Больше, чем слова

      Разговоры на крыше в какой-то момент стали стабильностью. Они прятались от всего мира, от удушающего безумства Нью-Йорка, от серых дорог и переулков. Они прятались от себя, выдуманных и ненастоящих, скрывающихся за масками притворства. Но друг с другом притворяться они не могли, да и не хотели.       Ночь опускалась над Большим Яблоком медленно, сегодня будто бы слишком тягуче. Луна появилась ещё до того, как последний отблеск солнца спрятался за горизонтом, но оставалась кристально-бледной до первой проступившей на небе звезды. Эйджи заметил её почти сразу же, пока всё, что хотел замечать Эш было лишь отражением этой звезды в глазах Эйджи.       — Не боишься? — еле слышно произносит Эш, зная, что Эйджи не нужны пояснения его внезапному вопросу. Он задавал его уже не первый раз, но почему-то продолжал делать это снова и снова, словно ожидая, что ответ Эйджи сможет однажды измениться.       — Не боюсь. Пока ты со мной, пока ты цел и здоров, я просто не имею права бояться.       Ответ всё тот же. Константа, неизменная формула, уравнение с переменными в форме лжи. Конечно же, он боится, но с тех пор, как в его жизни появился Эш, он запретил себе даже думать о страхе, ведь он решил, что будет защищать Эша, хотя с самого начала знал, что защита, скорее, нужна ему самому.       — Тогда я снова сделаю вид, что поверил, — хмыкает Линкс, придвигаясь ближе к прогретому парапету, спиной он упирается в кирпичную кладь. Улыбается, мягко так, невесомо, будто бы всё его нутро не содрогается только от мысли о том, что будет дальше, будто бы он сам не боится, до скрипа зубов, до крика в разорванной душе.       — Но я правда не боюсь, — дуется Эйджи, а Эш вновь думает, какой же тот ещё ребёнок. — Разве что вот столечко, — он показывает, сводя большой и указательный пальцы вместе, оставляя между ними меньше миллиметра пространства.       Эш прикусывает губу, чтобы не засмеяться. Плохо выходит, он всё равно издаёт смешок.       — Ладно-ладно, мой смелый старший братик, — с их особой издёвкой дразнится Линкс. И даже это кажется чем-то сокровенным между ними, чем-то слишком личным.       — А ты? — немного помолчав, Эйджи вновь говорит. — Ты, наверное, вообще ни капельки не боишься? Такой смелый и решительный, хотел бы я хотя бы немного быть на тебя похожим.       Эш хочет возразить, он мог бы привести сотни доводов о том, почему ни одному человеку в мире не стоит быть похожим на него, почему он на самом деле не такой, как описал его Эйджи, но всё, что он может в итоге вымолвить, неожиданно — даже для него самого — становится признанием.       — Я боюсь, — он на мгновение опускает взгляд. Слова так странно ощущаются на языке. — Не представляешь как сильно.       Эш не сказал бы, что произнести это вслух было тяжело, но, вероятно, это самое сокровенное в чём он когда-либо кому-то признавался.       — Боюсь до чёртиков. Каждый божий день. Я боюсь ложится спать, потому что прекрасно знаю, что именно увижу в бесконечной темноте. Боюсь, когда ко мне прикасаются мужчины, хоть и знаю, что смогу защититься. Я боюсь всего, что связано с бейсболом, боюсь своих воспоминаний. Боюсь ошибиться, сделать неправильный шаг, который будет стоить жизней. Боюсь того, кем я стал. И, в конце концов, я боюсь потерять тебя.       Откровения лились на одном дыхании, словно заготовленная речь. Эш не сразу понял, что выдал всю подноготную. Не то чтобы он об этом пожалел, просто внутри всё сковало ранее незнакомым чувством. Он почувствовал себя уязвимым, но как-то по-другому, по-новому. Будто бы он оголил душу, но не ощутил себя при этом раздавленным или осужденным, как это бывало раньше. Эта уязвимость была даже приятной, хоть и слегка неловкой.       — Хотя что с меня взять, если я боюсь тыкв… — заключает Эш. Он смеётся, но выходит фальшиво. Спрятать свою боль за смехом почему-то казалось хорошей идеей, но стоило учесть, что от японца у него не получалось скрыть даже ложь. А ведь Линкс всегда считал себя искусным лжецом, но Эйджи с самого начала без особых усилий сумел прочитать его как открытую книгу, тонко подмечая каждую мелочь. «Ты становишься слишком спокойным, когда лжёшь». Эшу кажется, что Эйджи знает его лучше, чем он сам.       Окумура слушает внимательно, пропуская через себя каждое слово. Когда Эш замолкает, он не сразу находит, что ответить на эту откровенность, полностью перекрывающую кислород. Он хотел бы сказать очень многое, найти правильные слова, но понимает, что никакие слова не способны искоренить природу озвученных страхов.       Эйджи придвигается, мягко проводит ладонью по его спине, как бы безмолвно спрашивая разрешения на объятия, и он всегда знает ответ на свой немой вопрос, ведь только от его рук Эш не отстраняется и не вздрагивает. Он сам охотно оборачивает руки вокруг Эйджи, устраивая свою голову на его плече. Парень размеренно дышит, впервые за долгое время чувствуя себя услышанным и будто бы даже понятым. Одно только присутствие Эйджи рядом с ним говорит намного больше, чем слова, которые ему и не нужны.       — Раньше мне почему-то всегда казалось, что у сильных людей нет страхов, но я так ошибался, — шепчет Окумура пару минут спустя.       — Как раз страхи в итоге и делают людей сильными. Но только если получится с ними справиться. У меня фигово получается, так что не такой уж я и сильный, — горько усмехается Эш ему в плечо. Становится прохладнее, но чужие руки согревают, не только тело — душу.       — Очень сильный. Тебе позволительно фигово с ними справляться, учитывая всё, через что ты прошёл.       — Спасибо, что пытаешься меня приободрить, но я не считаю себя сильным. Может быть, я и создаю такое впечатление, но это лишь образ, необходимый мне, чтобы выжить. В мире, где я живу, нет места слабакам, — бесцветно бросает Эш, мажет щекой по ключице Эйджи, тяжело вздыхая. Он пытается сосредоточиться на запахе, на мягкости рук, на дыхании. Пытается навечно остаться здесь, на этой крыше, хотя бы в своей голове, чтобы больше ничего не бояться. Запоминает каждую деталь и каждый рваный стук сердца.       — Сильной личностью невозможно притвориться, если ты ей не являешься.       Эш замолкает, прикрывает глаза, обдумывая каждое его слово. Сейчас всё кажется таким правильным среди всех изъянов этой реальности. Эйджи кажется правильным и его слова — отчасти тоже.       — Может ты и прав, — наконец отзывается Линкс. — Только вот я никогда не хотел быть таким. Я хотел быть обычным, хотел быть ребенком, у которого есть детство, хотел быть подростком с бушующими гормонами, которого волнуют свидания с девчонками и тусовки по выходным. Эта «сильная личность» просто побочка моей жизни, размеренность которой оборвалась ещё тогда, когда мне стукнуло восемь.       Эш не помнит, чтобы когда-либо произносил настолько личные мысли вслух. Он даже не думал, что всё это так сильно его волнует, но, когда озвучил, понял, что эти сожаления всегда были в нём, оседая невидимой пылью на подкорках.       Рядом с Эйджи спокойно, рядом с Эйджи не страшно показаться беззащитным. Рядом с Эйджи он открывает ту сторону себя, которую сам едва знает.       — Мне жаль, — Окумура перебирает его волосы. — Мне жаль, что я ничего не могу сделать. Я бы хотел вернуть тебе детство, может даже обменять на своё. Если бы я только мог.       — Ты такой милый, — Эш усмехается, на этот раз искренне. — Не нужно сожалеть или чувствовать за это ответственность. Пускай у меня и не было детства, но может быть так было нужно, чтобы я в конце концов получил награду, м?       — Награду? Какая вообще награда может стоить того, чтобы через всё это пройти?       — Ты, Эйджи. Ты стоишь того.       И эти слова Эшу тоже кажутся правильными. Настолько истинными, обоснованными, что сомнений в том, что это может быть не так, он даже не допускает. Он и правда думает, что Эйджи — его награда, подарок судьбы, её откуп за все страдания. И этот откуп Эш с радостью принимает, потому что о большем он и мечтать не мог.       — Нет, не говори так.       — Знаешь, а ведь на самом деле прямо сейчас я чувствую себя таким ребёнком. Ребёнком, за которого переживают, которого защищают. Кажется, я впервые вспомнил, что мне всего семнадцать. Ты возвращаешь мне чувство утерянной юности, даёшь мне возможность не притворяться, не стыдиться своих слабостей. Рядом с тобой я могу хоть на минуту забыть обо всём и побыть собой, — продолжает откровенничать Эш, чувствуя себя так, словно у него слетели тормоза. — В моём неправильном, хаотичном мире только ты один правильный, настоящий. Эйджи, ты определённо стоишь того, чтобы повторить эту жизнь заново.       — Эш… — голос Эйджи дрогнул. Линкс слегка отстраняется и смотрит в его глаза, смотрит прямо в зеркало души, которое никогда ему не лгало. В нём застыли слёзы. Секунда — и первая слеза срывается вниз.       — Я только и делаю, что довожу тебя до слёз, — он вытирает его щёку большим пальцем. — Прости меня.       — Не смей извиняться. Это я должен просить прощения за то, что твоя награда недостаточно хороша, — Эйджи сжимает губы, быстро моргает, в попытках прекратить плакать.       Эш невольно смеётся.       — Более, чем достаточно, я бы сказал.       В конце концов, слёзы были утёрты, а слова Эша впитались в щёки с их остатками. Эйджи действительно хочется быть для Эша тем самым «достаточно» и он сделает для этого всё возможное, он обещает сам себе.       — Я не подведу тебя.       — Я знаю.       Они так и обнимаются, сидя на крыше, переплетая ноги, руки и души. Никто из них больше не произносит ни слова. Они — намного больше, чем слова. Они — две половинки чего-то необъяснимо целого.