Поцелуй тьмы

      Колесо кареты подпрыгивает на кочке: Олдос вскрикивает, хлопая белоснежными крыльями, Сигни с удивленным вздохом взлетает вверх, едва не валится на пол, но ее жесткой хваткой ловят чужие руки. Она поднимает голову, и ее голубые глаза встречаются с пронзительно-алыми. Одвин изгибает тонкие губы в усмешке, получая мягкую улыбку, полную благодарности. Но следом… Сигни спохватывается:              — Олдос, ты в порядке?              Она мягко освобождается от холодных ладоней, неизменно обтянутых кожаными перчатками, и торопливо тянется к скатившемуся с сидения лебедю. Одвин мстительно хмыкает — поделом! Этого «птичьего мозга» вообще не должно тут быть! Кажется, что в глазах Олдоса, усаженного обратно рядом с Сигни, проскальзывают нотки презрения, и Одвин недобро скалится. Между братьями вновь начинаются напряженно-воинственные гляделки.              Сигни с тихим вздохом отводит взгляд. Что ж, лучше так, чем односторонние издевки и птичьи крики в ответ, как в первый день их поездки. Мисс Рослин сразу сказала: «Отправляться в Глорион с двумя братьями, имеющими на тебя виды, — определенно плохая идея, Сигни». С двумя братьями, один из которых — заколдованный лучший друг и несостоявшийся жених по совместительству, а второй — злой колдун, наложивший то самое проклятие, и настоящий жених, заполучивший ее руку угрозами и обманом.              Если честно, от этих двоих у Сигни до сих пор голова кругом.              После нападения Фердинанда, сорванной свадьбы и неудавшегося двойного самоубийства близнецов, отношения последних совершенно не стали лучше. Казалось, открывшаяся правда должна была сблизить этих двоих. В действительности — ничего абсолютно не поменялось. Они все еще презирали и относились к друг другу с лютой враждебностью. Олдос продолжал «оберегать» Сигни от Одвина. Одвин, несмотря на все увещевания, наотрез отказывался снимать наложенное проклятие.              На самом деле Сигни стоило огромных трудов добиться, чтобы он просто повременил со свадьбой: королевству нужна была официальная церемония, дабы засвидетельствовать наследную принцессу и принца консорта. Она пошла на невероятные уступки, чтобы достичь компромисса. Это была их личная сделка, знак которой сейчас покоился на ее и его безымянном пальце. И Сигни просто боится представить, какой «насыщенной» будет их дальнейшая жизнь. Дядя Артур лично учил племянницу политике и дипломатии, но ни в одной из его лекций и прочитанных книг не было ничего о том, как укрощать спесивый нрав темного колдуна. Хотя, Сигни, кажется, нашла к Одвину кое-какой подход. Другое дело, что эти методы ей совершенно не нравятся.              Карета снова подскакивает на ухабистой лесной дороге, и Одвин не выдерживает. Олдос издает возмущенное «Хууу!», вытянув шею, а уши Сигни грозят свернуться в трубочку, потому что самое приличное, что выходит изо рта колдуна: «Черт подери!» Его глаза резко загораются алым, и сердце Сигни пропускает удар, когда он делает пас рукой, заволоченной черным дымом. Тут же слышится громкое ржание лошадей, непонимающий возглас кучера, а следом они резко останавливаются. Одвин чуть ли не с ноги распахивает дверь кареты, диким зверем, удерживаемым в клетке, вылетая на улицу. Сигни коротко обменивается взглядом с выражающим крайнее неодобрение Олдосом. Ну… в конце концов, здесь есть и ее вина.              Затея изначально метила на провальную. Не то чтобы у них был выбор. И не то чтобы Одвин своим вопиющим эгоизмом делал ситуацию лучше. Фердинанд явно совершил нападение на Аваллон под чьими-то злыми чарами. И как бы оное не хотели повесить на Одвина — это сделал не он. Теперь Сигни, как наследная принцесса, должна была доставить заколдованного принца на родину, разобраться в ситуации, наладить мирные отношения между королевствами и по возможности найти злого колдуна (или колдунью). При помощи другого злого колдуна… Именно поэтому здесь был Одвин, задетый до самой глубины души, что «какой-то дилетант» посмел сорвать его свадьбу! Он также был здесь, потому что номинально являлся женихом наследной принцессы и будущим принцем консортом. Олдос же был здесь в качестве моральной поддержки, политического советника (когда превращался в человека ночью), а также самопровозглашенного охранника Сигни. Но пока только катализировал злые проказы своего брата.              Процессия состояла из особо охраняемой кареты с Фердинандом и его приближенными, повозки со слугами и королевской кареты Аваллона. Все три были окружены солдатами.              Одвин с самого начала пресек идею ехать в замкнутом постоянно трясущемся пространстве. Он Филин-колдун и может превращаться в птицу при малейшем желании — передвигаться так гораздо удобнее и безопаснее для своего здоровья. Однако Сигни была непреклонна: они могли испугать Глорион такой вопиющей демонстрацией силы, а главная цель их визита — мир. Кроме того, неизвестно насколько искаженными до соседнего королевства дошли слухи о помолвке принцессы Аваллона. Извратить и без того ненормальную ситуацию злые языки могли как угодно. В конце концов, Одвину пришлось уступить. Во многом сыграло роль, что он ревностно и упрямо не желал оставлять свою невесту в тесном помещение наедине со своим братом. Даже если тот был в облике лебедя.              И теперь они оказываются вынуждены сделать остановку прямо посреди леса. Сигни со вздохом выходит за нахохлившимся женихом. Кажется, что перья на его мантии даже взаправду вздыблены. Еще до того, как Одвина резко окружает черный дым, и огромный филин, громко хлопая крыльями, пикирует в чащу леса.              Напряженные (и слегка испуганные) взгляды кучера и рыцарей уже сосредоточены в одной удаляющейся точке, так что принцессе обратить на себя всеобщее внимание, прочистив горло, не составляет никакого труда.              — Давайте устроим привал! — отдает приказ Сигни, и все с нервозной расслабленностью оживляются: кучер потягивается, разминая затекшую шею; рыцари спешиваются, быстро распределяя смену караула и прочие обязанности.              В планах было разбить лагерь только через несколько часов, но теперь придется делать это в неудобном месте на скорую руку: вряд ли кто-то сможет заставить взбешенного темного колдуна сесть в карету сегодня.              Олдос раздраженно хлопает крыльями, намереваясь спрыгнуть вслед за Сигни, но она с извиняющимся выражением лица захлопывает дверь прямо перед его клювом. Изнутри слышится приглушенно-возмущенное «Хуу!», но она не может позволить ему следовать за ней. Не сейчас, когда ей нужно решить одну «небольшую» проблему.              — Я иду за Одвином, — коротко бросает она командиру рыцарей и, не дожидаясь возражений, проскальзывает между кустов в том направлении, где скрылся Филин-колдун.              Сумерки опускаются на землю, превращая кроны деревьев в полыхающий костер и обволакивая землю густой тенью. Еще немного, и не будет видно ни зги. Не то чтобы Сигни это очень пугало (практика прогулок по вечерне-ночному лесу у нее запредельная), но Олдос скоро превратится в человека, а разгребать новую перебранку между близнецами — последнее, что ей хочется после целого дня тряски в карете.              — Одвин! — настойчиво зовет Сигни, но лишь пугает местных птиц.              Хлопанье крыльев, поднимает шорох листвы, сливающийся с еле слышимым гулом рыцарей и прислуги, разбивающей далеко позади лагерь. Сигни хмурится. Если зайдет еще дальше в незнакомый лес — рискует потеряться. Она раздраженно фыркает и подбирает юбки, упрямо продолжая путь.              — Одвин! — ее крик отдается мелодичным эхом, только больше раздражающим, ведь становится единственным ответом.              Этот своевольный эгоистичный колдун! Сигни на двести процентов уверена: он все прекрасно слышал и сейчас просто играет на ее терпении, наблюдая в сторонке.              — Од!.. — новый зов обрывается испуганным писком из-за громогласного уханья слева.              Сердце прыгает в пятки и так сильно колотится о ребра, что, кажется, выпрыгнет. Сигни, тяжело дыша, прижимает ладонь к груди. Чувства с каждым вдохом и выдохом постепенно приходят в норму, и былой ужас перерастает во вспышку гнева.              — Ты что, издеваешься?! — она поворачивается к черному филину, притаившемуся в тени листвы на ветке и сверкающему на нее ярко-оранжевыми глазами. — Не только тебе одному тяжело! — ее палец упирается в важно приподнятый клюв. — Все тяжело переносят эту поездку! Рыцари проводят на лошадях целый день, а кучеры на козлах вынуждены, не прерываясь, вести кареты и повозку! Но ты, в сравнении с ними, едешь самым комфортабельным способом! Понимаю, сутки в трясущемся замкнутом пространстве не лучшее твое времяпрепровождение, но Олдосу приходится в разы хуже! — вновь упрекает Сигни. — Он терпит это все в форме лебедя! И устраивать сцены, и быть настолько эгоистичным! Ты ведешь себя как ребенок!              Сигни выпаливает свою тираду на выдохе, и на душе как-то сразу ощутимо становится легче. Впрочем ненадолго, ведь вместо сожаления или хоть какой-то участливой реакции в ответ приходит только гулкое «Ух!»              — Од!.. — у Сигни, кажется, дежавю. Потому что имя жениха снова обрывается на испуганном вскрике.              Рука змеей обвивается вокруг талии и собственнически притягивает спиной к груди. В лопатки впивается квадратная пряжка, перья щекочут подбородок, а в ухо врезается горячий смешок и издевательское:              — Моя дорогая невеста. Хватит ругать ни в чем не повинную птицу.              — Одвин! — она выдыхает в его имени страх, сменяющийся облегчением, и стыд со смущением, глубоко скрытые за новым упреком.              Одвин самодовольно ухмыляется, ловя искоса брошенный взгляд. Нарочито горделиво приподнятый подбородок и показательно сдвинутые на переносице брови только придают большей комичности, но никак не делают из нежной принцессы воинственную особу, которой та хочет казаться. Все ее истинные эмоции легко читаются на лице.              — Ты слышал, — нервно выдает Сигни.              — Твою обвинительную тираду? — хмыкает он. — О, да, моя справедливая принцесса. В конце концов, я же злой колдун, во всем должна быть моя вина. Даже если я сразу сказал тебе, что это плохая идея.              Сигни чувствует укол совести, но не может не возразить:              — Ты обещал, что не создашь проблем в пути!              — Я ничего не обещал! Я сказал, что постараюсь! Кажется, я предупреждал тебя, чем это все может закончится, и что лучше было..!              — …не брать с собой Олдоса. Да, Одвин, я слышала это уже тысячу раз! Но он нужен мне, чтобы..!              — Разве я не уступил тебе?! — раздраженное шипение ударяет ей прямо в ухо, и Сигни сглатывает, чувствуя у кожи холодные губы.              Отвечать совершенно не хочется. И лишний раз пререкаться с Одвином тоже — бесполезно, да и себе дороже. Кроме того, он сейчас слишком близко. И от этой неожиданной близости у нее волоски встают дыбом.              Сигни делает попытку выбраться из принудительных объятий, но «тиски» становятся только туже.              — В чем дело, моя маленькая Сигни? — Одвин с нескрываемым смешком ловит ее подбородок и запрокидывает голову, соединив взгляды. — Не будь так холодна со мной. Разве мы не стали близки?              Сигни вспыхивает и тут же давит возмущение, закусив губу. Извращенное наслаждение в его глазах режет ножом. И она знает, что еще пожалеет, но…              — Да, — Сигни мстительно улыбается, — это ведь цена, которую я заплатила за сделку с Дьяволом.              Его лицо искажается в гримасе гнева на долю секунды, но Одвин быстро, разочаровывающе слишком быстро, берет себя в руки. Тонкие бледные губы растягиваются в снисходительно-ехидной усмешке. Он посмеивается, точно отчитывая глуповатого ребенка:              — Сигни, моя дорогая, тебе не задеть меня таким дешевым трюком. Признаться, я даже разочарован…              — Разве это не означет мою победу?              — Конечно же, нет, — Одвин раздражающе закатывает глаза и надменно фыркает. — Ты знаешь правило, Сигни: победителем всегда остаюсь я. Потому что я всегда получаю то, что хочу.              Его эгоистичное, бьющее изо всех щелей самодовольство заставляет ее едва ли не скрежетать зубами. Она бьет по удерживающей за подбородок руке и круто разворачивается к Одвину лицом, все еще вынужденно находясь в объятиях.              — Хватит вести себя так, как будто я твой трофей!              — Ты — он, — нахально выдает он.              — Я — живой человек! — ударяет в его грудь Сигни. — Я — твоя невеста и будущая жена! Я — наследная принцесса и будущая королева Аваллона! И я заслуживаю, чтобы ты хоть немного уважал и считался со мной!              — Ты повторяешься, моя дорогая. Я все это уже слышал, — со скучающим выражением лица заключает Одвин.              И Сигни не выдерживает: на глазах наворачиваются слезы обиды, а плотно сомкнутые губы дрожат. Показывать ему свою слабость — плохая, очень плохая идея. Это то, чем Одвин неизменно будет пользоваться после, на чем мастерски будет играть. Ведь он виртуоз в игре с человеческими эмоциями. Сигни склоняет голову, чтобы спрятать от него свое разбитое и униженное выражение лица, но ее внимание со вздохом вновь пытаются вернуть, подняв голову за подбородок.              Завязывается раздраженная борьба, в которой Сигни сначала упрямо мотает головой, пытаясь скинуть его руку, а затем пускает в ход свои. Ее запястья тут же оказываются пойманы.              — Пусти меня!              — Посмотри на меня.              От его приказа Сигни начинает только яростнее бороться.              — Сигни! — Одвин с рыком встряхивает ее. — Посмотри на меня!              Она гордо вскидывает на него гневные влажные от слез глаза, встречаясь с тяжело нахмуренными бровями и сомкнутыми губами.              — Я помню сделку, — со вновь вернувшимся холодным спокойствием чванливо произносит Одвин.              Сигни тупо заклинивает от неожиданности.              — А?..              — Я лишь имел в виду, что помню сделку, — внезапно усмехается он. — А ты уже завелась и выпустила когти, как дикая кошка. Не думал, что моя жена будет так свирепа. Спасибо, что дала знать заранее. Нужно наложить защитные чары на Башню, иначе она не выдержит наш медовый месяц.              Сигни вмиг становится пунцовой. Его слишком резкие и прямые намеки на активную интимную близость неприемлемы для ее воспитания.              Будет ли с Аваллоном действительно все в порядке?              — Что? — игриво поводит бровями Одвин. — Разве это не то, чем занимаются новобрачные?              Будет ли с ней действительно все в порядке?              Она тяжело сглатывает, прикусывая губу. Попутно размышляя: как же убрать эти развратные мысли из его головы? Становится проще, когда острый ум приходит к выводу: Одвин делает это нарочно. Чтобы вывести ее из равновесия — вот и все.              — Сделай мне одолжение: воздержись в Глорионе от таких намеков и комментариев. Аваллон и так находится в крайне шатком положении.              — Хорошо, — фыркакет он, — но… ты переводишь тему, моя Сигни, — Одвин с коварной улыбкой наклоняется к ее лицу. Опасно близко.              Она теряет дыхание. Вот опять: она не понимает, что с ней происходит. С Олдосом все совсем по-другому, ровно, размеренно. С Одвином же ее сердце скачет по ухабам эмоций, не имея возможности остановится на какой-то конкретной: злость, ненависть, раздражение, смущение и..?              Ресницы трепещут, а жар вновь приливает к щекам, когда кончики черной челки полосуют по лбу, а в нос ударяет аромат золы и горьких трав.              Его горящие глаза вблизи похожи на два красных алмаза — их появление ученые тоже не могут объяснить до сих пор. И потаенное желание, зажегшееся в них, вполне ясно. Она нервно вздыхает.              — Войдет в счет моего промаха с каретой, — опускает Сигни взгляд под насмешливое протяжное хмыканье. — И больше ты не будешь создавать проблем.              — Идет. Но до границы Глориона я полечу сам, а…              — Отлично! — она завершает сделку, притянув Одвина за шею, пока он не внес еще простыню условий и требований.              Поцелуй по ее инициативе выходит неуклюже-смазанным, но долгим, с нотками ностальгии от прошлой близости. Но как только Сигни решает, что с нее… с него хватит, и пытается отстраниться, Одвин горячо прижимает ее ближе. Подтягивает за талию, зарывается пальцами в волосы, не давая увернуться от куда более глубокого и интенсивного поцелуя.              У Одвина инициатива — страстная, бурная, пылкая и ненасытная. Ведомая инстинктом хищника — впиться поглубже в свою добычу.       Сигни спускает ладони по его шее, судорожно хватаясь за воротник от переизбытка эмоций. Его стремительная жадность всегда немного для нее слишком. Одвин в принципе — слишком. Слишком настойчивый, слишком агрессивный, слишком прямолинейный, слишком напыщенный. Слишком сильно желающий ее себе.              Она сбегает из его рук, стоит ему оторваться от ее губ. Устанавливает такую необходимую, чтобы восстановить сбитое дыхание, дистанцию.              Не сказать, что ей неприятны его прикосновения — у них было мало времени, чтобы узнать друг друга во время принудительной помолвки и после неразберихи, устроенной Фердинандом. Просто… Такими нападками он пугает ее, и... Сигни немного запуталась.       Ей, на удивление, не некомфортно в объятиях злого колдуна, который получил ее силой. Глубоко внутри ей даже вполне нравится, как щепотка опасности и безумства проступает мурашками по телу. Быть может, она из тех девушек, которые предпочитают плохих парней? На самом деле у нее еще не было настоящей возможности, чтобы узнать. Быть может, она просто сдалась под бесконечными давлением и напором? А, может, она просто…              — Сигни!              Она вздрагивает, на автомате поднимая голову к небу: солнце село.              — Сигни! — крик Олдоса повторяется, хруст веток и шелест листвы указывают на его торопливое приближение.              Она уже собирается позвать в ответ, как ее обрывает взбешенное рычание. Волоски на загривке встают дыбом.              — Я убью его! — глаза предупреждающе загораются алым, а на кончиках пальцев клубится черный дым.              Сердце Сигни падает в пятки — она хватает рассвирепевшего колдуна за запястье.              — Одвин! — в одном его имени мольба успокоиться и не делать глупостей. Хотя бы ради нее.              Взгляд темной ненависти прижигает к месту, и это напоминает его измывательства во время их первой встречи в башне.              — Хотя можно сделать гораздо больнее, — в предвкушении улыбается он.              Она опасливо хмурится, не понимая, к чему он ведет.              — Войдет в счет моего хорошего поведения в Глорионе.              Сигни осознает смысл слов слишком поздно: уже когда оказывается в капкане напряженных рук, а его язык — у нее во рту. Оборвавшийся на половине зов собственного имени звучит где-то на периферии сознания. Все заглушается шквалом из фейерверка эмоций.       Это неприлично мокро, бесстыдно возбуждающе и порочно подавляюще. Становится трудно дышать. Сердце заходится в чечетке о клетку ребер, а внутренности скручиваются от томления, ухая разгорающимся жаром в самый низ живота. Сигни окунает немеющие пальцы в жесткие волосы цвета вороньего крыла, и вся ее текущая реальность сосредоточена лишь на ревностно сминающим ее губы Одвине. На его языке, ведущим с ее яростную безрезультатную борьбу. И все, на что она способна, — это лишь в порыве нахлынувших необъяснимых чувств прижаться к нему еще ближе, плаксиво простонать ему в рот.              Одвин отстраняется, смешивая между ними огненный жар частого дыхания, и голодно ухмыльнувшись соблазнительно раскрытому рту и дрожащим ресницам на полуприкрытых веках, возобновляет это сумасшествие вновь.              Сигни не знает, сколько проходит времени. Ее сознание плывет в сладкой дымке, пока она тяжело дышит, а Одвин прижимается губами к ее шее, увлеченно оставляя на коже влажные и болезненные поцелуи. Она жмурится от удовольствия, закусывает губу, подавляя стон. Эйфория лопается одним движением сминающих кверху подол платья пальцев.              Сигни с испугом вцепляется в его кисть и с нажимом отодвигает от себя. Голос понижается до циплячего писка:              — Ты спятил?!              Одвин вначале непонимающе вскидывает брови, а после комично фыркает и отстраняется, картинно закатывая глаза.              — Ладно-ладно, моя сладкая Сигни, — спешит прервать он еще не начавшуюся тираду. — Признаю, меня занесло…              — Ты..! — она задыхается негодованием.              — Да брось, я бы не стал брать тебя в чаще леса, — хмуро заверяет он и тут же играючи скалится: — Если ты, конечно, сама не изъявишь желания.              — Не надейся! — фыркает Сигни, принимаясь поправлять съехавшую одежду.              Как у него язык поворачивается даже предлагать такое?! Она уже собирается вернуться в лагерь, как мысль стрелой возвращается к причине этой вспышки разврата. Олдос! Сигни мысленно стонет. Хочется сгореть со стыда. Как она должна после этого смотреть в глаза лучшему другу?!              Она медленно поворачивается к Одвину со взглядом карающей фурии, а он только вскидывает брови: «Что?»              Ей хочется его ударить.              — Что за представление ревнивца ты здесь устроил?! — к сожалению, чтобы не задеть тонкую душевную организацию ненормального колдуна, она может лишь это.              — Всего-лишь указал братцу, где его место, а где — твое, — вмиг ощетинивается он.              — И где же мое место? — ужасаясь его нахальству, интересуется Сигни.              — Не дерзи мне, — полурыча произносит Одвин, вновь сократив расстояние. Но все равно отвечает: — Твое место подле меня. Потому что ты моя.              Нет, на самом деле, лучше бы Сигни его ударила. Он снова заводит свою больную шарманку…              — Одвин… — она тяжело вздыхает, суя безымянный палец с зачарованным кольцом ему в лицо, и вкладывает в слова только им одним понятный смысл: — Мы помолвлены. Я, кажется, достаточно тебе доказала, что твоя.              Что еще она должна сделать?              — Только кое-кто постоянно забывает об этом, — делает Одвин «тонкий» намек. — Поэтому я напомнил ему.              Сигни остается только вздыхать.              — Не делай так больше. Пожалуйста.              — Посмотрю на его поведение, — фыркает он, очерчивая кончиками пальцев ее висок. Проходится за ухом, по волосам, и следует вниз к линии багровеющих крупных засосов. — Хотя знаешь... Будь по-твоему, моя дражайшая невеста. Можешь даже ехать с этим птичьем мозгом без меня в одной карете — мне все равно.              Сигни щурится. Где-то в этом должен быть огромный подвох. Где-то… Она скашивает взгляд на его застрявшую у ее шеи руку, и до нее наконец доходит.              Черт. Возьми!              Ну конечно, он будет только «за» оставить ее с Олдосом после увиденной сцены с его любовным тавро на теле.              — Ведешь себя как ребенок, — в который раз строго упрекает она, и веселье загорается внутри алых глаз.              — Вообще-то я старше тебя на шесть лет, моя милая Сигни.              — А ведешь себя как ребенок! — фыркает она и в укоризненном жесте упирается пальцем ему в грудь. Голую.              Взгляды встречаются: ее — пристыженный, и его — забавляющийся происходящим.              — Ну и кто из нас сейчас ведет себя как ребенок? — добивает Одвин.              Щеки ярко краснеют. Черт бы побрал его бесцеремонную манеру одеваться! Сигни делает усилие воли, чтобы не отнять руку, хотя подушечку жжет, точно она ткнула в огонь. Технически — не так уж и далеко от правды.              — Ты и Олдос! — четко проговаривает Сигни, комично отчитывающей принцессой смотря на него исподлобья. — Вы оба!