколько это серьезно. Артерия у нее на шее билась в мощном, решительном ритме, и, вытряхивая из стакана последние капли виски, она будто нарочно далеко запрокинула голову, чтобы они с Арманом — чтобы они глазами Армана — могли насладиться видом нежно-голубого ручья у нее под кожей. Она представляла, как они целуются, и она им завидовала, завидовала Дэниелу и немного Арману тоже, и все-таки этот образ был так прекрасен, что она их отпускала, она благословляла их, непорочная мученица Агнес… Арман взял Дэниела за подбородок и развернул его голову к себе. Когда их губы встретились в неторопливом поцелуе, Дэниел закрыл глаза, и все вокруг исчезло: звуки и запахи, музыка и речь, душные ароматы духов и пота, смех и плеск алкоголя в бокалах, и Агнес… Агнес всхлипнула, и Дэниел знал, что Арман осторожно, так, чтобы она не поняла, почему ее чувства вдруг обострились, делится с ней своими ощущениями и ощущениями Дэниела. Она не просто видела, она чувствовала неестественно гладкий атлас губ Армана, она испытывала возбуждение Дэниела, и их сильные руки обвивали и ее собственный тонкий стан. Боже, она была, наверное, очень пьяна, чтобы воображать такое, и она боялась, что они будут смеяться над ней, если заметят, она не знала, почему у нее никак не получается отвернуться… Тогда Дэниел, повинуясь импульсу, убрал одну руку с талии Армана, протянул ее не глядя назад, нашел и сжал влажную ладошку Агнес, холодную то ли от стакана, то ли оттого, что вся кровь прилила к другим местам. Их пальцы переплелись, и кольца Агнес царапнули Дэниелу кожу, но боль была недостаточно сильной, чтобы рассеять густой от желания воздух. «Что ж, мои пять минут истекли, любовь моя». Арман безжалостно разорвал долгий — господи, пять минут? — поцелуй. Теперь Дэниел уже не хотел его отпускать и потянулся за новым, но Арман со смехом увернулся, и губы Дэниела коснулись его щеки, потом уха, потом шеи, где кровь стучала чаще, чем обычно. Со вздохом смирения, с бесцеремонным отчаянием Дэниел прижал к себе твердое прохладное тело. Проигрыш был сладок, как победа. Через плечо Дэниела Арман смотрел на Агнес, и потеплевшая рука Агнес в руке Дэниела пульсировала решимостью и жаждой жить сегодня, завтра, вечно. В самой ближней к выходу комнате, где кучей была свалена верхняя одежда, которая не влезла на вешалку, они отыскали короткое черное пальтишко Агнес с прилизанным, неприятным на ощупь искусственным мехом по воротнику. Арман помог ей одеться, и она ему позволила, хотя, как многие современные девушки, считала галантность смешной. Когда она была готова, Дэниел снова взял ее за руку, и, хихикая, они вместе пробрались через нагромождения раскиданных по прихожей сумок и пакетов, ботинок, шляп и зонтов, чемодан, велосипед, с преувеличенной неуверенностью балансируя на одной ноге, теряя равновесие и вскрикивая, хватаясь друг за друга и толкаясь плечами и бедрами. Арман шел следом за ними, и Дэниел, обернувшись, пока Агнес пыталась открыть замок на входной двери, поймал его темный, невыразительный взгляд. На мгновение в сердце ворвалась тревога, но Арман улыбнулся, а Агнес воскликнула: «Ой!», и дверь распахнулась, по щеке ласково скользнул лоскут свежего воздуха. — Он сам повернулся, он сам, — твердила между приступами смеха Агнес, пока они бежали по лестнице вниз. Три или четыре пролета, Дэниел не посчитал их, когда они поднимались, и сейчас тоже не смог бы сказать, с какого этажа они спустились. Непостижимым образом Арман оказался впереди них и открыл им подъездную дверь. Агнес выпустила руку Дэниела и выскочила на улицу, крутанулась вокруг своей оси, каблуками отбивая по асфальту неровный ритм, и вдохнула полной грудью. Полы пальто, которое она то ли не застегнула, то ли расстегнула по дороге, разошлись в стороны, и ее живот под — темно-зеленой! — тканью платья трясся от радостного хохота. — Ты простудишься, — сказал ей Арман. Какая ненужная, до чего глупая забота! Дэниелу стало ужасно весело. Он подхватил Агнес, сунув руку ей под пальто, и приподнял ее над землей. Ее платье поползло вверх, открывая колени и бедра, и затянутые в черные чулки ноги напряглись, поджимаясь. Агнес азартно взвизгнула. Арман нырнул под другую руку Дэниела, приник к нему, ластясь, встал на цыпочки, чтобы провести зубами по его шее от уха до плеча, и все нутро Дэниела собралось в ком от предвкушения… чего-то. Он был так рад, что Арман больше не злится. «Как я могу злиться на тебя, Дэниел?» Втроем, в обнимку, шатаясь и наступая друг другу на ноги, они выбрались из тупика, где находилась шумная квартира, на большую улицу. Дэниел плохо представлял себе, в какой части Нью-Йорка они находятся, в Бруклине, но точнее он определить не мог. Уже перевалило за полночь, и движение не казалось оживленным, улица была, наверное, не самой людной и днем, сейчас машины проезжали мимо только изредка, и все же такси остановилось перед ними почти сразу. На этот раз Арман посадил Агнес в середину, сам забрался в машину последним и назвал водителю незнакомый адрес. Агнес засмеялась и ткнулась губами Дэниелу в ухо. — Я так напилась, кажется, — прошептала она. — Хорошо, что он запомнил, где я живу, такое чувство, что я сама забыла бы. Вот только она не говорила Арману, где живет, Дэниел был в этом уверен. «Уютная квартирка в Нью-Спрингвилле» оставалась единственном эхом, которое донеслось до него самого. Однако Арман, конечно, знал гораздо больше, мог бы, если бы захотел, узнать об Агнес все, все ее заурядные девичьи секреты, ее потаенные великие надежды и ее стыдные, бросающие в жар желания. — Мы отвезем тебя домой, Агнес, — сказал Арман. — Все будет хорошо. — Мне оч-чень повезло, что я вас встретила. Агнес легонько, игриво сомкнула зубы на мочке уха Дэниела. Она стеснялась лезть с такими смелыми ласками к тому, другому, имя которого она так и не спросила, и все равно, кажется, она понравилась Дэниелу сильней, ну и пускай, это тоже неплохо. В конце концов, они все же едут втроем. Это приключение, рассказ о котором сделает ее звездой любой вечеринки, если она того пожелает. Но нет, она никому не расскажет. Такие истории хранят для себя, на днах шкатулок и в глубинах шкафов, чтобы доставать их лишь иногда, в одиночестве, под покровом темноты, и примерять, находя странное удовольствие в том, что их не увидит никто, кроме заглянувшей в окно луны. Дэниел повернул голову и поцеловал Агнес в губы. Апельсиновые духи, едва заметный синтетический вкус почти стершейся помады, виски в ее слюне — нет, он не скучал. Но вся эта внешняя бутафория была так трогательна, очаровательна в своей эфемерности. Не дожидаясь, пока поцелуй углубится, Дэниел разорвал его, рукой наклонил голову Агнес ниже и коснулся губами ее лба. Агнес прерывисто вздохнула, глаза ее были закрыты. В зеркале заднего вида Арман склонился к оголившемуся участку ее шеи, и Дэниел не мог видеть то, что происходило ниже, но поток образов не иссякал, и он все-таки видел, как аккуратные пальцы отодвигают в сторону потертый воротник, как маленький язык сперва вылизывает понравившееся место и как острые, словно заточенные ножи, клыки вонзаются в тугую кожу и жадный рот присасывается к червленому источнику жизни. Это были его собственные пальцы, его язык и его рот, но, когда Агнес вздрогнула оттого, что зубы вошли в ее плоть, он вздрогнул вместе с ней. Он был и ею тоже, он чувствовал, как влажно у нее между ног и тяжело в животе, и ему вдруг захотелось плакать от осознания той силы, с которой люди могут хотеть того, что способно раздавить их одним пальцем, той веры, с которой они вручают свою слабость чуду, и их отчаянной готовности умереть в момент наивысшего блаженства. Так думала Агнес. Она увидела рай, и она хотела умереть. «Она не хочет на самом деле». «Не волнуйся, Дэниел. Все будет хорошо». Но Дэниел знал, как все будет. Он ни разу еще не видел вблизи, как вампир убивает, однако когда-то это почти случилось с ним, и он был далек от того, чтобы забыть. Такое не забывается, лишь превращается в те самые истории, которые примеряют в одиночестве. Но если его одиночество разделил Арман, у Агнес не могло быть и этого. На секунду Дэниел представил, как они бродят по миру втроем, и вспышка боли в виске заставила его охнуть. Голова Агнес упала ему на плечо, и ее неровное дыхание обожгло его шею. — Она тебе настолько понравилась? — голос Армана был шелковым, как стебель розы, утыканный шипами. — Нет, — Дэниел, пытаясь успокоиться, погладил Агнес по волосам. — Не настолько. Агнес их не слышала, точнее, не понимала, о чем они говорят, силы вытекли из нее вместе с кровью, но ей казалось, что это алкоголь наконец затягивает ее в царство тьмы, что ей начинает сниться сон, и это было к лучшему, она хотела отдохнуть и думала, что ей все равно придется проснуться, когда они приедут. Дэниел покосился на переднее сиденье, однако глаза водителя в зеркале были прикованы к дороге — то ли Арман мешал ему обратить внимание на то, что происходит в его такси, то ли он просто давно привык к пассажирам разной степени опьянения и раскрепощенности. Наконец Дэниел нашел в себе силы посмотреть на Армана. В свете фонаря, под которым проехала машина, полные, налившиеся губы блеснули алой сталью. Как только их взгляды пересеклись, Арман облизал кровь со своего рта, и угасшее было желание перехватило внутренности Дэниела поудобней, так, чтобы держать максимально крепко и максимально долго. Не пытаясь скрыть свои мысли, Дэниел плотней прижал к себе Агнес, и Арман, отведя взгляд, с блаженным вздохом склонился к ним и улегся щекой на ее меховой воротник. Когда они приехали, Агнес толком не проснулась, и Дэниелу пришлось, перекинув ее руку через свое плечо, практически тащить отяжелевшее тело на последний этаж старого кирпичного дома с узкими лестницами и крошечными площадками. Арман не предложил ему помощь, он вообще как будто отстранился от происходящего и шел на несколько шагов впереди, показывая Дэниелу дорогу. Агнес приходила в себя на пару секунд, чтобы самостоятельно преодолеть ступеньку и бросить в Дэниела очередной апельсиновой долькой смеха, однако потом снова обмякала в его руках. Но, как бы то ни было, они оказались наверху. Арман, дождавшись их возле самой правой двери у лестницы на чердак, снял с руки Агнес маленькую черную сумочку и извлек из нее ключи, хотя мог бы без труда взломать замок. Дэниел подхватил Агнес на руки, и она едва слышно произнесла: — Заходите. Будьте как… дома. Но лишь в старинных сказках вампиру требовалось разрешение, чтобы войти в чужое жилище. Арман был уже внутри. Он включал везде свет, хлопнул какой-то дверцей, кажется, открыл окно. Дэниел перенес Агнес через порог, и дверь за ними захлопнулась то ли от сквозняка, то ли по мановению невидимой могущественной руки. Из тесной прихожей свернуть можно было только влево, и Дэниел пошел туда. Прямо напротив входа, у стены, стояла кровать с каркасом для балдахина. Самого балдахина, правда, не было, вместо него на перекладинах висела одежда, ремни, сумки, полотенца… в основном, одежда. Дэниел, головой отодвинув подол длинного кремового платья, осторожно опустил Агнес на светло-розовое покрывало. Агнес облизнула губы, нежно вздохнула, не открывая глаз, согнула, а потом вытянула ноги, расслабляясь, и повернула голову, устраивая ее на подушке. Взору Дэниела предстали две покрытые запекшейся кровью отметины на ее шее. — Подожди, — пробормотал он, — дай я хотя бы сниму с тебя пальто. Агнес засмеялась и, едва Дэниел начал раздевать ее, принялась бороться с ним — не всерьез, и все-таки Дэниел никак не мог с ней справиться. Он не хотел ненароком причинить ей боль, и эта цель отнимала все его внимание, пока она хихикала и извивалась под ним, но когда ее колено ткнулось ему под мышку, он все же оглянулся и увидел, что Арман, возвращения которого он не заметил, расстегивает ремешок туфли на ее правой ноге, в то время как левая уже свободна, и пальцы на ней поджаты от головокружительного удовольствия. С одной стороны платье задралось так высоко, что в разрез стало видно ажурную манжету чулка. Арман наконец отбросил туфлю в сторону и провел ладонью по ноге Агнес, плотно прижимая ее на всем пути от лодыжки до бедра. Не остановившись даже ради иллюзии нерешительного волнения, его рука скользнула под платье, и Агнес застонала, сводя колени. Дэниел не видел, как пальцы Армана отодвинули в сторону тонкую ткань ее трусиков, но он опять был в ее голове, где все дрожало и переворачивалось, где желание остановить эту карусель не справлялось с выпитым алкоголем, где Агнес силилась и никак не могла открыть глаза, а ей так хотелось посмотреть, чертова слабость, откуда она взялась, ей ведь было так хорошо — и сейчас ей даже лучше, но она должна это запомнить, а для того, чтобы запомнить, надо видеть, она должна запомнить на всю жизнь, ведь это ее… — Она девственница, Арман, — одними губами произнес Дэниел. Агнес выгнулась в его объятиях, голое плечо показалось из-под пальто, которое он так и не смог с нее снять. «Какое это имеет значение теперь?» — Никакого, но… «Она любит тебя. Любит нас. Сейчас, сегодня. Ты можешь любить ее в ответ, я, кажется, тебе не запрещаю. Более того, я полагал, что ты этого хочешь». — Нет, не могу. И не хочу. Это не настоящая любовь, это иллюзия. «По-твоему, девственность отдают исключительно по любви». — Нет, но… это было бы неплохо. «Что ты в этом понимаешь. В любом случае, это просто кусок кожи. Она девственница, но она далеко не невинна». — А что она сделала, стащила книжку из библиотеки? «Ты несколько веков охотишься на людей, Арман, извини, но, по-моему, концепция невинности от тебя далековата. Ты и не помнишь, что это такое». — Я не помню? Дэниел повернул голову и встретил темный, дикий, полный первобытного остервенения взгляд. Руки толкнули его в спину, затхлое дыхание обожгло затылок, внутри полыхнула жгучая боль, и Дэниел не сразу понял, что это происходит не с ним и не на самом деле, по крайней мере происходит не сейчас, но в следующую секунду на него обрушился ментальный заслон такой силы, что его в самом буквальном смысле отбросило назад. Он упал на подушки рядом с Агнес, закрывая лицо руками, и вот это было уже вполне реально и по-настоящему больно. Кажется, он не дышал целую минуту. Череп раскалывался на части, что-то давило в груди, и он с трудом вспомнил, где находится, только когда Агнес с глупым смешком принялась водить губами по его щеке. — Прости меня, Дэниел. В голосе звучала хрупкая, новорожденная искренность. Пальцы ощупывали лицо и голову Дэниела так бережно, как будто они были сделаны из фарфора, и боль отступала с каждым прикосновением. Дэниел медленно разлепил веки. Арман нависал над ним, и в его взгляде теперь было только беспокойство, огромные карие глаза смотрели с почти человеческой тревогой. — Прости меня, — повторил он. — Арман? Что это… — Я не рассчитал свою силу, любовь моя. — Нет, я имею в виду, воспоминание… Дэниел потянул руку вверх, чтобы коснуться печального лица, но пальцы Агнес перехватили ее и сжали в жаркой, лихорадочной горсти. — Мне не будет больно, — прошептала она Дэниелу в ухо. — Конечно, не будет, — сказал Арман, складывая губы в холодную улыбку. — Со мной не бывает больно. И, наверное, для Агнес эта ложь стала правдой. Дэниел, откинувшись на подушки, держал ее в объятиях, пока Арман, стащив ее чулки до колен и раздвинув ей ноги, целовал белесую, очень давно не видевшую солнца, но горячую, как его лучи, кожу на внутренней стороне ее бедер, оставляя за каждым смертоносным поцелуем кровавые разводы. Агнес не видела этого, ее голова лежала у Дэниела в сгибе локтя, и Дэниел придерживал ее за подбородок, чтобы она случайно не посмотрела вниз. Должно быть, она чувствовала укусы, однако ее робкие стоны и поначалу громкий, но затихающий смех говорили о том, что ей это кажется лишь острой прелюдией. Даже ослабев, она не перестала смеяться. Дэниел хотел, чтобы она умерла, веря, будто идет в сторону счастья, и потому старался думать только о том, как любит ее — ее высокий прорезанный ранней морщинкой лоб, ее густые, неровные брови, ее длинный прямой нос, ее глаза в свалявшейся туши, ее серо-коричневые волосы, ее губы, в уголках чуть вздернутые вверх, всю ее честность, выразительность и веселость, ее желание жить лучше всех, ее неиссякаемую надежду… Он знал, что Арман, если соблаговолит, покажет ей все это, и она даже не поймет, что мысли пришли извне, что она не прочитала их в лице Дэниела, она просто поверит в его любовь и никогда, никогда не узнает, что цена этой любви — один ласковый взгляд золотисто-коричневых глаз. Когда Арман лег на кровать по другую сторону от Агнес, ее сердце еще билось, и Дэниел через Армана слышал его утомленный стук, но в себя она больше не приходила. Ее губы приоткрылись, челюсть ослабла и съехала в сторону, и выражение лица из безмятежного стало глупым. Задранное платье и спущенные чулки, едва ли пять минут назад создававшие картину волнующего разврата, теперь вызывали стыд и брезгливость. Нужно было уложить Агнес ровно и поправить одежду, но Дэниел не двигался, продолжая прижимать к себе бездыханное тело. И все равно он пропустил последний удар. Непонятно было, сколько прошло времени. Может быть, минута, может, все десять. Наконец Арман перевернулся и сел на колени. Его лицо, от крови чуть тронутое румянцем, не выдавало абсолютно никаких эмоций, в этот момент Дэниел поверил бы, что перед ним просто ужасно реалистичная полноростовая кукла. Не совсем полноростовая. Дэниел хихикнул. — Очень смешно, — сказал Арман. Разбивая иллюзию, его переносица собралась в недовольную складку. — Да ладно, брось. Если бы я не мог смотреть на тебя сверху вниз хотя бы в прямом смысле, мне бы вообще было нечего тебе противопоставить. — Тебе? О нет, Дэниел. — Арман поднял ногу Агнес за щиколотку и уже безо всякого пиетета, но тем не менее аккуратно зачем-то снял с нее чулок. — Тебе, безусловно, есть что мне противопоставить. — Да-да, безграничная власть, которую я имею над тобой, и так далее, — Дэниел сделал пренебрежительный жест рукой, и голова Агнес скатилась с его предплечья на кровать. Это должно было выглядеть страшно, однако выглядело просто нелепо. — Может быть, не безграничная, — уступил Арман, избавляя от чулка вторую мертвую ногу. — Я тебя просто забавляю. Ну, знаешь, как муха, которой ребенок обрывает крылышки. — Мухе? — Арман взглянул на Дэниела с таким проникновенным ужасом, что Дэниел не сдержал смеха. — Зачем? — Да так, из исследовательского интереса, я полагаю. Посмотреть, что будет. — И ты это делал? Когда был ребенком? — А ты, выходит, нет? — Я… — Взгляд Армана остановился, замерли и руки, расправляющие платье Агнес. — Я… не помню. Дэниел чувствовал, что он не уходит от ответа, а действительно не помнит, и что это «не помню» гораздо шире, чем простая неспособность удержать в памяти все детские шалости. От его отсутствующего вида Дэниелу вдруг стало не по себе. Сдвинув в сторону холодное плечо Агнес, которое все еще лежало на его бедре, он подался вперед и схватил Армана чуть выше локтей. Под тканью рубашки его руки, наполненные чужой кровью, оказались мягкими, и плоть поддалась пальцам Дэниела охотно, упругая и живая. Арман перевел на него взгляд, по-прежнему задумчивый, даже растерянный, и, бережно накрывая ртом его порозовевшие губы, Дэниел был уверен, что наконец что-то понял. Арман тихо вздохнул в поцелуй, который вышел совсем целомудренным, лишенным страсти, но полным поддержки, смирения, понимания… «Жалости, Дэниел. Тебе жаль меня, правда?» Пальцы внезапно схватили Дэниела под горло и сдавили с силой стальной проволоки. Дэниел не успел даже захрипеть, дыхание перебило мгновенно, и он с ужасом почувствовал, как что-то в его шее прогибается, уже почти трещит, и как натягиваются, готовясь лопнуть, вены. Широко распахнутые глаза перед его лицом горели кипящим золотом. В наплывшем на края поля зрения тумане он не видел ничего, кроме них, и они были так божественно прекрасны, что он не мог представить более подходящей смерти, чем под их страстным огнем. Арман отпустил его, и он сложился пополам, выкашливая весь резко наполнивший легкие воздух. Изо рта, который у него никак не получалось закрыть, повисла нитка слюны, грозя капнуть на платье Агнес, и Арман собрал ее в горсть, а потом приложил мокрую ладонь ко рту Дэниела, и Дэниел вылизал его руку, словно чудом избежавший наказания пес. Ему было больно и плохо, и он знал, что за это Арман извиняться уже не будет, и нет, он все-таки ничего не понимал, кроме того, что Арман может разорвать его грудь и сожрать его сердце, а он будет только блаженно смотреть на это, пока не умрет, улыбаясь. — Иди умойся, — сказал Арман. — У тебя вся щека в ее туши. Дэниел послушно встал и нетвердым шагом добрался до двери в ванную. На ручке висело несколько сумок, одна из них упала, когда Дэниел открыл дверь, и Дэниел уже нагнулся, чтобы подобрать ее, но заставил себя остановиться. Какая разница? Теперь это все никому не нужно. Агнес мертва, и ему пора бы перестать думать о ней как об Агнес. В ванной Дэниел пустил воду и посмотрел на свое лицо в небольшом квадратном зеркале. Слева его и в самом деле украшала россыпь черных мазков и катышков, но и без этого оно выглядело несвежим и помятым. Под скулой уже собирались синяки. Дэниел никогда не считал себя даже симпатичным, хотя знал, что Арману его внешность не кажется неприятной, но вкусы Армана были, мягко говоря, специфичны и, разумеется, не сводились к одной только внешности. К чему они вообще сводились? Почему это началось? Потому что он проговорил одну — целую! — ночь с Луи, потому что после этого выжил, потому что больше жаждал бессмертия, чем боялся? Потому что Арман нашел в нем идеальный баланс между тотальной социопатией, позволяющей ему игнорировать чудовищную изнанку своего любовника, и способностью на чувство к его блистающей лицевой стороне? Дэниел всегда был циником, проблемы человечества его не волновали, чужие страдания его не трогали — более того, они его завораживали, когда становились материалом для работы, — и даже его жалость к Агнес, смерть которой прошла так близко, была сродни жалости — весьма теоретической — к умирающему с наступлением осени насекомому. Все подчиняется силе природы, а Арман — такая же сила природы, как смерч или извержение вулкана, вряд ли предсказуемая, жестокая и опасная. И тем странней было то, что Дэниел действительно жале… сострадал этой силе. Но Арман, кажется, в кои-то веки не слушал его мысли, по крайней мере никакой реакции на оговорку не последовало. Дэниел стер с лица тушь Агнес, потом, сняв очки, умыл и лицо, и шею, забрызгав водой многочисленные бутылочки и баночки, которыми была уставлена раковина. Очень осторожно он решился снова подумать о том, что едва уловил в воспоминаниях Армана, прежде чем его отбросило ментальным блоком. Толчок в спину, жжение в ладонях, ободранных о шершавый пол, тяжелое дыхание и боль, очень много боли, в животе, в спине, в коленях… Арман никогда ему не расскажет, и просить об этом даже более бесполезно, чем просить о бессмертии. Но что если теперь он вообще не сможет не сочувствовать? Что если Арман, увидев в нем это в следующий раз, не сдержится и убьет его? Хуже того — что если Арман его оставит? Дэниел сжался в ожидании внушения, но в своей голове он по-прежнему был один. Чем Арман занят, бога ради? Закрыв кран и вернув на нос очки, Дэниел еще раз взглянул в зеркало, перехватил собственный недовольный взгляд и не мог не усмехнуться. Он так часто требовал, чтобы Арман убрался из его мозгов, и не мог игнорировать иронию в том, что, стоило Арману обратить внимание на нечто другое, ревность в его душе поднимала свою змеиную голову. Впрочем, ревновать здесь было уже не к кому. Щелкнув напоследок свое отражение по лбу, Дэниел распахнул дверь в комнату. Арман сидел на кровати вполоборота к нему и задумчиво смотрел на труп Агнес. Ничего особенного в этом не было, если бы не та маленькая деталь, что вся его одежда — рубашка и брюки, ботинки, носки, даже белье — была раскидана на полу возле его ног, каждый предмет брошен небрежно, будто в нем полностью отпала необходимость. Вопрос замер у Дэниела на языке, когда с вещей его взгляд сам собой перескочил на стопы, которые Арман поднял, опираясь только на пальцы, словно девица с картинки в стиле пин-ап, так что изящный подъем, очаровательно круглая пятка, короткая щиколотка и напряженная струна икры создавали линию, пленительней которой могло быть только бедро, переходящее в… Черная ткань, лежащая поверх ног Армана, весьма грубо прервала путешествие Дэниела по манящим изгибам тела, обнаженного с равнодушным бесстыдством. Какой-то платок, или пояс, или… о нет. Дэниел не смог бы ответить, сжались ли его внутренности от паники или от томительного волнения. Пожалуй, немного и от того, и от другого. — Арман, — прошептал он. — Не делай этого. Арман перевел взгляд с трупа на Дэниела и безмятежно улыбнулся. — Хорошо, — сказал он, и Дэниел едва успел вдохнуть, прежде чем он добавил: — Ты можешь сделать это сам. — Я? Но я… — Иди сюда. Когда Арман говорил таким голосом, его невозможно было ослушаться. Дэниел приблизился к кровати, и Арман, повернувшись к нему лицом, развел ноги в стороны, открывая то, что мгновенно разрушило образ плакатной дивы. Дэниел попытался вклиниться между его бедер, но Арман взял его за запястье и недвусмысленно потянул вниз. — Встань на колени, Дэниел, — сказал он. Тихие слова прошлись мурашками по коже и свернулись тугой спиралью вокруг позвоночника. Едва дыша, Дэниел опустился на колени. Одна сильная, уже не совсем молочно-белая нога плотно прижалась лодыжкой к его икре, а ступня другой уперлась ему в пах. Возбуждение нарастало, и Дэниел не мог ничего поделать с тем, как под сладким давлением дернулся, отвердевая, его член. Плоть была слаба, и даже чувство обреченности, охватившее Дэниела, когда, повинуясь небрежному движению Армана, чулок, снятый с мертвой девушки, скользнул ему на колени, не способно было побороть эту постыдную слабость. — Тут полно других вещей, — сказал он, окидывая коротким взглядом одежду, развешанную на каркасе кровати, комод возле, шкаф, дверцы которого были заманчиво приоткрыты, у окна. Наверное, все лишние деньги Агнес уходили на шоппинг. — Может, ты не будешь надевать вещи, которые были на ней? Однако его рука уже обхватила гладкую пятку, и пальцы сжали ногу прямо под выступающими точеными косточками. — Почему нет? — Потому что это… не знаю, это негигиенично? Плевать на гигиену, это просто жутко, но как объяснить такое инфернальному монстру? — Ты правда считаешь, что я могу чем-то заразиться от несчастной Агнес? И это тебя тревожит? Право, Дэниел, у тебя странные приоритеты. Дэниел скривился и невольно посмотрел на труп. Его голова вдруг закружилась. Господи, что он творит? Да, он едва ли не всегда сначала делал, а только потом думал, но как он в принципе будет думать об этом? Он помог Арману убить эту девушку — ладно, Арман, конечно, справился бы без его помощи, но Арман бы ее не выбрал, если бы не он, и, хотя вины за собой он все равно не чувствовал, на нем лежала ответственность за то, чтобы оставаться человеком хотя бы в отношении других людей, и Агнес… — Ты так много о ней думаешь, — заметил Арман. — Я… нет, я не думаю… в смысле, я не думаю о ней так, как тебе кажется! — Это как? — Ты сам знаешь. Не задавай глупых вопросов, просто поройся еще в моей голове! — Ты считал ее привлекательной. — Очень абстрактно! — Ш-ш-ш, Дэниел. Маленькая рука поддела подборок Дэниела и заставила его приподнять голову. Арман смотрел с улыбкой, которая не предвещала ничего пристойного — вроде того, чтобы одеться в собственную одежду и пойти домой. Пальцы провели по скуле Дэниела так нежно, что воспоминание о том, как пятнадцать минут назад они едва не сломали ему шею, начало казаться сном. — Не кричи, — сказал Арман. — Не надо так волноваться. — Я хочу только тебя, — беспомощно произнес Дэниел. — Я не хотел никого, кроме тебя, уже не знаю сколько времени. Рука отпустила подбородок, обвилась вокруг головы и ласково, но твердо надавила в районе затылка. Дэниел повиновался, опуская взгляд. Ступня Армана по-прежнему лежала в его руке так, будто была создана в ней лежать. Если бы у него была при себе хрустальная туфелька, пожалуй, они бы могли жить с этих пор долго и счастливо, хотя вряд ли умерли бы в один день. Но у него был только чулок, который, слава богу, уже не хранил тепло чужого тела. Ношеный капрон был растянут, и Дэниелу не пришлось даже прилагать усилий, раскатывая его по ноге, которую Арман с готовностью приподнял, а потом снова опустил на его пах, позволяя ему расправить манжету на алебастровом бедре. Черный цветочный узор контрастировал с бледной кожей и прилегал к ней так плотно, как будто был на ней нарисован. Дэниел не удержался и провел рукой по ноге Армана сверху вниз до самой ступни. Бессмертная плоть всегда оставалась гладкой, но в ткани, прикрывшей ее наготу, было нечто такое, что вызывало необоримое желание положить ладонь, трогать, ощупывать, ласкать ее. Может быть, просто мысль о том, что тело под его пальцами не вполне обнажено, что между ними есть этот эфемерный барьер, пространство для последнего шага, раскрепощала и давала свободу играть, не рискуя всем. Конечно, Дэниел не раздевал, а одевал Армана, но если бы он стал думать об этом, ему пришлось бы думать и обо всем, что этому предшествовало, а он уже не выдерживал. Боже, ему надо было выпить. — Надень второй, — сказал Арман. — И можешь пойти на кухню, у нее в холодильнике есть бутылка вина. — Мать твою, Арман, — пробормотал Дэниел, но покорно взялся за второй чулок, который протянула ему повелевающая рука. — Я носил их когда-то, — вдруг произнес Арман. Дэниел замер, едва поднеся собранный чулок к его ступне. Конечно, он мог бы предположить, он знал, пускай лишь примерно, в какие годы Арман перестал быть смертным, но провозглашенная — и, кажется, искренняя — страсть Армана к двадцатому веку, в том числе к его элегантной в своей простоте или вульгарной в стремлении к оригинальности одежде, делала мысль о нем в костюме эпохи Возрождения карикатурной. Правда, в эту минуту Дэниел был далек от того, чтобы смеяться над возникшими в голове образами. — Когда? — спросил он. — Давно, — последовал расплывчатый ответ. Пальцы ноги требовательно ткнулись Дэниелу в запястье, и Дэниел послушно поймал их в плен капрона. — Таких эластичных тканей тогда, разумеется, не было, — все-таки продолжил Арман. — Чулки делали из шелка или шерсти и шили по ноге, их надо было подвязывать сверху. Это, естественно, выглядело немного иначе. — Не так развратно? — усмехнулся Дэниел. — Совершенно не так развратно. К тому же их носили все. — Но никто не носил их так, как ты? Арман засмеялся, но сказал: — Поверь, вокруг меня хватало красивых людей. — Да? Не знаю, — Дэниел отпустил резинку и, испытывая внезапный прилив трепетного веселья, наклонился и поцеловал бедро Армана у самого паха, над манжетой. — Может быть, но, держу пари, у тебя были самые стройные ноги во всей… — Венеции, — покладисто закончил Арман. Сердце Дэниела забилось в горле. Он не обманывал себя, конечно, Арман не попался в ловушку, а сам решил бросить ему этот кусок — чтобы что? Заглушить то, что случайно показалось ранее? Как бы то ни было, до этой секунды Дэниел не понимал, как сильно ему хочется знать. Многие на его месте давно тряслись бы в тревоге восторга от такой близости к шансу услышать от прямого свидетеля, что происходило двести, триста, четыреста лет назад, однако его история мира никогда не интересовала. Он жил в настоящем, он был практичен до мозга костей, и это, казалось бы, роднило его с Арманом, который хотел не окаменеть под тяжелым взглядом прошедших эпох и наверняка не хотел, чтобы неумелые пальцы лезли туда, где до сих пор так больно. Но Венеция — нет, это было не больно, или, скорее, больно по-другому, и Дэниел хотел знать больше, черт побери, он хотел знать все. Однако, когда он неуверенно потянулся сознанием к Арману — он все еще не понимал толком, как это работает, — Арман рассмеялся и толкнул его пяткой в грудь. — Выпей вина, Дэниел, — сказал он. — Но… — Оставь меня на пару минут. Со вздохом Дэниел встал и вышел в кухню, которая располагалась через стенку от ванной и была едва ли намного больше нее. Здесь было не грязно, но очень захламлено, посуда стояла прямо на плите, стол был завален журналами, конвертами, квитанциями, коробочками пудры или, может быть, теней, ручками, заколками для волос, тетрадями и книгами. Дэниел с трудом расчистил место для початой бутылки белого вина и найденного среди тарелок в сушилке бокала. Бокал он наполнил, не стесняясь, до краев, а потом с ним в руке перебрался к окну, которое Арман, видимо, и открыл, когда они вошли. Воздух был свежим и влажным, наверное, прошел или вот-вот собирался дождь. Поежившись от холода, Дэниел сделал хороший глоток, который пробежал по пищеводу льдом, зато быстро разгорелся в желудке. Вино оказалось слишком кислотным, дешевым на вкус, но алкоголь все равно завел в венах знакомую звенящую мелодию. Этого хватило, чтобы почувствовать себя лучше. Дэниел достал из кармана джинсов помятую пачку сигарет. Привычные, понятные действия начали его успокаивать. Он выкурил одну, зажег вторую, подлил из бутылки еще вина. Что, интересно, делает Арман? Рассматривает себя? В спальне у Агнес стояло большое зеркало, и образ Армана в одних чулках перед ним был настолько соблазнителен, что даже не казался нелепым. Хотя, говоря по правде, самолюбование Арману было не свойственно, ему вполне хватало обожания других. Дэниел выбросил второй окурок в окно, посмотрел, как его уносит за угол дома ветер, и снова поднес бокал ко рту, но тут на его плечи легли руки и он, вздрогнув от неожиданности, стукнулся о стекло зубами. — Убери это, — сказал Арман. — Дэниел. Голос был тягучим, как горячая смола. Ладони провели по плечами и спине Дэниела без усилия и нажима, словно всего лишь разглаживали ткань его рубашки. Чувствуя — может быть, просто слыша ушами Армана, — как ускоряется в венах ток крови, Дэниел поставил бокал на подоконник и повернулся, готовясь заключить обнаженное тело в объятия, однако его руки замерли на полпути. Он сглотнул горькую никотиновую слюну, не зная, смотреть ему или отвести взгляд. Арман шагнул ближе, и темно-зеленая ткань удовлетворенно зашелестела, обнимая его фигуру, казавшуюся до странного миниатюрной. Конечно, это была иллюзия, и вряд ли следовало удивляться, что женское платье подчеркивает женственные черты, но Дэниел в высшей степени остро ощутил вдруг андрогинную незавершенность этого невозможного тела. Как никогда яснее ему предстал тот факт, что Арман, останься он жив, еще вырос бы и, вероятно, сильно, что нежный изгиб плеча превратился бы в грубоватый рельеф мышц, что спало бы округлое лицо и высохли бы мышцы груди и живота, что спина раздалась бы и никогда не влезла в платье Агнес, будь оно ей хоть трижды велико. Но велико оно ей было, наверное, всего на один размер, и на Армана оно село как влитое, прямое и свободное, едва намекающее на волну груди и крутизну бедер — или скрывающее то, что нет ни того, ни другого. Однако грешный взгляд увидит то, что захочет увидеть, а этого нельзя было не захотеть. — Арман, — пробормотал Дэниел. — Посмотри. Арман взял его за голову и, легонько встряхнув, заставил сфокусировать взгляд на лице, которое тоже преобразилось. Не размениваясь на полумеры, Арман густо обвел глаза черным, небрежно, аляповато вымазал веки до самых бровей целой россыпью темных цветов, а его обычно бледные щеки и лоб матово пушились от пудры, которая несколько скрадывала размах его скул. Эффект не был абсолютным, Арман очевидно не примеривал ничего из запасов Агнес ни к платью, ни к своим волосам, и просто выбрал, наверное, те цвета, которые ему понравились, но выглядел все-таки так ярко и броско, что в него хотелось верить, как в неожиданно гениальную актрису театра настолько захудалого, что у него не хватает денег даже на профессионального гримера. — Увы, — притворно вздохнул Арман. — Все приходится делать самому. И грим, и костюмы, и даже постановки. — Постановки? Арман, привстав на цыпочки, едва коснулся губами губ Дэниела и прошептал ему в рот: — Как насчет последней гастроли Театра вампиров? — Люди умирали на сцене Театра вампиров, — пробормотал Дэниел, наконец обвивая руками его талию под холодной, шероховатой — гладкой только на вид — тканью и стараясь не думать о том, остались ли с внутренней стороны пятна крови. Арман мог быть аккуратен, но только не когда хотел сделать свою позицию очевидной. — Люди умрут, — сказал Арман, — если посмеют взойти на мою сцену. — Только не говори, что ты куда-то собираешься в таком виде. — Не в таком, — Арман поцеловал Дэниела в щеку и выскользнул из его объятий. — Нужна еще пара штрихов. Дэниел допил вино большими глотками прямо из бутылки, глядя, как Арман у зеркала красит губы помадой цвета переспевшей сливы, а потом, сидя на полу, застегивает ремешки разношенных черных туфель Агнес. Кажется, они были ему не совсем впору, и его лицо, когда он встал, отразило такое удивление, что Дэниел невольно рассмеялся. — Темный дар, — сказал он. — Или дар ходить на каблуках. Может быть, ты сделал неверный выбор? — Ты меня недооцениваешь, — Арман вытянулся в струну и, обретя равновесие, осторожно несколько раз переступил ногами. Шаг, который он сделал после этого по направлению к кровати, и правда выглядел довольно уверенно. — Еще кое-что. Огонек веселья, вспыхнувший было в сердце Дэниела, мгновенно погас. Последние минуты Дэниел старался не замечать мертвое тело, теперь лежавшее в одном нижнем белье — и хорошо, что хотя бы в этом. Пока он курил на кухне, Арман не только избавил Агнес от платья, но и расправил ее волосы веером по подушке и сложил ее руки у нее на груди, однако впечатление спокойствия улетучивалось, стоило перевести взгляд на низ живота и бедра, усыпанные следами от зубов, давно не кровившими и уже потемневшими, но оттого не менее жуткими. Арман мог бы зализать их, пока Агнес была еще жива, но не сделал этого — потому что это не имело значения, раз ей все равно суждено было умереть? Чтобы позлить Дэниела, чтобы показать, как неприглядна смерть? Просто из прихоти? Дэниел подумал все эти вопросы громко, но Арман их проигнорировал. Он даже не удостоил Дэниела взглядом и вместо этого, взяв одну ладонь Агнес, принялся снимать с нее кольца. Дэниел знал, что, если попросит его не делать этого, он просто сделает и это, и что-нибудь еще, и потому молчал, вглядываясь в тяжелые, крупные геометрические узоры, которыми Арман методично украшал свои недостаточно длинные для них пальцы. Покончив с этим последним актом разоблачения, Арман встал и протянул Дэниелу руку. И Дэниел взял ее, и сжал, опять чувствуя давление железных колец на своей удивительно устойчивой к боли плоти, и обнял Армана за плечи, когда он сунулся головой ему под мышку, и больше не оглядывался назад. На улице похолодало, осень исподтишка заявляла свои права. Дэниел понял, что где-то оставил свою куртку, но где — на вечеринке, в квартире Агнес или где-то еще раньше? В любом случае, его согревал алкоголь, а Армана, конечно, холод просто не заботил. Для водителя такси они, наверное, выглядели как набравшиеся до потери пульса прожигатели жизни, которая им только пока кажется вечной. По крайней мере, Дэниел надеялся, что сам выглядит достаточно молодым для того, чтобы везти куда-то посреди ночи явно накрасившуюся впервые в жизни юную девицу и не бояться визита ее родителей вместе с полицией. — Дэниел. Дэниел повернул голову, и Арман, обхватив его за шею, затянул его в глубокий, страстный, громкий, сладкий от помады поцелуй. Все желание хотя бы мысленно увидеть ситуацию в забавном, пикантном свете моментально испарилось. Дэниел запустил пальцы в рыжие локоны, на голых, перетянутых лишь бретельками платья плечах неожиданно ставшие прической, которую можно растрепать и разрушить неосторожным движением потерявшей контроль руки. Только подумать, с какой стремительностью один штрих накладывается на другой, с какой неизбежностью они создают цепную реакцию, ведущую к цельному образу, а образ — образ превращается в иллюзию на один вечер, в идеал на всю жизнь или даже в символ для многих поколений, потому что отделить его элементы друг от друга вдруг становится невозможно. Отделить волнение от азарта от трепета от ужаса от любви было невозможно. Все, что Дэниел испытывал к Арману, составило единый, густой, невыразимый смысл. Водитель звучно хмыкнул, и Арман с игривым смешком разорвал их долгий поцелуй. «Отведи ему глаза». «Не хочу». — Куда мы едем? — Туда, где достаточно темно, — ответил Арман, вытирая помаду со рта Дэниела большим пальцем, на котором угрожающе чернел железный крест. — Мой костюм не выдержит яркого света. — По-моему, ты выглядишь вполне… убедительно. — Я выгляжу дешево, Дэниел, — произнес Арман с искренней горечью. — Не знаю, почему мы не сделали это на каком-нибудь мероприятии, где были женщины, способные позволить себе дизайнерскую одежду. Это было ужасно, но Дэниел засмеялся. Он хохотал, откинув голову назад, а Арман целовал синяки, оставленные его собственными пальцами у него под подбородком, посылая по его шее в голову разряды боли, и обнимал его с совершенно неженственной жесткостью, и, хотя Дэниел не мог знать всех его секретов, он знал тот секрет, который они сегодня создали вместе, и это отделяло их вдвоем от всего остального мира. Этого было довольно. Такси высадило их посреди улья клубов, баров и ресторанчиков, залитого холодным искусственным медом неоновых вывесок. На улице были люди, они здоровались, садились в такси, ссорились, визжали от смеха, курили, шептались и обнимали друг друга с таким энтузиазмом, как будто вечер еще не превратился в ночь, и Дэниел почувствовал, как заразительная вибрация их энергии находит в нем подобный отклик. Еще до близкого знакомства с Арманом он предпочитал жить тогда, когда было положено спать. Арман, выбравшись из машины, небрежным жестом поправил платье и продел руку в сгиб локтя Дэниела со столь естественной грацией, словно они ходили так каждый день. — Та дверь, что слева, — сказал он. — С иллюминатором. Пойдем. — Почему туда? — заупрямился Дэниел просто потому, что мог заупрямиться. Мнимая уступчивость, податливость прижавшегося к нему тела давала ощущение вседозволенности. — Потому что там нас увидит больше людей. Я хочу знать, выдержит ли… это. «Это» выдерживало. Дэниел ловил взгляды, направленные на Армана, чувствовал взгляды на себе и понимал из отголосков мыслей, что большая часть из них завистливые и раздраженные. Никто здесь не восхищался Арманом и никто не жалел Дэниела, коктейль эмоций, через который они проплыли, состоял из досады, прикрытой презрением, удивленной обиды и откровенного вожделения примерно в равных долях. В них видели людей, которые могут войти куда угодно и когда угодно, могут выглядеть нелепо и чувствовать себя божественно, могут иметь ценность исключительно между собой, как имеет ценность монета, у которой, конечно, две стороны, даже если одна из них блестит ярче. Взгляды пытались оторвать их друг от друга, чтобы лишить их этой силы, и Дэниел не вернул ни единого, вместо этого зарывшись носом в медные кудри, чтобы поцеловать сквозь них напудренную щеку. Арман захихикал и дернул на себя тяжелую дверь, с кристальной точностью изображая как раз такую степень усилия, чтобы рука Дэниела сама потянулась ему помочь. Импульс не угасал. В подземном зале, куда они спустились по узкой гремящей металлической лестнице, было людно, душно и шумно. Пространство съедал сизый дым сигарет и искусственный голубоватый туман, который производили специальные установки. Дэниел пропихнул Армана через толпу к бару и встал сзади, уперевшись руками в стойку по обе стороны от него. Сидевший рядом мужчина с глубокими, слишком ранними залысинами, плоско улыбаясь, уступил свой высокий стул Арману, и не преминул, отойдя к компании пришедших с ним друзей, посмотреть, как платье натянется, подчеркивая изгиб его талии и бедер, когда он сядет. — Пусть смотрит, — сказал Арман, сжав руку Дэниела у себя на коленях. — Разве это не смешно? Или ты собираешься защищать мою честь? — Когда б она у тебя была. — Наверное, — Арман положил свободную ладонь Дэниелу на грудь, — твой едкий сарказм пользуется успехом у женщин? — Ты издеваешься? — Ну почему. Женщины любят плохих парней. — Угу, расскажи мне. Больше всего женщины, кажется, любят парней, которые настолько плохи, что выпьют их кровь до последней капли, а потом украдут их вещи. Арман рассмеялся высоко и звонко, опять собирая взоры, а затем поманил пальцем бармена, который не стал притворяться, будто этого не заметил, и все время, пока Арман делал заказ, пожирал взглядом его полные сливовые губы, и не подозревая, какие острые клыки за ними скрываются. Из мелочного самодовольства Дэниел у всех на глазах поцеловал голое плечо, и оно в ответ вздрогнуло так тихо, что это даже не было похоже на часть постановки. То, что ему налили, Дэниел опрокинул не спрашивая, в два глотка. Это оказалось нечто отвратительно апельсиновое, но приятно обжигающее и достаточно крепкое, чтобы дать ему новый якорь. Арман покрутил свой мутно-розовый коктейль за ножку бокала, но пить его, разумеется, не мог. Толпа напирала с обеих сторон, для посетителей бара ночь и не думала заканчиваться, они толкались и лезли к стойке, некоторые и вовсе теряли равновесие, и Арман не мешал Дэниелу закрывать себя от чужой неловкости, казалось, был доволен, по крайней мере, пока, просто находиться в кольце его рук, ничем не нарушая иллюзию потребности в его защите. Это заставляло Дэниела чувствовать себя победителем. Он перебирал пальцами тяжелые волосы, наклонялся, чтобы целовать согретые своим дыханием губы, и Арман обнимал его в ответ с пылом, который могла бы объяснить влюбленность, но объясняла игра. Не то чтобы Дэниел не был счастлив играть. — Хочешь еще выпить? — спросил Арман, когда Дэниел приник поцелуем к его шее. Дэниел хотел выпить, но если бы Арман ожидал услышать «да», то заказал бы, не задав вопроса. — А у тебя другие идеи? — Я не знаю. Мы здесь уже час. Ты наконец пригласишь меня танцевать? — Боже, Арман, — уперев лоб ему в плечо, Дэниел рассыпался бессильным смехом. — Тебя? Танцевать? — Неужели одна мысль столь неприятна? — Ты сам знаешь, что нет. Просто… — с досадой Дэниел скривил лицо. Если Арман не мог рассмотреть новый интерес под микроскопом или попробовать на зуб, он должен был оказаться внутри, чего еще следовало ожидать? — Я не умею танцевать. — Насколько я понимаю, это теперь вовсе не порок. — Но здесь, — Дэниел повернул голову и из-под упавшей на глаза челки взглянул на танцпол. — Здесь не такие танцы, которые… танцуют вдвоем. — Я вижу людей, которые танцуют вдвоем. — Черт возьми, Арман, они не танцуют, они просто лижутся! — Тебе свойственно умалять ценность того, что ты не можешь себе позволить. В том числе с помощью вульгарных слов. — То есть я не могу позволить себе с тобой… Чем я, по-твоему, занимаюсь весь последний час? — Ты мне скажи. Дэниел проглотил вязкую слюну. О, он никогда не мог противостоять. Стоило Арману с наигранной, но чудесно нежной доверчивостью обвить руками его шею, он покорно взял его за талию, снял с высокого стула и поставил на пол аккуратно, как хрупкую статуэтку. А потом статуэтка, не желавшая оставаться фарфоровым мальчиком… фарфоровой девочкой, схватила его за руку и потянула к танцполу. Дэниел не делал такого никогда, не в том смысле, что он никогда не танцевал, но это происходило при совершенно иных обстоятельствах, а женщины, благосклонности которых он обычно добивался, были вроде него — деловые, усталые, ироничные, они предпочитали цивилизацию интеллектуальной — может быть, иногда псевдоинтеллектуальной — беседы первобытному ритуалу извивающихся тел. В густом дыму тела качались, дергались, теснили, их было слишком много, и одно из них даже попыталось выхватить Армана из рук Дэниела, но Дэниел только крепче прижал к себе свой приз за хладнокровие перед лицом самой смерти. Играл новый сингл Дайаны Росс, едва ли медленней песен, звучавших до него, и Дэниел не мог следовать его бодрому ритму, не сейчас, когда Арман в его руках казался таким текучим — сам как музыка, только другая, плавная и завораживающая, мелодичным эхом спорящая с вибрацией из динамиков. Арман не пытался заставить Дэниела действительно танцевать, его как будто устраивало их полуобъятие, топтание на одном месте, однако Дэниел не в силах был отделаться от мысли, что Арман гораздо лучше справился бы один. Никто не сказал бы, что он не создан для танцпола, не с его животной грацией и чуткостью к звуку. «Я хочу быть здесь с тобой, Дэниел». О, как я была права(2), — пела Дайана. «Чтобы блистать на моем фоне. Но я не жалуюсь». «Ты думаешь, мне не приятно? Когда мы… танцуем вот так?» «Я думаю, для тебя это… пустое. Давай будем честны, Арман, эти парочки здесь ради прелюдии, если звезды сойдутся, все они потом пойдут… поедут… Но тебе нужно другое». «И что же мне нужно?» «Я не знаю — опыт? Результат? Люди сегодня это делают, и ты должен это попробовать? Разве не таков был твой план на ближайшие… сколько, десять дет? Двадцать?» «Да, это, конечно, тоже». «Тогда чего ты от меня хочешь? Я рад быть твоим проводником в современный мир, правда, я рад, ты же видишь в моих мыслях, что я не лгу». Я думала, чувства можно включать по щелчку, — жаловалась Дайана. «Я вижу, что ты не лжешь». Дэниел ждал, что Арман скажет — подумает — что-нибудь еще, но в голове было пусто, и в этой пустоте молотком застучала вдруг злость, злость на Армана, да, конечно, однако злость больше даже на себя, на свою обыденность, прозаичность, на свою тупую человечность. На несколько минут, когда они заходили в бар, Дэниел почувствовал себя бесконечно лучше других, но в действительности он был ничем не лучше, и его одолевали все те же самые мелочные страхи, что и каждое тело на тесном танцполе. Наверное, это просто стало очевиднее, когда Арман взял на себя женскую роль, потому что они внезапно вместились в рамки шаблона, который Дэниел, казалось бы, отринул, в котором ему было как будто отказано даже не в одном, а сразу в нескольких смыслах. Кровь неожиданно вскипела, молчание вдруг обернулось ножом у горла, и, отстранив Армана от себя, Дэниел гневно выпалил: — Дело никогда не бывает только во мне. Вот в чем проблема! Ты хочешь идти танцевать со мной не потому, что тебе нравится танцевать со мной, ты только желаешь узнать, каково это. Все твои постановки не про меня, они про идеи и эксперименты. И твой интерес академичен, холоден, даже когда он превращается в манию! Ты меня исп… Дэниел сбился, перевел дыхание и заставил себя посмотреть Арману в глаза. Теперь, когда он сказал это вслух, его охватил отчаянный стыд, но показать его было невозможно, хотя Арман наверняка почувствовал и так. Арман глядел на Дэниела не моргая, и его огромные черные зрачки почти съели карюю радужку. — Ладно, скажи мне, что это звучит смешно, — не выдержал Дэниел. — Глупый Дэниел и его половые трудности. Все нормально, правда. Я знаю, что ты меня очень ценишь и все такое. О, я думала, что все знаю, — сокрушалась Дайана. — Дэниел, — медленно произнес Арман. — Послушай. Он окончательно высвободился из объятий Дэниела, а потом взял его руку и положил ее поверх своего сердца. Кто-то рядом захохотал, решив, очевидно, что Дэниел вот так, не стесняясь, при всех схватил девушку за грудь, но Дэниелу в этот момент было все равно. Сердце Армана в его горсти билось быстро и беспокойно. — Без тебя бы ничего этого не было, — сказал Арман. Несмотря на грохот музыки, Дэниел разбирал отчетливо каждое его слово. — Не потому, что ты мой проводник. Ты правда до сих пор веришь, что мне так уж сильно нужен проводник? Поверь, я нашел бы способ воплощать идеи и в одиночку. Дэниел, ты заставляешь меня чувствовать. В самом прямом, в самом… физическом смысле. Я чувствую все, что ты со мной делаешь. То, что я не испытываю возбуждения там, где его испытываешь ты, не значит, что я не испытываю его вообще. Ты бы удивился, если… Я нуждаюсь в тебе. Я люблю каждое твое прикосновение, если ты лишишь меня своей ласки, я буду валяться у тебя в ногах или сожгу этот дерзкий город. Это не больше, чем кровь, но это… это больше, чем я могу иногда терпеть. И тогда я думаю, хорошо, что ты не знаешь, как легко мной манипулировать, если просто с достаточным тщанием перебирать мои волосы… Музыка гремела, люди кричали, смеялись, радостно визжали и топали каблуками, однако Дэниел слышал только тяжелый стук сверхъестественного сердца. Все не могло быть настолько просто, он знал, что никогда ничего не будет просто и что он еще поплатится за свою слабохарактерность. Где-то очень далеко Дайана сладко пропела: А потом любовь дала мне понять, кто здесь босс. Дэниел засмеялся, и Арман улыбнулся губами, с которых они совместными усилиями давно слизали всю густо наложенную помаду. — Мне чужого не надо, — сказал Дэниел. — Манипуляции — твоя фишка, босс. Улыбка превратилась в удивленную ухмылку, так неподходящую безупречному лицу, любая эмоция на котором стараниями Армана всегда выглядела сдержанной. Дьявола уже нельзя было по-настоящему рассмешить, он видел слишком многое, но тем, кто способен был его удивить, он воздавал троекратно. Арман кокетливо склонил голову набок и сказал: — Убери руку с моей груди, Дэниел. В конце концов, это неприлично. Дэниел, не в силах стереть с лица улыбку, убрал руку и вместо этого схватил Армана в объятия, от которых смертной девочке стало бы трудно дышать. Только Арману дышать не требовалось вовсе. Признания Армана были как дорогое вино, похмелье от которого не мягче, чем от дешевого, и все-таки Дэниел с наслаждением слушал, как его бесполезное дыхание замирает каждый раз, когда очередной поцелуй резко срывается с его лица или шеи, словно застывший горячий воск. Не ощущая сопротивления, Дэниел целовал его все грубее и грубее, как будто нуждаясь в осязаемых доказательствах того, что Арман действительно чувствует это так, как должен, хотя он знал, что Арман не лжет, даже если не говорит всей правды. Да и потом, у него уже были доказательства. То воспоминание, которого он едва коснулся, — ему хотелось еще раз увидеть его, только чтобы не повторить, потому что он понял вдруг, что повторить его возможно, что Арман уязвим даже теперь, спустя столетия, хотя он явно не беспомощен и ему давно не четырнадцать… тринадцать? «Нет, Дэниел. Не пытайся». — Как скажешь, босс, — выдохнул Дэниел в миниатюрное ухо, и Арман погладил его по голове. Вся воля к борьбе разом улетучилась, оставив за собой только усталость. — Поедем домой? Очередное такси привезло их к новому комплексу, где Арман месяц назад купил на подставное имя огромные апартаменты и где Дэниел чувствовал себя последним человеком на Земле, столько в них было пустого места. Арман любил обставлять квартиры, балансируя антикварную роскошь и современный лоск, но для этого ему требовалось увлечься, а список увлечений был слишком велик, и до апартаментов очередь пока не дошла. Поэтому вся меблировка, не считая оборудованной по последнему слову и блистающей черным глянцем кухни, которой никто не пользовался, состояла из кровати, громоздкого телевизора с кассетным плеером и пары больших кресел, куда Арман помещался с ногами, выглядя при этом как ребенок в рабочем кабинете отца. Кровать, впрочем, тоже не оставляла желать лучшего в плане размеров — наверное, у Армана в тот вечер случился какой-то приступ гигантомании. Во всяком случае, когда они упали на разобранные простыни, ощущение интимности, узкого пространства, в котором они физически не могли отделиться друг от друга, начало постепенно исчезать. — Ты устал, — Арман перевернул Дэниела на спину и, удерживая его на месте одной рукой, вернувшей наконец свою сверхъестественную силу, осторожно провел другой по его носу и губам, цепляя кольцами кожу. — Подожди, у меня откроется второе дыхание, — прошептал Дэниел, целуя его пальцы. Арман недоверчиво скривился. Они не включали свет, но даже в темноте было видно, что макияж размазался, сделав из вызывающей маски потерянное грязное лицо. И все-таки бежавшая с бала Золушка была не менее прекрасна, чем на балу. — Ложись спать, — сказал Арман, отдергивая пальцы за секунду перед тем, как Дэниел поймал бы их зубами. — Ты что, меня просто так оставишь? — Я знал, что все это только ради секса. — Я имел в виду, — Дэниел сосредоточился на мысли. — Пожалуйста. Арман вздохнул, но в следующее мгновение его острые клыки взмыли из-под верхней и вонзились в нижнюю губу. Завороженно Дэниел смотрел, как кровь струится по подбородку, и с готовностью поймал очередную каплю ртом, когда Арман склонился к нему. Никакой поцелуй не мог быть так же восхитителен, как это. От поцелуев кружило голову, но от крови Армана водоворотами крутилась горячая смола в венах и метеоры неслись перед закрытыми глазами, чтобы взрываться вспышками наслаждения в глубине мозга. Никакой наркотик из всех, что Дэниел пробовал в своей жизни, не дарил ему такого счастья. Он чувствовал себя несущейся сквозь горы рекой, камнем, летящим со склона, волной цунами, растущей до небес, чтобы обрушиться, со сладким отчаянием отдаваясь гравитации, вниз, он, словно солнце, смотрел сверху на весь мир, он видел и знал каждую песчинку, каждую горсть земли, каждый глоток соленой океанской воды, и чувствовал, что может все и что все ему подвластно, даже время. — О, Дэниел, — тихо произнес Арман, отрываясь от его губ и подставляя шею. Крови натекло много, она залила Арману все горло и грудь, и Дэниел, поторопился перекатить его под себя, чтобы удобней было достать каждый дюйм прохладной кожи, в том числе в густых волосах, под мочками ушей, в декольте злополучного платья. Арман опять дышал так тяжело, как будто это ему и правда было необходимо. Его все еще обтянутое чулком бедро было между ног у Дэниела и вжималось в его пах без усилия, но вплотную, заставляя Дэниела тереться и вскидывать бедра в ответ, повинуясь привычке ставить точки, хотя сам результат давно потерял свой когда-то почти сакральный смысл. Крови, кажется, уже не оставалось, когда пальцы Армана расстегнули ширинку Дэниела, но Дэниел не перестал вылизывать шелковистую кожу, он впивался в нее зубами, обкусывал ключицы и заливал слюной ткань, пытаясь добраться до напряженных сосков. Теперь он намеренно сдерживал дрожь своего тела, он просто не мог закончить сейчас. Он слал Арману потоки ментальных просьб, образов, обрывков самых лучших воспоминаний, и его настойчивость была вознаграждена, когда Арман отвернул в сторону его голову и клыки наконец вошли в его плоть, рассыпая горячие искры на всем пути от шеи до пяток. Совсем другой вид наслаждения — если кровь Армана напоминала наркотик, открывающий миры и дающий ответы на загадки мироздания, то это было гораздо больше похоже и в самом деле на секс, с которым обмен кровью сравнивал еще Луи, хотя такого секса у Дэниела никогда не было и не могло быть ни с кем, кто видел мир в солнечном свете. Арман стягивал зубами все его вены, и они напрягались так, что, казалось, готовы были лопнуть, но каждую минуту, что они все-таки выдерживали, кровь Дэниела пела, и в эти минуты он не сомневаясь отдал бы ее всю, только чтобы блаженство длилось дольше. Он оставался беспомощен перед всесокрушающей силой, открыт, как книга с переломленной спинкой, но в этом не было ничего плохого, он даже хотел, чтобы Арман прочитал на страницах его сердца то, что он не мог выразить словами. Его собственное удовольствие мешалось с удовольствием Армана, быть у него в голове, чувствовать его в своем сознании было так хорошо, так правильно, он знал, что сойдет с ума, если у него отнимут это, хотя с тугой тяжестью внизу живота расстался бы без сожаления. Когда из него выплеснулось семя, он едва ощутил разрядку — еле слышное эхо той эйфории, которую он уже испытывал, свою, его, их общую, их единую, одну. — Дэниел, это ужасно, — огорченно произнес Арман через некоторое время после того, как раскачавшийся мир обрел равновесие и они успокоились в объятиях друг у друга, а шум в голове Дэниела чуть-чуть утих. — Это платье испорчено безнадежно, куда я теперь в нем пойду. — Куда ты пойдешь? — сонно пробормотал Дэниел. — Останься со мной. — Я не могу, ты же знаешь, скоро утро. — Но останься, пока я не усну? — Увы, у меня еще есть дела. Я надену что-нибудь твое. — М-м? Арман выскользнул из-под Дэниела с такой легкостью, будто тот был не тяжелее подушки, и скрылся в гигантском встроенном шкафу, который находился в левой стене спальни. — Какие дела? — сквозь щель в дверце Дэниел, прикрыв один глаз, наблюдал, как Арман, стоя снова только лишь в чулках, облачается в его рубашку, в одну из тех, что купил для него сам, но по крайней мере в ту, которую Дэниел уже надевал, хотя на полках лежал как минимум десяток совершенно новых, еще переложенных хрустящей оберточной бумагой. На секунду Дэниел позволил себе вообразить, что Арман все-таки вернется в этой рубашке к нему в постель и притворится, что засыпает с ним рядом. После любви они оба становились сентиментальны. — Мы оставили хвосты, — сказал Арман. Больше не заботясь об аккуратности, он подцепил капрон бледным ногтем, взрезал его и спустя секунду переступил через черные обрывки, исчезая за дверью. Порванные чулки остались лежать на полу, как сброшенная шкурка. — Мы слишком многое трогали в квартире Агнес. Мои вещи еще там. И лучше все же избавиться от трупа сегодня. Дэниел застонал. Арман, уже в его джинсах, подвернутых снизу, вышел из шкафа и остановился рядом с кроватью. Если не считать длины, джинсы сели на него сносно, но вот рубашка была велика, швы висели у середины плеч. Вкупе с измазанным дешевой косметикой лицом это выглядело так трогательно, что у Дэниела защипало в носу. Просто чертова сентиментальность. — Но мы все равно чересчур наследили, любовь моя, — печально произнес Арман. — Ты называл свое имя, ты говорил о себе правду, и многие видели, как мы уходим с Агнес. Я сделаю что смогу, но, боюсь, нам все-таки придется покинуть Нью-Йорк. Что Арман мог сделать — убить всех, кто их видел? Мысль вызвала у Дэниела лишь весьма слабый укол совести. — Прости, — Дэниел протянул руку, и Арман поймал ее своей. Кольца все еще оставались на его пальцах. Напоминание или память. Может быть, он собирался вернуть их Агнес. Может быть, они ему просто понравились. — Это не твоя вина. Я был неосторожен. — Что ж, — Дэниел зевнул, — прощай, Нью-Йорк. — Я надеюсь, до свидания. — Мне все равно где быть, если я буду с тобой. — Вспомнишь свои слова, если нам доведется вместе гореть в аду. — Ада нет. — Я до сих пор не уверен. Но ты еще все-таки можешь спастись. — Это вряд ли, — Дэниел дал тяжелым векам сомкнуться и перевернулся на бок. Холодная рука легла ему на лоб. — Да и потом, спасение — последнее, чего я теперь хочу.