Удивительная женщина

      Даже в свой день рождения Марин проснулась очень рано — в воздухе едва запахло утренней свежестью, а солнце ещё сонно и неохотно потягивалось — и приступила к работе. Она с особой тщательностью просматривала документы, ведь любые партийные вопросы требовали долгого и кропотливого изучения.       За этим занятием её и застал спустившийся в гостиную Жордан и был крайне удивлён — после насыщенной ночи он был уверен, что измотанная Марин проспит до самого обеда.       Он хотел положить ладонь ей на колено — на то самое, где по-хозяйски разлеглась одна из кошек — и тут же получил лапой по руке. Кошка недовольно фыркнула и, подняв хвост, спрыгнула на пол. Кошки чувствовали себя в этом доме если не богинями, то царицами уж точно, и посягательство на Марин воспринимали как личное оскорбление своей гордой кошачьей натуры.       — Как же я хочу тебя украсть... — тихо произнёс Жордан и тяжело вздохнул. — У однопартийцев и твоих кошек, требующих слишком много внимания. У партии и Национальной Ассамблеи, лишающих тебя свободного времени... У страны, из-за которой ты забываешь о себе...       Проникший сквозь задёрнутые шторы первый лучик полностью пробудившегося ото сна солнца ласково скользнул по щеке Марин, словно тоже претендуя на эту женщину, и Жордан тут же прижался к этому месту губами.       Ему стоило лишь коснуться её, а воображение уже дорисовало желаемое продолжение — жаркие поцелуи, громкие стоны, сплетение разгорячённых тел на шёлковых простынях.       — Хочу увезти тебя далеко-далеко отсюда. Днём мы бы катались на велосипедах, роликах или каруселях, ели бы мороженое и сладкую вату, кормили бы птиц и уток. А вечером гуляли бы по берегу моря, а потом занимались любовью прямо там — на горячем песке. Потом лежали бы в гамаке, утопая в августовском бархате ночи и друг в друге, и вновь занимались бы любовью. И утром тоже, — на одном дыхании проговорил он и мечтательно улыбнулся.       — Из нас двоих старше я, а память раньше подвела тебя. Ты забыл сколько мне лет? А я помню — мои пятьдесят пять отчётливо отражаются в зеркале. И подобные... развлечения, да ещё в таком количестве, мне не по возрасту, — необычайно строго и с типичной для себя прямолинейностью сказала Марин, не одобряя его авантюрное предложение.       Жордан досадливо дёрнул уголком губ, но продолжал улыбаться. Улыбаться так нежно и сладко, что она смягчилась.       — Я никогда не позволю украсть меня у Франции, — серьёзно заявила Марин, а потом продолжила, впустив в голос нотки нежности, словно присыпав десерт сахарной пудрой, — но украсть у Парижа разрешаю. У меня ведь дом в Бретани, и если мы поторопимся со сборами, то к полудню будем там.       — Ты — удивительная женщина, — мягко, почти мурлыча, отозвался Жордан. — День рождения у тебя, а самый замечательный подарок получил я.       Иногда Жордан напоминал Марин кота. Он так же тонко чувствовал её настроение и был способен изменить его к лучшему. Он так же с нежностью ластился к ней, потираясь носом о её плечо. Он, как и её кошки, любил, когда она обращала на него внимание, а при игнорировании пускал в ход любые ухищрения — создавал вокруг такую атмосферу, в которой заниматься каким-то делами было практически невозможно.       — Если бы ты не согласилась с моим предложением, я бы целовал тебя до тех пор, пока бы ты не передумала. — Жордан переплёл их пальцы и прижался лбом к её лбу, смотря на неё нежным и любящим взглядом.       — Это самая страшная угроза из всех, что я когда-либо слышала, — рассмеялась Марин.       А Жордан подался вперёд и накрыл поцелуем её губы, казавшиеся ему такими сладкими, словно сваренные в карамели апельсиновые дольки. Он целовал её так чувственно и томно, что летняя жара показалась ей зимней стужей.       — Люблю тебя, люблю, люблю, — шептал он в перерывах между поцелуями, самому себе дав обещание, что устроит для Марин лучший день рождения и лучший отпуск в её жизни.