Cold as ice

Это был очередной дождливый сентябрьский день полный хлопот и забот. Вторая неделя учебы, и как всегда в начале кажется, что всё будет по-другому: я буду усердно учиться, не буду пропускать унылые лекции по философии мистера Хокинса в бургерной неподалеку с друзьями, стану ложиться спать не позже одиннадцати, буду меньше пить и курить, каждое воскресное утро посвящу качалке, на репетициях группы буду меньше ржать с всякой глупой ереси, вылетающей изо рта СС, и отвлекаться на неё, и, наконец, перестану грызться с Парди по всяким пустякам. И тогда всё пойдет в гору. Но всё шло, как оно должно было идти, и торопить события не хотелось. Третий курс, еще один год и подставка под горячее, гордо именующее себя дипломом, будет в моем кармане. Странное ощущение. Я не особо люблю это место, но оно мне нравится. Хочу не ходить на эти чертовы пары в девять утра, но от мысли, что скоро в моей жизни их не станет, становится крайне тоскливо. Меня здесь не обожают, но и не ненавидят. Однокурсники и одногруппники особо не ждут, но если я приду, то меня всегда угостят пивом и примут, как родного, с особым рвением и энтузиазмом поддерживая беседу со мной на различные темы: какая миссис Сноу стерва, какие смешные усы у мистера Гордона, сколько месяцев и прогулов осталось Брэдли до отчисления, и как же мы вообще дожили до третьего курса. Я не свой и не чужой. И это классное ощущение. А это был очередной дождливый сентябрьский день. Я, как всегда, спешил на автобус, едва успел втиснуться в последнюю дверь набитого под завязку транспорта. Три пары не приговор, однако и не манна небесная. День не обещал быть ни сложным ни простым: опросов не было, тестов тоже. Я понемногу входил в русло, особо сильно не уставая от занятий... Хотя, я не никогда уставал, так как больше вкладывался в другое дело. Субботняя репетиция прошла успешно. Нас пригласили (точнее, мы навязались) на выступление в один небольшой клуб с обещанием, что если не найдется команды более броской, чем мы, тогда нам будет присвоен статус хэдлайнера вечера. Выступаем не часто, поэтому проворство наглостью не считаем. И, как раз-таки, из-за такого скудного графика каждый раз набирается новый материал. Правда, немного, но мы продолжаем верить, что однажды он превратиться в целый полноформатник. Всю дорогу, будучи прижатым к двери, так как из-за своего некомпактного роста мне лучше не стоит находиться в самом центре людского месива, дабы не слушать вечно недовольное бурчание или шипение или чтобы просто никого не убить... из-за своей комплекции или же аффекта, это вы уже додумаете сами. Так вот, будучи в таком неудобном положении я весь путь провел в размышлениях о уже грядущем субботнем концерте. Музыка в моих наушниках была настолько громкой, что стоящая, точнее притиснутая к моей тощей туше низенькая женщина и несколько других пассажиров то и дело косились на меня. Как помню, матов в песне не было, но скорее всего их просто смущала громкость. Но, что более вероятно, людей смущает мой внешний вид: две серьги на лице, одна в губе, другая в правом крыле носа, черная одежда, чаще всего многослойная, собственноручно порезанные джинсы, браслеты из дешевого кожзама, который вонял какой-то резиной, и металлические кольца из крайне дерьмового сплава. Но я одевался так с четырнадцати лет, и подобные взгляды меня уже не смущали. А единственное, что беспокоило меня в тот момент был тот факт, что у Джейка сломалась его охеренная педаль, на которой держались практически все крутые соляки и риффы. Проблема вполне решаема, но он купил её несколько лет назад, а ценники нынче кусались. У меня была мысль скинуться всем вместе, но был не уверен, что её в итоге поддержат. Путь от автобусной остановки до самого универа прошел в тех же самых размышлениях, только уже все, что крутилось в голове, уже касалось меня самого: на этой неделе надо постараться воздержаться от сигарет, распеваться каждый день, чтобы к выходным быть полностью готовым, не пить пиво на репетициях, и... а, конечно, реферат по Истории, да, как я мог забыть про это... Тогда на входе, у ворот, студак выпал из моего кармана и в раскрытом виде угодил прямо на самый грязный участок на асфальте. Тут же поднял, но несколько песчинок успели прилипнуть к бумаге, а грязная дождевая жижа оставила небольшое пятно рядом с фотографией. В принципе, мне было плевать, ибо его уже ничего не могло испортить, особенно эти вытеревшиеся золотые буквы и гнутые, как будто покусанные края. На охранном посту я решил приколоться над охранниками и попытался пройти без него, ссылаясь на то, что я учусь здесь уже третий год и каждый день с ними болтаю о всякой ерунде, но они сию шутку не оценили и заставили всё же показать потрепанный жизнью документ. На вопрос, на кой черт его не показал сразу, я ответил: «Мне было просто интересно развитие событий». Мне сказали что-то в духе «хватит паясничать» и я, немного повеселившись, уже без всяких приключений отправился на Психологию. Там незаметно прошмыгнул в аудиторию, тихо поздоровался с одногруппниками, так как на немного опоздал, пожал руки парням и хлопнул спящего Брэдли по спине. Про неё рассказать нечего, ибо обычно там ко мне приходят самые сладкие, но абсолютно пустые сновидения на фоне убаюкивающего голоса преподавательницы. Вторая же пара стала для меня неким сюрпризом. И нет, по расписанию это всегда была История у мистера Гордона, но объединенное занятие с второкурсниками определенно вызвало интерес, мол, что им тут делать с нами или, типа, неужели мы настолько скатились? Оказалось всё проще: преподаватель просто хотел преподнести новый материал сразу двум курсам, ибо тут у нас с ними было небольшое пересечение. Гордон был нормальным мужиком, который очень четко и без излишеств исполнял свою работу. И, к тому же, это был единственный препод, у которого я не пропускал пары, если они стояли первыми. Особенно в субботу. Уже при виде него я немного оживился, когда вошел и поздоровался, затем меня окликнул кто-то из нашего потока, какофония из множества голосов, вся обстановка как одно размытое пятно, а потом... Твою мать. А потом я увидел её. Это не было похоже на то, что я читал в книгах или видел в кино. И оно ни в коем разе не сравнимо с «бабочками в животе». Самое первое ощущение — пинок в живот. Сильный, перехватывающий дыхание пинок. Она сидела на третьем ряду у стены, за одной из множества обшарпанных пар, которые были притащены сюда из школы или, что тоже вероятно, само здание университета было когда-то школой. Это бледное, меланхоличное лицо выбивалось из всех, а отсутствующий взгляд будто только подогревал интерес узнать, что за ним спрятано. Но первым, что попалось на мои глаза, были эти огромные черные пятна, которые на самом деле оказались тенями для век. И чем больше я смотрел, тем больше видел признаков её принадлежности если не к рок-тусовке, то точно к альтернативной: черная одежда, черный лак на ногтях и кожаный ремешок на шее. Вся эта чернота выглядела очень контрастно по сравнению со светлой кожей и длинными, почти выбеленными, блондинистыми волосами. Я посмотрел на тебя ещё минимум два раза и в третий, когда расположился за свободным местом, но ты не взглянула на меня ни разу. Лишь обратила мимолетное внимание на свою соседку по парте, и то немного повернув голову в её сторону и тут же отвернув обратно. Такое ощущение, что тебе было всё равно на происходящее вокруг. Но что ещё интересней, это поведение не было напускным и фальшивым. Однако, не менее меня волновал тот факт, что раньше я тебя здесь ни разу не видел. Всю пару ты слушала Гордона, не отвлекаясь и не меняя своей позы: одна рука подпирала щеку, а вторая медленно ковыряла заусенец на большом пальце. Как только занятие закончилось, ты быстро собралась и покинула аудиторию, скрывшись в неизвестном направлении, и я обратил внимание на то, какая ты высокая. Было время большой перемены и мне удалось много чего сделать. Сначала я сходил в универмаг неподалеку, ибо отказывался есть в столовой после первой и последней встречи на первом курсе с местной знаменитостью — с крысой по кличке Цезарь, которую так любил народ с филсфака, что сам назвал её. Потом попытался поймать музу в коридорах, но словил лишь сплетни о том, что, возможно, преподаватель по экономике заболел и его не будет ни на этой, ни на следующей недели. Оставшееся время боролся с собой, чтобы не пойти в курилку, хоть там всегда обсуждались актуальные новости, а порой там выдавали учебной информации больше, чем сами работники вуза. А последняя пара прошла так вообще как в тумане. Уже на следующий день я сорвался и всё-таки пошел в «святую святых», потому прошедший прошел в раздражении из-за выставленных самому себе ограничений и того факта, что ты всплывала у меня в голове минимум три раза. Но последнее меня не раздражало. Скорее, интриговало. Курилка — территория за забором в семи метрах от ворот по левую сторону, не скрытая ни высаженными деревьями, ни чем. Практически как пустырь, на котором ежедневно собиралась толпа. Там я ежедневно выцеплял взглядом парочку знакомых лиц и тут же направлялся к ним. Тогда от хорошей знакомой со второго курса я узнал, что тебя здесь никогда и не было — ты только перевелась из другого университета, тебя зовут Тейлор и ты учишься в другой группе и не особо разговорчива с людьми с потока. Однако этого было достаточно, но одновременно недостаточно для того чувства, которое копошилось в моей груди. В тот же день я мельком увидел тебя в центральном коридоре, но ты исчезла так быстро, как и появилась. И те выходные прошли не так ярко и волнующе, как предполагалось изначально. А виной всему была лишь одна ты. Даже когда я пел перед скромной по меркам большинства, но только не по моим и моих товарищей, толпой из двадцати человек, какой-то частью мозга я продолжал думать о двух черных пятнах, бледной коже и светлых волосах и том, как бы здорово было увидеть сии черты там, где-то в толпе. Во мне зародилось странное желание, чтобы ты увидела, как я хорош в том, чем я занимаюсь, какой я крутой, что на самом деле было весьма сомнительным, какую классную музыку я и моя команда создаем. Мои грезы совсем не помешали выступлению, кажется, они только помогли нам и мне лично. На какое-то время я даже почувствовал себя каким-то Билли Айдолом, потому что та бешеная уверенность и отсутствие волнения задали верное направление всему выступлению. И всё благодаря тебе. Ночью с субботы на воскресенье, пьяный, я решил, что во что бы то ни стало пересекусь с тобой. Я просто нуждался в этом. В понедельник на переменах первых пар я прошатался в коридорах в попытках выискать высокую блондинку в черном, но так и не наткнулся на неё. Уже к четвертой паре я совсем потерял надежду, но когда спустился на первый этаж, то всё тело тут же закипело, завидев ту самую у автомата с шоколадками. Захотелось быстро подбежать и крепко схватить за плечи, чтобы ты вновь не исчезла и не испарилась. Но, взяв себя в руки, я спокойно подошел, а ты в тот же момент уронила купленный батончик «Twix» и, пока наклонялась, не заметила моего приближения. — Привет, — сказал я и усмехнулся, когда услышал недовольное шипение от факта упавшей сладости, а потом увидел, как ты вздрогнула всем телом от неожиданности. Быстро поднялась, смутилась. И честно, видев весь тот холодный, максимально отстраненный вид на Истории, я не смог не удивиться и умилиться тому растерянному и по-милому напуганному выражению лица. — Привет... — твой голос был нежным, с хрипотцой, совсем не такой, каким я его представлял — более низким и дерзким — и от того прекрасным, и мне так хотелось, чтобы ты сказала что-нибудь ещё, дабы послушать его вновь. — Ты Тейлор? — смело спросил я, поправив неудобную лямку сумки на плече. — Да, и?.. — ты несильно нахмурилась и вопросительно качнула головой, мол, в чем дело. — Мне кажется, мы подружимся — уверенно заявил, и когда ты ещё больше смутилась от непонимания, я не смог сдержать ухмылки и указал пальцем на твою футболку со «Slipknot», которая выглядывала из-под расстегнутой толстовки. Ты мельком посмотрела на неё, а затем оглядела меня с ног до головы, про себя точно отмечая все те побрякушки, что висели на мне, и на бледном лице появилась еле заметная улыбка. — Я Энди, — протянул руку ради рукопожатия. — Очень приятно, — с той же улыбкой ты робко приняла его, и я тут же ощутил тонкие прохладные пальцы на своих и едва сдержался, чтобы не сжать их чуточку покрепче. С того момента всё развивалось стремительно. Мы виделись по два раза в день, обычно проводили почти всю большую перемену вместе, пока меня не дергали за собой мои однокурсники и по совместительству друзья — Джейк и СС, — которые к тому же были участниками группы. Я всегда предлагал тебе присоединиться, но поначалу ты так стеснялась и всячески отказывалась, однако со временем оттаяла. Первое время с парнями ты тоже не особо общалась, но потом открылась и вы нашли общий язык. Они вечно меня подкалывали, когда я вызывался проводить тебя до метро, хотя в нем я не нуждался, и, когда стоило только тебе вынуть сигарету, как я тут же подносил зажигалку, нуждалась ли ты этом или нет. Что интересно, на издевки я реагировал крайне спокойно, ибо от всего, что я делал, было то самое ощущение, что так и должно быть. Плюс этот смущённый румянец на твоих щеках имел свойство вызывать сильную зависимость и привыкание. Серьезно, он так забавно контрастировал на фоне всей этой мрачной одежды с заклепками и тот факт, что при малознакомых людях из тебя невозможно было вытянуть и слова, тоже удивлял. К октябрю мы уже виделись наедине и обычно на прогулках по паркам, музеям, выставкам, где делали скидку на билеты студентам, в кафешках на окраине какого-нибудь района рядом с центром, обычно под вечер, когда город был освещен огнями, и мы возвращались на электричках и трамваях. И тогда мне стало понятно, что эта почти что болезненная закрытость обусловлена отсутствием друзей. Полным и тотальным отсутствием. Меня всегда удивляло то, как кто-то может жить без единомышленников и обходиться без общения, ведь, черт, это же так легко найти тех, с кем можно проводить время. Очевидно, это было легко для меня, но не для тебя. И хоть мне безумно льстил тот факт, что я буквально единственный, хотел, чтобы твои меткие саркастические реплики, размышления на тему роли творчества в жизни людей, собственные рецензии на прочитанное и увиденное слышало больше людей, потому что они того стоили. А в холодном, туманном ноябре нас было уже не разъединить. Особенно меня было невозможно отлепить от тебя после того, как ты пришла в том коротком черном облегающем платье на тусовку на квартире у Грега после того как узнала, что там будут я и знакомые ребята с потока. Это не могло не обрадовать меня, так как моя миссия твоей социализации наконец-то стала давать плоды. Увидев те длинные ноги, я понял, что не прочь умереть подле них. И буквально пролил пиво мимо, на рубашку, чем вызвал бурную истерику у СС, так как он видел, куда был направлен мой взгляд. Кажется, в тот вечер я ни на шаг не отошел от тебя, и это заметили уже все, что не осталось без определенной реакции. И, наверно, это платье причина того, что я потерял чувство страха и стыда и спустя несколько дней решил наконец-таки спросить тебя самый волнующий вопрос, который проедал мой мозг не первый месяц. Там, после пятой пары на первом этаже, у дверей полупустой столовой, ты широко улыбнулась, мягко ответив «да», и покраснела пуще прежнего, когда я не сдержался и в порыве поцеловал пылающую щеку. Мои глаза тут же расширились, и я почувствовал себя полным идиотом: никакого разрешения у меня не было. Однако ты заверила, что всё в порядке, и тогда я ощутил себя ещё большим идиотом, потому что раньше я не был столь предусмотрительным ни с кем, но ты меняла меня неизвестно в какую сторону. Но теперь я знаю — в лучшую, только в лучшую. Та страшно морозная зима была самой лучшей за последние несколько лет, даже несмотря на то, что мне разок пригрозили отчислением. Да даже если бы они это сделали, я бы всё равно был самым счастливым человеком: вдохновение било не ключом, а целым напором и квартирники, посиделки у однокурсников, просто веселые прогулки, удачные репетиции, не менее удачные выступления и, самое драгоценное, времяпровождение с тобой. В декабре и январе количество дофамина и эндорфинов (и тёмного пива) просто зашкаливало, и когда мы впервые по-настоящему поцеловались, я чуть не умер от переизбытка всего, что накопилось во мне за эти последние замечательные месяцы. Как только ты скрылась за железной дверью своего подъезда, я простоял ещё двадцать секунд прежде чем дать себе расслабиться и натурально свалиться в сугроб позади, откинув голову и развалившись на нем. Снег попал за шиворот куртки, покалывал ладони и медленно пропитывал джинсы холодной сыростью, но мне было всё равно. Также мне было всё равно на проходивших мимо мать и её маленького ребёнка в болоневом костюме, смешной шапке с помпоном и с ярко-красной лопаткой, которой он указывал на меня. По телу разлилась приятная нега, из груди вырвался тяжелый вздох и время будто бы остановилось. Лежа на куче снега мне было совсем не холодно, наоборот жарко и я даже расстегнул куртку, с блаженной улыбкой уставясь в подсвеченное фонарями грязно-фиолетовое вечернее небо. Однако сей порыв длился недолго. Я быстро повернул голову влево, интуитивно чувствуя, что за мной наблюдают, и увидел смеющуюся тебя в подъездном окне у входной двери с розовым лицом то ли от мороза, то ли от неудержимого смеха или от поцелуя. Скорее, от всего вместе. И я тоже громко засмеялся, и, не в силах успокоиться даже через несколько минут, в попытке остановиться стал растирать лицо снегом, благо он был чистым. За стеклом тут же раздался новый взрыв хохота. К весне шутки про «попугаев-неразлучников» стали неактуальны, потому что они поняли, что нас не отцепить друг от друга. Особенно меня от твоих длинных ног в коротких шортах и мини-юбках. За те семь месяцев та самая отрешенность и усталость в бледно-голубых глазах пропала, маска безразличия и отстраненности исчезла и твой голос стал громче, а смех звучал звонче и гораздо чаще обычного. Ты стала совсем другой. Ещё более прекрасна, чем та Снежная королева на паре по Истории, ни на секунду не сводившая угрюмого взора с мистера Гордона. Конец нашего апреля и весь май были наполнены вылазками на крыши пятиэтажек и развлекательных комплексов в сопровождении верной и неизменяемой компании всё тех же людей с потока, шашлыками в парке неизвестного зелёного района, сигаретами в курилке на каждой перемене, неважно какой продолжительности, спорами Брэдли на литературе, каким-то образом переходившими в доказательство закона гравитации и того, что несмотря на всё Дарвин был религиозным, провонявшими пивом и мочой клубами с выступлениями тех групп, CD-дисками которых мы обменивались, моими падениями со сцены и уроненными микрофонными стойками, так как я слишком часто засматривался на твои короткие платья в толпе, взрывами эндорфинов по ночам и протяжными вздохами, заглушенными подушкой, холодными рассветами и трещащим костром в лесу. И, наверно, подготовкой к сессии, но я этого, правда, не знаю... Я знаю лишь, что в сентябре ты была очень уставшая и запутанная. Одиночество душило тебя вместе с книгами, музыкой и фильмами, а принятие решения смены института принесло разочарование от высшего образования. Ты потерялась и уже не знала, хочешь ли этим заниматься, есть ли в этом смысл, кто ты. А людей, кого можно было назвать друзьями, рядом уже как не было шесть лет, так они и не появлялись, лишь уходили. Даже те, кого ты терпеть не могла, смывало вечными изменениями. У тебя не было сил это терпеть, но всё равно всё оставалось прежним и ничего не менялось. Ты ненавидела зиму, поскольку по твоим же словам она царила в твоей голове, и очень давно. Тебе хотелось включить все гирлянды в доме, чтобы почувствовать хоть какой-то уют, и просто уснуть, впасть в небытие до середины весны, так как всё равно бы никто не пришел и не собирался. У меня было всё, у тебя ничего. Когда я увидел этот грустный, холодный взгляд, я захотел отдать тебе всё, что имею И я отдал. И я бы сделал это ещё, если бы пришлось вновь. И ещё. И ещё.