Семь дней и ночей в Майами

Мама позвонила в конце мая, воодушевленно предлагая им с Уиллом поехать в Майами вместе с семьей в июле, когда сессия уже должна была остаться позади, а на горизонте маячило два сладких месяца беспечного летнего безделья. Майк был на седьмом небе, принимая предложение без лишних раздумий и даже не посоветовавшись предварительно с Уиллом, который зашивался с итоговым проектом в универе, просиживая перед холстом все дни и ночи. Торчать в душном Хоукинсе, не имея возможности встретиться с друзьями, раскиданными после школы по всей Америке, до середины августа или отправиться на атлантическое побережье вместе с любовью всей своей жизни, при этом не заплатив ни цента? Выбор казался Майку предельно очевиден, и счастливо горящие глаза Уилла, когда он рассказал ему об их неожиданных планах, лишь подтвердили эту уверенность. Задавленный первым курсом филологического факультета во всей его красе — бессонными ночами, проведенными за написанием эссе и курсовых, сбитым напрочь режимом, литрами кофе, стабильно заменяющими завтрак, тоннами анализов классической литературы и дышащими в спину экзаменами, — Майк воспринял внезапные каникулы с семьей скорее как подарок судьбы, чем наказание (что он бы сделал, например, в старшей школе, когда от физиономий сующих любопытные носы не в своё дело родственников, которых он видел на ежедневной основе, начинало слегка подташнивать). В последний раз они с Уиллом ездили домой на Рождество, поэтому Майк даже успел слегка соскучиться. Его так окрылила перспектива безмятежно провести целую неделю на солнечном пляже с теплым сверкающим океаном и загорелым Уиллом под боком, пришедшая на смену опостылевшей нью-йорской суете, что закоротивший от недосыпа мозг без лишней помощи романтизировал их предстоящую поездку до такой степени, что Майк умудрился напрочь позабыть, насколько надоедливой бывает его родня. А еще он, стремительно выпаливая своё «ну естественно, мы поедем!» в телефонную трубку, совершенно преступно — по-другому обозвать способности его памяти выкидывать из собственной биографии наиболее важные жизненные моменты было нельзя, — упустил одну маленькую деталь, в которую до сих пор малодушно не спешил посвящать семью: им с Уиллом предстояло неделю провести в окружении людей, которые понятия не имели, что они встречаются. И когда однажды июньской ночью Майк, с чистой совестью увалившись в постель после дописанного анализа «Унесенных ветром», подмял под себя сонное, умиротворенно распластанное по матрасу тело Уилла, издавшего недовольное бурчание на бесцеремонное вторжение в его личное пространство, в очередной раз замечтался о долгожданном курорте, неизбежное осознание надвигающейся катастрофы прострелило его, словно пулевое в центр лба. Он испуганно подскочил на постели и своей вознёй окончательно разбудил Уилла, хмуро взирающего на него из-под своей одеяльной баррикады, которая обещала предположительно защитить его от тактильности Майка, просыпающейся как раз к моменту, когда его мозг благополучно отрубался. — Что случилось? — участливо прошелестел он, осоловело хлопая этими своими невозможно длинными ресницами. Обычно если кто-то из них вскакивал посреди ночи, причина была в плохом сне или преследующих из смазанного прошлого воспоминаниях, которые так любили досаждать именно под покровом темноты, и Майку грешным делом подумалось, что уж лучше бы и в этот раз так оно и было, чем тот реальный кошмар, на который он их подписал. Терпеливо выслушав его сбивчивые объяснения, Уилл, не особо впечатленный, успокаивающе стиснул его ладонь и уткнулся носом в подушку, видимо, досыпать дальше, поэтому чтобы разобрать его ответ, Майку пришлось наклониться и прислушаться. — Что здесь такого? — невозмутимо пробурчала подушка, переплетая их пальцы. — Просто не будем в открытую зажиматься при твоих родителях. Мы же как-то пережили учебу в разных универах. Неужели в доме твоей тети не найдется ни одного места для уединения? Уилл говорил об этом так спокойно, словно в ближайшую неделю никаких грандиозных изменений для них не предвиделось, Майку же хотелось от отчаяния лезть на стену, но его суровый взгляд, служивший ответом на столь безучастную реакцию, был нагло проигнорирован безмятежным сопением. Так и кончается любовь. Будить Уилла снова было совсем кощунством, хотя Майк жутко хотел напомнить Байерсу о том, что его семья ни минуты не могла провести в спокойном неведении — им вечно нужно было залезть к нему в голову, прокомментировать каждую его реплику, упрекнуть за любое его действие и выведать до малейших подробностей обстоятельства всей его жизни. Холли как раз была в том возрасте, когда требовала ответы на вопросы, которые и в его университетских учебниках не задавали, включая дилемму о том, почему у него нет девушки, сколько волос у нее в косичке и почему Барби носит розовое; мама даже по телефону терроризировал его часовыми разговорами о последних новостях и вопросами о том, как у них с Уиллом дела и что они ели на ужин, а также настойчивыми просьбами поскорее приезжать домой, непременно сопровождая это всё сплетнями о соседях, лица которых Майк уже успел успешно позабыть; отец не упускал случая выразить своё мнение о современных тенденциях в моде всякий раз, когда видел единственного сына с проколотым ухом на День Благодарения, татуировкой в Рождество и отросшими, собранными в хвост кудрями на последней фотографии, которую они с Уиллом отправили в Хоукинс на Пасху; но хуже всех была Нэнси: если родители и Холли хотя бы гордо не скрывали своих бесконечных намерений влезть в его личную жизнь, то старшая сестра ловко маскировала попытки выяснить всю его подноготную ненавязчивой заботой и здоровым любопытством — «мне просто интересно» было ее любимой фразой, которую она непременно добавляла в конце каждого вопроса, нацеленного на то, чтобы вывести Майка на чистую воду, смотря при этом с такой честной невинностью во взгляде, что ему моментально хотелось выставить ее за порог. Не знай он ее с самого рождения, ни за что бы не догадался, что с ее стабильным посещением их квартиры каждые выходные что-то не так. Если Майку удавалось отбросить раздражение, которое просыпалось всякий раз, когда родственники переступали бдительно охраняемые им личные границы, то он приходил к неутешительному выводу о том, что сам виноват в сложившейся ситуации — если бы кто-то близкий с таким же завидным упорством ограничивал от него свою жизнь и отделывался от участливых вопросов о самочувствии пустыми невнятными отговорками, которыми он так любил разбрасываться в старшей школе, он бы тоже забеспокоился. Но его отстраненность была похожа на цепную реакцию — закрывшись когда-то от семьи и друзей, Майк привык держать все переживания в себе и при этом злиться, что никто из близких их не замечает, не видит, сам не может догадаться, как ему плохо, а говорить вслух, словами через рот — это для слабаков, зато психовать всякий раз, когда кто-то пытается понять причины его состояния — уже больше на него похоже. Так и выходило, что он хотел стать с окружающими более искренним, но тушевался и сбегал всякий раз, когда их внимания, которое он сам столько лет настырно провоцировал в свою сторону, становилось чересчур много. Но теперь, лежа рядом с излучающим тихое уютное тепло Уиллом, Майк думал вовсе не о том, что ему стоит сменить тактику в общении с близкими, а с ужасом представлял, как им придется урывать редкие минуты поцелуев и объятий в моменты, когда семейству Уилеров всем вместе надоест их третировать, а о сексе даже речи быть не может, и все это после того, как они год друг от друга не отлипали, разлучаясь лишь на несколько часов в первой половине дня, чтобы сходить на пары. Естественно, у них были разные компании друзей и собственные увлечения, но вечера, проведенные с однокурсниками или в библиотеке, ни в какое сравнение не шли с неделей под дотошным надзором его семьи, о чем Майк поспешил крайне обиженным и уязвленным тоном сообщить Байерсу на следующее утро за завтраком. — Я сейчас вообще не настроен ругаться, — устало ответил на его недовольство Уилл, запихивая в себя остатки бутерброда. Майку нужно было явиться в универ только ко второй паре, поэтому у него как раз было время на показательные капризы и упреки в том, что не так-то шибко его любят, как об этом распинаются — к этому выводу он пришел очень разумным, логически обоснованным путем размышлений в четыре часа ночи, мучаясь от того, что Уилл преспокойно дрыхнет в его руках, пока у Майка перед газами проносятся моменты, в которых Холли видит на общей кухне их сцепленные руки и разражается громогласной истерикой из-за того, что теперь она не сможет выйти замуж за Уилла, когда вырастет, а его мама впивается в них своим ястребиным взглядом с противоположного конца дома, готовая накинуться на Майка с расспросами о том, что на самом деле происходит между ним и младшим Байерсом, пока Нэнси понимающе кивает головой, словно выражая свою безмолвную поддержку, а отец обреченно вздыхает, комментируя: «я же говорил». И в страшном сне такое не приснится. — Естественно, — хмуро пробурчал Майк, едва не переливая кипяток за пределы чашки с растворимым кофе, запах которого работал для него как спусковой крючок и развевал последние остатки сна, — ты настроен только на свои художественные шедевры, день рождение этого придурка-однокурсника Бена и перспективу на целую неделю от меня избавиться, принеся своего «любимого», как ты любишь это повторять, парня в жертву кровожадным энергетическим вампирам, — он демонстративно поджал губы и плюхнул чашку на стол напротив Уилла, который моментально раскусил его нелепые попытки создать проблему из ничего лишь потому, что Майк успел заранее додумать самый худший исход событий и расстроиться из-за него же, пока Уилл видел десятый сон. — Мой любимый, — Байерс намеренно выделил интонацией последнее слово, ласково сверкая глазами, — очень любит раздувать из мухи слона и думать, что всё в этом мире пытается усадить его в лужу. Чего ты хочешь добиться? Чтобы мы не поехали в Майами? Окей, как скажешь, — Уилл непритязательно пожал плечами, — можем остаться тут и, как и планировали, полететь в Испанию в конце августа, перед этим всё лето батрача на подработках. Твоё заветное желание исполнится, и ты увидишься со своей семьей лишь осенью, на День Благодарения, если конечно, у тебя хватит терпения три дня прожить без меня. — Байерс с вызовом вскинул брови, прекрасно зная, что Майка не устроит эта альтернатива. — А, то есть, теперь, значит, я без тебя не могу прожить три дня, а ты прекрасно без меня справишься целую неделю, и тебя совсем не волнует, что придется делить дом со всей моей семье и, кстати, Джонатаном, который до сих пор смотрит на меня так, как будто он лично слышал, как мы каждую ночь трахаемся у него под дверью. Очень… равноценный союз, скажу я тебе, — разошелся Майк, швыряя наполовину допитый стакан в раковину. Он понимал, что закипает попусту, но запущенный механизм, вымотанный подготовкой к экзаменам, бессонной ночью и по уши увязнувшим в делах Уиллом, который являлся домой поздними вечерами, было уже не остановить. Он вцепился ладонями в край деревянной столешницы кухонного гарнитура и уронил голову вниз, глубоко выдыхая в пытке успокоиться. Когда он обернулся, Уилл сидел на том же месте за столом, выглядя настороженным — рванет или нет. — Я хочу поехать, — в итоге ответил Майк уже куда более спокойно. Уилл продолжал ждать, призывая говорить дальше, молчаливо уговаривая поделиться беспокойством, а не заставлять его играть в угадайку. — Но ты сам их знаешь… Они нас достанут. И меня бесит, что тебя это не бесит так, как меня, — признался он вполголоса. — Хорошо, тогда второй вариант, — с нажимом начал Байерс, поднимаясь из-за стола и укладывая посуду в раковину куда более изящным и осторожным движением, чем он сам минутой ранее. Его близость моментально сбила с Майка всю спесь, и он покорно прислонился поясницей к столешнице, позволяя Уиллу уложить руки ему на шею и заглянуть в искаженное тревогой лицо. — Мы едем в Майами, вежливо болтаем с твоей мамой о последних новостях, приносим в жертву собственному спокойствию сплетни про наших общих друзей в Калифорнии, которые отвлекут твоих родителей на несколько дней, просимся ночевать в одной комнате и целую неделю проверяем, есть ли у кого-то из нас фетиш на тихий секс, — припечатал Уилл в сантиметре от его губ, пока Майк заскользил ладонями ему на талию. — С тобой даже не поругаешься толком, — с напускным недовольством пробормотал он, любуясь паутинками теней, которые отбрасывали ресницы Уилла на щеки, порозовевшие от его горячего дыхания и солнечного тепла, пробивающегося сквозь распахнутое окно на кухне, — хоть бы раз ради приличия не давил меня своими рациональными аргументами. — Можем поругаться, когда я вернусь домой, — с улыбкой пообещал Уилл, поймав губами его судорожный выдох, — вот хотя бы из-за твоей немытой с вечера тарелки, — Байерс кивнул на свидетельство его невежества, — и бурно помириться. Чтоб хватило до Майами. — Прямо здесь? — усмехнулся Майк, скользя ладонями за спину Уилла, на изгиб поясницы и ниже, чувствуя, как тело в его руках отзывчиво вздрагивает, а дыхание у уха предательски сбивается, с потрохами выдавая настоящие желания хозяина, заключающиеся вовсе не в том, чтобы поскорее оказаться за порогом их общей квартиры. — Как ты и хотел, — прошептал Байерс уже куда-то в его щеку, и Майк, наплевав на осторожные игры в соблазнения, накрыл его губы своими, жадно сминая тонкую нежную кожу в порывистом поцелуе. Желание беспрепятственно касаться податливого тела, которое он до каждой родинки знал на ощупь и которое теперь пряталась за раздражающей одеждой, сдавливало стенки черепа, выбивая из него все переживания и тревоги, оставляя место только мыслям о том, что Байерсу очень идут эти неприлично узкие джинсы и сдавленные стоны, которые Майк ловил собственными губами. Может, все же не зря он так скоропостижно согласился на эту поездку.

***

В аэоропорту Майами они с Уиллом оказались в семь утра по местному времени, и в зале ожидания их уже встречали его родители, выряженные в яркие пляжные наряды и высоко размахивающие табличкой с фамилией «Уилеры». Майк на мгновенье с опаской задумался, не припрятала ли мама в своем гигантском чемодане, который он хоть и не видел, но знал, что она непременно приволокла с собой, и гавайские рубашки для них с Уиллом. Ко времени прибытия в Майами беспокойство его слегка улеглось — лучистое солнце, запах океана и довольная улыбка Байерса, которую он поймал, спускаясь с трапа самолета, могли творить чудеса даже с его развившимся на фоне зачета по стилистике психозом. Мама, конечно, тут же кинулась обнимать их, бессвязно бормоча, как скучала и как здорово, что они смогли приехать, и хотя Майк отшучивался на ее лучащиеся тревогой глаза и отмахивался от расстроенных (и несправедливых) замечаний о том, что он похудел, нельзя было не признать, как сильно он сам соскучился по ней, с затаенной нежностью стискивая ее плечи в ответ и утыкаясь подбородком в пушистые светлые кудри. Запах ее духов, не менявшихся со средней школы, дарил ощущение безопасности и комфорта, которое он всегда искал в ее объятиях, когда мир вокруг грозился свести его с ума. После того, как маме надоело пытаться изувечить им с Уиллом ребра, а отец без лишнего сентиментализма пожал им руки и подхватил чемоданы, оставляя безудержные смешки Майка насчет его цветастой футболки без должного внимания, ограничившись лишь лаконичным кивком в сторону жены, они отправились к машине, где их уже ждали Нэнси, Джонатан и Холли. Девочка первая выскочила из джипа, едва завидев их в раздвижных воротах аэропорта, и радостно бросилась Майку на шею, облепляя ему все лицо блондинистыми кудряшками, а затем резво схватила Уилла за руку, безацпеляционно усаживая его рядом с собой на заднем сидении, приготовившись всю дорогу до дома тетки третировать его просьбами порисовать с ней. — Напрасно ты так переживаешь о моих однокурсниках, твоя сестра уведет меня гораздо раньше, — тихо заметил Уилл с лукавой улыбкой, бросая его на растерзание Нэнси и Джонатану, с которыми пришлось делить второй ряд сидений и брошюру о достопримечательностях атлантического побережья. И если и было что-то в этом мире, готовое заставить притаившегося в нервном ожидании Майка воспринимать поездку с семьей к океану как каникулы мечты, так это будничная болтовня Уилла с его родственниками, которые приняли его с распростертыми объятиями и заваливали вопросами так, словно скучали по нему не меньше, чем по единственному сыну. Рассматривая высокие, величественно раскинувшиеся вдоль шоссе пальмы, простирающуюся на горизонте кромку бирюзового океана и беспечные лица загорелых пешеходов в пляжных нарядах и купальниках, Майк вдруг задумался о том, что произойдет, откройся он сейчас близким. Отчасти это было вызвано зудящим под кожей желанием перебраться на заднее сидение и прижаться к Уиллу бедром, разделяя с ним расцветающее в груди чувство легкости, рожденное из атмосферы вечного веселья и праздности, но в большей степени тем, как просто и свободно ему удавалось представить их с Уиллом вместе в кругу семьи, так привыкшей к тому, что они идут неразделимым комплектом по двое. В конце концов, не столь многое для них изменилось бы — они с Уиллом большую часть года проводили вдалеке от родного города, а всякий раз, приезжая домой, кочевали с ночевками от Уилеров к Байерсам-Хопперам, вынуждая родителей давно смириться с тем, что они не смыслили жизни друг без друга. И не то чтобы Майк совсем не думал о признании раньше, просто мысли о том, чтобы столкнуться с возможным отвращением на родных лицах, заставляли сердце неподъемной гирей ухать куда-то в область скручивающегося желудка. Он отчетливо мог представить, как застывает в огромных влажных глазах его матери шок и неприязнь, как разговоры по телефону, которые он так не любит выносить после долгого дня учебы, становятся все короче и холоднее, как его перестают настойчиво звать домой на семейные праздники и отчитывать за фото без шапки на фоне Таймс-сквер зимой. Ему виделось, как отец, с незапамятных времен крививший рот всякий раз, когда на экране телевизора мелькал Боуи, и неодобрительно качающий головой на новостные сводки об эпидемии ВИЧа, окончательно перестает подходить к телефону, как делает, когда они говорят с мамой, чтобы за пару минут успеть задать дежурные вопросы о делах и самочувствии, и отказывается жать ему руку при встрече. Перед глазами всплывали растерянные, не знающие куда себя деть от неловкости сестры, которые начинают сторониться его от непонимания — никакой больше девчачьей болтовни над его ухом до полуночи в сочельник и никаких больше вычурных косичек в его настрадавшихся от упорного расчесывания волосах. Майк представлял, как у него больше нет дома, куда можно вернуться, чтобы перевести дух, если нескончаемой спешки Нью-Йорка становится в его жизни слишком много, а в гостиной больше не встречает запах лазаньи по фирменному маминому рецепту; как он больше не имеет права спускаться в свой детский подвал, чтобы осторожно обвести кончиками пальцев школьные рисунки, которые ему дарил Уилл, и краем глаза понаблюдать за тем, как Холли играет с его рацией и мягкими игрушками, у которых глаза-пуговки держатся исключительно на добром слове, но она упорно отказывается отправлять их на свалку; как его комната на втором этаже, в которой он провел восемнадцать лет своей жизни, самостоятельно, с горем пополам собирая письменный стол и обклеивая стены постерами «Звездных войн», пустеет, потому что в нее больше никогда никто не вернется на время летних каникул. Это изображение — его холодной пустой спальни, беззащитно растерзанной в угоду дальним родственникам и соседям, готовым заграбастать себя львиную часть его детства, — вновь возникло в голове и заставило что-то в груди сломаться с таким надрывом, что к горлу моментально подкатило. Майк оторвался от цветной вывески с названием туристического магазинчика и посмотрел в зеркало заднего вида, ища глазами Уилла. Он был занят тем, что слушал лепет Холли о ее любимых мультиках, беспрепятственно позволяя вешать себе на запястья разноцветные фенечки, которые девочка гордо окрестила самодельными. Словно почувствовав на себе взгляд, Уилл чутко поднял голову и столкнулся с ним глазами в отражении. Лицо его тут же озарилось улыбкой, даря Майку хотя бы подобие спокойствия, на которое он постарался ответить ободряющим взглядом. Конечно, Уилл знал, что он нервничал. И он никогда, ни разу за весь год не поднял вопрос о выходе из шкафа сам, повторяя, что Майк должен признаться, только когда будет готов это сделать. От его самоотверженной готовности ждать целую вечность иногда просто взрывался мозг. Майк испытывал такое острое чувство вины, пряча Уилла от семьи, что готов был сожрать себя заживо, но предпочитал сублимировать свои деструктивные потребности во что-то более приятное: носился с Уиллом, будто курица с яйцом, пытаясь возместить пробел в публичном проявлении чувств бесконечной заботой, подарками без повода, неожиданными свиданиями и качественным сексом. И если Уиллу этого было более чем достаточно, то Майку категорически не хватало. О его бисексуальности знали их друзья и те немногие знакомые, которые всерьез интересовались его жизнью и создавали впечатление людей, которым можно доверять, но по сравнению с Уиллом, который рассказал о себе даже Хопперу, всё это казалось пустым звуком. — Это не соревнование, — любил ласково напоминать ему Байерс, когда Майк начинал им обоим выносить мозг своей несостоятельностью, но дело было вовсе не в том, что Майк пытался кого-то обскакать. После всего, что они, а в особенности Уилл, пережили, он достоин был большего, чем поцелуев за закрытой дверью ванной, а Майк, неспособный ему этого дать, ощущал себя последним скотом в мире. — Приехали! — бодро оповестила мама, когда они подъехали к одному из многочисленных особняков, по цвету сливающимся с песком у ворот, где начиналась асфальтированная подъездная дорожка и искусственный газон. С первого взгляда он показался Майку слишком пафосным, но по мере приближения к нему открывался с новой стороны, представая перед гостями все более живым и не лишенным своеобразного пляжного уюта — во дворе висели детские качели в форме антилопы, на газоне лениво развалилась рыжая кошка, а из окон торчали цветочные горшки и корешки книг. Это был светлый двухэтажный дом с плоской крышей и белоснежными козырьками над широкими окнами, а на заднем дворе виднелся голубоватый край бассейна. Океан отсюда был не виден, но прекрасно слышен вкупе с криками чаек и доносившимся из колонок голосом Синди Лопер, и по заверениям Нэнси стало ясно, что расстояние до пляжа отсюда составляло не больше пятнадцати минут. Несмотря на голод, одолевший во время перелета и двухчасовой поездки, им всем хотелось поскорее отправиться к воде и окунуться в спасительную прохладу, пахнущую солью и ветром, но когда Майк воодушевленно втащил на порог чемодан, готовый обосноваться в первой же попавшейся комнате и вознося безмолвную молитву укатившим во Францию родственникам, оставившим целый дом им на попечение, мама принялась с упоением посвящать их в детальный распорядок недели, в котором каждый день был расписан по минутам и непременно включал в себя до безумия важную, по ее мнению, активность вроде походов по местным антикварным магазинам, закупку сувениров и посещение памятников культуры. Майку, который прикатил к океану исключительно для того, чтобы нежиться на горячем песке и с чистой душой деградировать, выкинув из головы все упоминания об университете и образовании в целом, захотелось взвыть. — У нас каждая ночь в полном распоряжении, — утешил его Уилл, когда они завалились в хозяйскую спальню с гигантской кроватью у центра стены, опередив Нэнси и Джонатана на лестнице в игре в догонялки, словно кучка детсадовцев. — Мама прибьет меня, если я откажусь с ней таскаться по этим рынкам, — вздохнул Майк, с размаху кидаясь на пружинистый матрас. Уилл плюхнулся рядом, с задумчивым видом разглядывая разукрашенный пастельными узорами, похожими на волны, потолок. — А ты не отказывайся, вдруг там будет что-то интересное, — услужливо посоветовал ему Байерс, находя его ладонь своей на покрывале. Майк в очередной раз убедился, что пугающая активность его матери совсем Уилла не напрягала, в отличие от него самого, уже представляющего, как она на каждом отдаленно симпатичном углу просит Джонатана щелкнуть их на память. — Я не хочу рыться в цветастых шмотках на местном базаре, я хочу утащить тебя в какую-нибудь лагуну подальше от людей и повести там остаток жизни, — удрученно проныл Майк, поворачивая голову так, чтобы застать насмешливо фыркающий профиль Уилла. — Я тоже много чего хочу, — ему абсолютно нагло продемонстрировали дразнящий язык, — но меньше всего слушать о твоих нелепых страданиях. Майк, все хорошо, — Уилл поднялся на постели и уселся по-турецки, крепко переплетая их пальцы, — мы в Майами, погода прекрасная, у нас нет никаких забот, нас ждет целая неделя чистого удовольствия, и обо всех растратах позаботились твои родители, которые жутко тебя любит и соскучились. Хватит попусту сотрясать воздух. — Я так и знал, что тебе абсолютно плевать на мою полную неспособность выдерживать больше часа без поцелуев. Спасибо, что так печешься о моих потребностях, не стоило, — обиженно припечатал Майк, но Уилл моментально уловил изменения в его настроении и пораженно покачал головой, не в состоянии скрыть улыбку. — Ты такой обманщик, — мягко пожурил он, заставляя уголки чужих губ предательски дрогнуть, — твой рекорд вовсе не час! — Проверим, что будет, когда я рухну без чувств от солнечного удара и недостатка Уилла Байерса в крови ровно через час, — с серьезной миной выдал Майк, заставляя Уилла окончательно покатиться со смеху и тут же накрывая его счастливо растянувшиеся губы своими — надо же им обозначить точку отсчета. Хорошее настроение Уилла и исходящая от него атмосфера беззаботного веселья, которое стало все чаще навещать его последний год, легко прогоняли мрачные мысли, внушая, что всё вокруг них действительно складывается наилучшим образом, а любое событие и действие приводит к положительному исходу, например, поцелуям на огромной мягкой постели в комнате его тети. — Думаешь, нам отдадут эту кровать? — запыхавшись, спросил Майк, когда легкие начали гореть, а кончики пальцев — покалывать от желания стянуть с чужих плеч футболку. — У меня есть пара мыслей насчет ее использования. Прежде, чем Уилл успел ответить, в коридоре послышались шаги, и им пришлось отлипнуть друг от друга, буравя выжидающим взглядом порог комнаты, в котором вскоре объявились Нэнси и Джонатан. Майк недовольно пробормотал слышное только для Уилла «началось». Ладно родители и Холли — по ним он и правда успел соскучиться за последние полгода и готов был потерпеть их шумное, гиперопекающее присутствие в одном доме, но Нэнси третировала их с Уиллом съемную квартиру своими еженедельными визитами на выходных с такой настойчивостью, словно у нее не было кучи работы в типографии, о которой она так любила повозмущаться на досуге, пичкая холодильник Майка полезными овощами. — Вот вы где! — сестра по-хозяйски влетела внутрь, волоча за собой чемодан, что моментально до глубины души возмутило его. — Майк, выметайся, хозяйскую спальню отдали нам с Джонатаном. — Советую занять гостевую, пока Холли не облюбовала там пианино, — любезно посоветовал Джонатан, бесцеремонно водружая фотоаппарат на письменный стол, однозначно давая понять, что дележка спальни обсуждению не подлежит. — Но через гостевую комнату все ходят, чтобы подняться на второй этаж! — запротестовал Майк, раздраженно подскакивая на кровати. — И там окна выходят на соседний двор, где играют дети, — тоскливо подхватил Уилл, умоляюще уставившись на Нэнси. «Играют» было скорее милостивым преуменьшением — когда они поднимались сюда, крики соседских чад долетали даже до второго этажа, что моментально привело Холли в восторг и заставило Майка в ужасе содрогнуться. — Можешь даже не пытаться, Уилл, эти твои страдальческие глаза-блюдца могут надурить исключительно моего брата, — Нэнси сочувственно похлопала его по плечу, и Майк сердито дернулся в сторону. — Да и зачем вам такая большая комната? — с искренним недоумением спросила сестра, удивляясь чужому упорству в отстаивании спальни. — Все равно мы большую часть дня будем вне дома. «Но спать-то мы будем здесь!» хотел запальчиво напомнить ей Майк, однако вовремя наткнулся на предостерегающий взгляд Джонатана, который с жутковатым прищуром ждал его ответа. Взгляд этот читался скорее как «Да, Уилер, на черта вам такая большая кровать?». Уилл божился, что не говорил брату про них, но Майк подозревал, что Джонатан сам обо всём догадывался и теперь пасёт каждый его шаг. Иногда Майку казалось, что Нэнси тоже их раскусила и только ждет удачного момента, чтобы припереть их к стене. — Черт с вами, можете долбиться тут в десны сколько угодно, — окончательно психанул он, хватая Уилла за запястье и вылетая за порог, пока вслед ему не понеслось что-то похлеще задушенного вздоха сестры. На самом деле, гостевая комната была не такой уж плохой — светлая и просторная, она казалась выуженной из любимых журналов его мамы о домашнем интерьере. Обставлена она была со вкусом и в соответствии с последними модными тенденциями, и весь дом в целом выглядел так, словно совсем недавно подвергся капитальному ремонту. В комнате действительно было пианино, и пока не стало поздно, было бы неплохо уберечь его от глаз Холли, у которой пока не закончилась фаза одержимости вещами, способными поднять весь дом в семь утра на уши вроде старой гитары Майка, поэтому возможно то, что гостевая комната отошла именно им с Уиллом, в конечном итоге было к лучшему — помимо музыкального инструмента здесь также нашлась кровать гораздо более скромных размеров, но способная вместить в себя двух взрослых парней, письменный стол, небольшой книжный шкаф, куча тумбочек, распиханных по углам для удобства, и телевизор. А еще здесь были плотные шторы и запирающаяся дверь, что не могло не радовать. Во время позднего завтрака, за которым они отправились в прибрежное кафе неподалеку, выяснилось, что родители останутся в гостиной в противоположном конце дома, а Холли в детской на втором этаже, поэтому к моменту, когда они дружно собрались на пляж, Майк окончательно расслабился. Воздух возле океана был влажным и прохладным, а вода — чистой и прозрачной, легкий бриз раздувал распушившиеся от смены климата волосы и ощущался настоящим благословением после раскаленного асфальта и сухого зыбучего песка, жар от которого обжигал даже через обувь. Несмотря на то, что мама выкупила половину стойки с солнцезащитным кремом, а Уилл чутко втер большую часть тюбика в его плечи, Майк чувствовал, как от беспощадного солнца кожа на его торсе краснеет и грозится полопаться, а кончик носа горит и зудит. Но то была приятная боль, едва заметная за шумом волн и напоминающая об ощущении легкой беспечности. — У тебя веснушки стали еще ярче, — с нежностью заметил Уилл, когда они вдоволь наплескались и улеглись под зонтом на расстеленном пледе. К счастью, у мамы не было никаких сверхважных планов на первый день, и они были вольны торчать у океана до самой ночи. Солнце потихоньку начинало клониться к закату, но все еще било в самые глаза, которые Майк сонно разлепил, услышав слова Уилла. Они вылезли из воды совсем недавно, оставляя восторженно плескающуюся в круге Холли на попечение Нэнси и папе, пока мама уломала Джонатана устроить ей фотосессию в новом купальнике на пирсе. Народу на пляже с самого начало было немного — все отели для туристов находились слишком далеко от жилых районов, — а после обеда побережье пустело всё стремительнее, и Майк с удивлением отметил, что кроме их семьи, группы отвязных подростков в опасной близости от буйков и редких парочек с детьми и собаками, вокруг почти никого не наблюдалось. Ему жуть как хотелось целоваться, стряхивая с бедер Уилла, плотно обхваченных темно-зелеными плавками, влажные песчинки и дотрагиваясь прохладными от воды пальцами до чужой шеи, которая многообещающе грозилась покрыться мурашками от первого же его касания, но смотреть на него, умиротворенно прикрывшего глаза и греющегося под теплым солнечным светом, казалось более важным, почти необходимым, словно лежащий на животе Уилл, отложивший в сторону скетчбук с карандашом и подставивший порозовевшие щеки для солнечных поцелуев, был явлением не из этого мира, восьмым чудом света, которое Майк мог больше никогда не увидеть. Он наверняка выглядел как полный идиот, не в состоянии оторваться от созерцания чего-то настолько обыденного и простого, но порой внимание его привлекали такие мелкие бытовые детали, при этом оставляющие в сердце глубочайший отпечаток, что Майк сам себе поражался — он мог не моргая глазеть, как Уилл разговаривает по телефону, готовя ужин и улыбаясь голосу Оди на том конце провода; как Уилл неосознанно подпевает песням по радио во время рисования, слегка дергая бедрами в такт; как Уилл листает комиксы перед сном, забавно морща нос при зевании и сонно хлопая слипающимися ресницами; как Уилл сидит на диване перед телевизором в его толстовке, абсолютно очаровательно прижимая к груди подушку и активно запихивая за щеки попкорн, не в состоянии оторваться от захватывающего сюжета на экране — проще говоря, Майк способен был подвиснуть на сущих мелочах, если дело касалось Уилла Байерса. Он думал, что когда они начнут встречаться, это перестанет пугать его так же сильно, как в подростковом возрасте, но порой все равно приходил в легкий ужас от того, насколько сильно он был к Уиллу привязан на всех мыслимых и немыслимых уровнях, будь это невнятное, украденное жеванием бутерброда пожелание доброго утра, без которого день казался пустой тратой времени, или объятия по вечерам, ради которых Майк так торопился уходить с университетских тусовок. Пугало это не только своей силой, но и исключительностью — Майк не мог припомнить ни одного человека, события или предмета в своей жизни, так прочно обосновавшемся в его сердце. Уилл был всеми книгами о запредельной любви и вечной дружбе, всеми поздними, раскрашенными солнечными зайчиками утрами, всеми теплыми детскими воспоминаниями и запахом мягких игрушек, всеми любимыми песнями, которые играют по радио в самый неожиданный момент и остаются мелодичным мотивом в памяти до самого вечера, всеми прерывистыми поцелуями у двери их спальни и срывающимися стонами над его ухом — Уилл был всем, что Майк в своей жизни когда-либо любил. Иногда ему просто не верилось, что Уилл достался именно ему — не могло такого быть, чтобы всякий, кто замечал Байерса, не захотел его себе. Майк с детства ужасно не любил делиться, а усилившиеся в подростковом возрасте сомнения в себе раньше часто заставляли думать, что хороших людей в своей жизни он попросту не достоин, его необъяснимая одержимость Уиллом с младших лет делу не шибко помогала, поэтому когда они впервые поссорились из-за его ревности, ни для одного из них это не стало неожиданностью. Майк потратил приличное количество времени и нервов на то, чтобы его нездоровые повадки всё вокруг держать под контролем больше не становилось камнем преткновения, но иногда с ними совсем ничего нельзя было поделать. Черт возьми, даже гребаное солнце, которое так хладнокровно расправлялось с бледной кожей Майка, превращая его в вареного рака, на Уилле оставляло лишь осторожные прикосновения, обещающие через несколько дней перейти в ровный медовый загар без проблем вроде слезающей кожи и ожогов. — Что? — с озорной улыбкой спросил его Уилл, когда разглядывание затянулось на время, счет которого Майк окончательно потерял. — Я люблю тебя, — просто сказал он, с разливающимся под ребрами счастьем наблюдая, как светлые глаза напротив загораются радостными искрами. Уилл всегда так реагировал на три простых слова, и Майк обожал повторять их в самые случайные моменты. — И я люблю тебя, — мягко ответил Байерс почти шепотом. Майк, приподнимаясь, наклонился и поцеловал его в родинку на предплечье. Со стороны казалось, будто он просто заглядывает Уиллу за плечо, чтобы посмотреть на рисунок. Взгляд и правда скользнул к бумаге с океанским пейзажем. — Красиво, — искренне заметил он, разглядывая легкие абстрактные штрихи карандаша. — Как у вас дела, мальчики? — мама неожиданно возникла рядом с их зонтиком, довольно приподнимая солнечные очки с лица на пышную челку. Океанский бриз развевал голубое парео, повязанное на ее груди, а в руках она держала небольшую корзину, из которой ароматно тянуло жареным мясом. Майк вдруг только сейчас понял, что жутко проголодался. — Круто выглядишь, мам, — прокомментировал он наряд родительницы, засветившейся от его слов ярче загороженного ее объемной прической солнца. — Вы похожи на супермодель, — добавил Уилл, приподнимаясь, чтобы стряхнуть с локтей песок. — Прекратите подлизываться, я бы и так вас накормила. Она с улыбкой поставила на соседний плед, пригвожденный к земле парочкой внушительных булыжников, корзину и принялась доставать контейнеры с мясом, картошкой и фруктами. За ее спиной Майк заметил утомленно плетущегося к ним Джонаната, который наверняка изрядно попотел, выполняя все мамины прихоти во время фотографирования, и не смог скрыть злорадной ухмылочки. Вскоре к ним подтянулись остальные, и к моменту, когда они смели подчистую всю корзину, солнце окончательно соединилось с линией горизонта, будто бы окунаясь в океан. Вода окрасилась в насыщенный оранжевый цвет, и пляж опустел, хотя в зарослях тропических кустов и пальм неподалеку Майк видел отблески огня. Бредя домой по прохладному асфальту и вслушиваясь в многочисленные голоса незнакомцев на ярких, светящихся неоновыми вывесками улицах, Майк вдруг ощутил себя безумно уставшим и как никогда счастливым. Несмотря на то, что конечности передвигались с удивительным сопротивлением, а кожа продолжала гореть, на душе у него было легко и спокойно. Они с Уиллом замыкали их небольшую компанию, пока отец, обвешанный пляжными сумками, вел их по оживленной шумной улице, мама и Нэнси с интересом разглядывали ларьки с сувенирами и бижутерией, а Холли, улегшаяся на руках у Джонатана, сонно моргала им с мечтательной улыбкой на лице. Майк улыбнулся ей в ответ и пожалел, что Джонатан уже убрал камеру в сумку. Когда они вернулись домой и по очереди сходили в душ, смывая с себя океанскую воду и прилипчивый песок, время близилось к полуночи. Майк хотел дождаться Уилла, но на фоне голоса телеведущего, бубнящего факты о животных, его нещадно клонило в сон. Он задремал на какое-то время, а когда проснулся, экран телевизора уже потух и Уилл мерно сопел у него под боком.

***

На следующее утро плечи и спина у Майка горели так, словно кто-то всю ночь с усердием водил по ним наждачкой, и теперь всякий раз, когда он пытался перевернуться или хотя бы немного сдвинуться с места, обожженную кожу пронзало режущей болью. Уилл проснулся гораздо раньше и, с трудом растолкав его и выяснив причину мучительных стонов, пропал за дверью, явившись обратно к моменту, когда Майк уже вновь отрубился и чувствовал осторожные прикосновения холодного геля к своим плечам сквозь пелену утренней дрёмы. Будь его воля, он бы провёл в постели весь день, и носа не показывая из прохладного темного дома, но во второй раз его разбудила уже мама, и уж она точно не церемонилась с его бесчисленными заверениями в том, что он встанет «через пять минут» — фраза, которая в дуэте с надутыми щеками и умиленно заломанными бровями обводила вокруг пальца исключительно Уилла. — Ты проспишь все каникулы! — упрекнула она его, бесцеремонно стаскивая с постели одеяло и распахивая шторы, чтобы пустить в комнату яркий солнечный свет, тут же бьющий по глазам. Майк обреченно застонал в подушку, всерьез раздумывая над тем, чтобы запустить ею в нерадивую родительницу, но она вновь скрылась в недрах гостиной, напоследок сообщая, что в первой половине дня они едут на Бэйсайд. — Зачем так рано вставать? — сердито бурчал он, с трудом запихивая в себя омлет, когда они собрались на кухне, чтобы позавтракать. На часах значилось только девять утра, и одной из причин, по которой Майк так рвался к океану, была возможность отоспаться после экзаменов, которой его так нагло лишали в первый же день. То, что Уилл всё утро увлеченно трещал с его сестрой, подозрительно энергичной для человека, вылезшего из кровати даже раньше Майка, ситуацию только усугубляло. Засыпая накануне, он мечтал о том, что будет нежиться в кровати до самого обеда, а при идеальном раскладе — что родители и сёстры, прихватив Джонатана, смоются на пляж, оставляя дом в их с Уиллом распоряжении. Теперь мама распиналась о том, как ей не терпится спустить все отцовские отпускные на шопинг и сувениры родственникам, а Уилл едва обращал на него внимание, разглядывая раскраски Холли. — Поедем утром, пока еще солнце не высоко, иначе ты опять сгоришь, — ответила она, с деловитым видом размазывая масло по бутербродам. — А после обеда опять на пляж. — Вот именно: я сгорел, и мне надо отлежаться, — ухватился Майк за первую же возможность соскочить с семейного времяпровождения, — ты же не хочешь, чтобы я своим нытьем испортил вам весь шоппинг? — Ты едва с нами разговариваешь, уверена, Уилл выдержит твой бесконечный поток возмущений, раз уж он терпел тебя целый год, — вставила вместо Карен Нэнси, вставая из-за стола и невозмутимо приподнимая брови, увидев его вытянувшуюся физиономию, которую можно было интерпретировать только как «какая же ты предательница». — Вот и чудно, — заключила мама, потрепав его по спутанным с ночи волосам. — Расчешись, дорогой. — Или подстригись, — отец не упустил случая в очередной раз высказать своё мнение по поводу прически сына, но сразу же смиренно капитулировал, едва завидев его испепеляющий взгляд. — Мне нравятся твои волосы, — утешающее заверил его Уилл, когда они вышли во двор, чтобы не слушать перепалку родителей, которая была извечным спутником семейных поездок, и чтобы Майк грешным делом не придушил Нэнси, заставляющую его заправить за собой постель. Холли увязалась за ними, волоча в руках свою растрепанную Барби и глядя на Уилла взглядом, который Майк скрепя зубами мог окрестить только как «влюбленный». — А мои? А мои? — тут же принялась донимать сестра, неуемно прыгая вокруг Байерса и то и дело подхватывая его за руку. — И твои тоже, — с улыбкой успокоил ее Уилл, позволяя вцепиться в свое запястье. Майк раздраженно закатил глаза, игнорируя самодовольно выставленный ему язык. — У меня длиннее, — ехидно заметила Холли, и он едва не задохнулся от изумления, поражаясь ее наглости, умещавшейся в таких гигантских количествах в столь маленьком и худеньком теле. Роль единственного ребенка явно не шла ей на пользу. — Уиллу не нравятся блондинки, — злорадно парировал он, хватая Байерса за вторую руку. Не к месту вспомнился его белобрысый однокурсник, который целую неделю уламывал Уилла пойти к нему на день рождения. Майк тогда показательно явился к нему на порог вечером, чтобы забрать Уилла домой, и убедился, что за его натянутой улыбкой всем особенно любопытным было понятно, что ловить с Байерсом нечего. — Она невыносимая, — буркнул он, когда младшая сестра, восторженно завопив, ускакала тискать кошку, которую они вчера приметили на газоне. Майк так и не понял, чья она, но был жутко благодарен, что ленивое животное развалилось именно у них во дворе, позволяя хотя бы на время отвлечь внимание ребенка. — Ей десять, — с укором ответил Уилл, словно возраст девчонки должен был стать оправданием ее бесцеремонным попыткам увести у Майка парня. — Вот именно, чем раньше мы спустим ее с небес на землю, тем лучше, — констатировал он с такой серьезностью, словно вещал с экранов телевизора об особенностях детской психологии. — Да? Может, тогда тебе не стоит подначивать ее и вступать в спор с десятилеткой? — рассмеялся Уилл, покачав головой. — Подначивать? — Майк состроил удивлённый вид, привлекая его ближе, пока их бедра не оказались в считанных сантиметрах друг от друга. — Я всего лишь сказал правду, не моя вина, что бедная Холли не унаследовала от своего брата его шикарные темные волосы, от которых ты в таком восторге. — Иногда я правда поражаюсь тому, как твоё эго до сих пор не пробило потолок, — насмешливо прошептал Уилл ему в губы. — Пекусь о том, чтобы у тебя всегда была крыша над головой, — Майк, не удержавшись, клюнул его в нос и отстранился как раз к моменту, когда родственники всей гурьбой вывалились на крыльцо, готовые, наконец, ехать. Дорога до рынка должна была занять не больше получаса, но в центре были ужасные пробки, поэтому им пришлось задержаться, и на место они прибыли лишь к одиннадцати утра, когда солнце уже начинало прилично припекать, а народу между узкими улочками с прилавками было столько, что не протолкнуться. К собственному удивлению, Майк понял, что на рынке ему нравится, и даже шумная толпа, громкая музыка и горящие под тканью футболкой плечи не могли испортить впечатления от прибрежного бриза, который долетал до них с кромки океана, ярких улыбок довольных новыми приобретениями покупателей и праздной суеты, которая обычно посещает лишь перед долгожданными поездками и крупными торжествами. Они с Уиллом нашли у одного из прилавков футболку абсолютно уродливой расцветки с изображением скейта и без раздумий купили ее для того, чтобы вручить Макс, представляя ее вытянувшееся в безмолвном ужасе лицо. — Будет знать, как утюжить мне мозг по поводу стиля, — довольно припечатал Майк, закидывая футболку в рюкзак. Они приобрели красивую фарфоровую статуэтку в виде русалочки для Джейн и забавные плавки со спортивными лозунгами для Лукаса, а Дастину нашли новую бейсболку с надписью «когда я хочу услышать что-то умное, то начинаю говорить». Родители затерялись в одной из сувенирных лавок, а Нэнси и Джонатан составляли компанию Холли у магазинчика с детскими товарами, поэтому Майк, с облегчением поняв, что в ближайшее время мама не собирается предлагать им примерить очередную рубашку вырвиглазного цвета, потащил Уилла к побережью, где расположились маленькие фургончики с едой, широкие скамейки и длинный белоснежный пирс, на котором собрались толпы чаек. Воздух здесь пропах жареными морепродуктами и крашеным деревом, а голос Стиви Никс долетал лишь отдаленно, создавая странную атмосферу отстраненности, словно весь остальной рынок, огражденный рядом магазинов и небольшим низким забором, находился в другой реальности, где вокруг них сновали кучи людей, спешащих опустошить свои кошельки как можно скорее, и излишне добродушных продавцов, стремящиеся всучить им как можно больше безделушек. — It’s only me who wants to wrap around your dreams and… — негромко пропел Майк, пытаясь попасть в тон Стиви и беспорядочно перебирая волосы на макушке Уилла. Они устроились на одной из дальних скамеек — Майк, откинувшись на деревянную спинку, а Уилл — уложив голову ему на колени. Джинсовые шорты едва доходили до края его бедер и почти полностью прятались за длинной, не по размеру широкой футболкой, которая теперь скаталась на животе, открывая вид на слегка потемневшую кожу ног. Если бы Майк не валялся между них при любом удобном случае, то не заметил бы разницы в оттенке. — Have you any dreams you’d like to sell? — подхватил Уилл, задумчиво разглядывая беспокойно плещущийся перед ними океан. Волны не достигали ровного каменного выступа, который ограждал зону отдыха от побережья, но при особенно сильных ударах холодные брызги долетали и до них. — Dreams of loneliness, — пробормотал Майк в чужое запястье, приподнимая руку Уилла для того, чтобы оставить короткий поцелуй на тыльной стороне ладони. — Ты любил эту песню в старшей школе, — напомнил он, бережно перебирая мягкие волосы под пальцами. — Оди обожает эту группу, — ответил Уилл, от удовольствия прикрывая глаза. Майку показалось, он вот-вот заснет — настолько умиротворенно он выглядел у него на коленях. — О чем ты думаешь? — едва слышно прошептал Майк, нависая над его лицом. Уилл совсем немного приоткрыл глаза и улыбнулся ему. — Что я счастлив, — просто ответил он, смотря прямо и абсолютно спокойно, при этом заставляя сердце Майка выделывать кульбиты под ребрами. Удовольствие зыбким теплом расплылось у него в груди, а подрагивающие пальцы вплелись в чужие волосы с легким напором, немного оттягивая. — Что ты делаешь меня счастливым, — невозмутимо исправился Байерс, словно не замечая очевидных проблем Уилера с самоконтролем. — А ты? — Что я очень хочу тебя поцеловать, — выдохнул Майк, стремительно накрывая его губы своими. Он готов был признать, что слегка драматизировал, когда затевал всю ту игру одного актера по поводу ограничения в прикосновениях и поцелуях, но чем больше приходилось держать руки при себе, тем всё менее абсурдным казались эти переживания. На вкус Уилл ощущался точно квинтэссенция солнечного света и океанских брызг, от которых по позвоночнику бежали мурашки. Под прикосновением его ладони, накрывшей затылок Майка в попытке притянуть его ближе, Уилер плавился, словно молочный шоколад под июльским солнцем, осторожно скользя рукой под смятый край футболки на чужом животе. Уилл протяжно застонал в его рот, когда соприкосновение их языков идеально совпало с горячими ладонями Майка на его тазобедренных косточках, и слегка толкнулся бедрами ему навстречу, умоляя о чем-то более решительном и смелом. — Молодые люди, вы здесь не одни! — незнакомый голос, наполненный открытым осуждением, заставил их резко оторваться друг от друга. Майк поднял помутившийся взгляд на требовательно взирающую на них женщину лет сорока, держащую за руку, по всей видимости, своего маленького сына, который пялился на них с Уиллом с таким нескрываемым интересом, словно ему включили любимый мультик. — Извините, — вежливо попросил ее Уилл, отстраняя Майка осторожным толчком в грудь. Она фыркнула себе под нос что-то про обнаглевшую в край молодежь и плюхнулась на соседнюю скамейку, как будто в округе больше не было свободных мест, а пляж не пустовал последние полчаса. Майк хотел было из вредности выкинуть что-нибудь похлеще обычного поцелуя, но заметил, что Уилл едва сдерживает смех, и они поспешили убраться с пляжа, чтобы вдоволь нахохотаться над потерянным выражением лица ее ребенка, очевидно собирающего мучить мать расспросами о двух целующихся мальчиках ближайшие пару лет. Вскоре их нашли нагруженные горой покупок родители, а затем они все отправились в кафе неподалеку, чтобы пообедать. Обделенный нормальным завтраком из-за раннего подъема, Майк теперь уплетал пасту за обе щеки, автоматически кивая на все вопросы мамы, которая как обычно решила, что совместный прием пищи — это повод устроить детям допрос с пристрастием. В такие моменты проще было согласиться со всем, что она говорит, и не рыпаться. — Тогда почему бы тебе не взять ее номер? — непринужденно поинтересовалась родительница, заставляя его резко вскинуть голову, отрываясь от обеда. За столом повисла мрачная давящая тишина, и Майк на секунду пожалел, что Холли, утащившая Джонатана смотреть с ней на рыбок в аквариуме снаружи кафе, не могла разрядить обстановку каким-нибудь нелепым замечанием про кислый суп или проглядывающуюся отцовскую лысину. Мама выжидающе уставилась на него, откладывая в сторону приборы, отец задумчиво жевал свой стейк, Уилл уткнулся в бокал с колой, а Нэнси выглядела почти разъяренной. С чего бы это? — Мам, прости, я не слушал почти всё, что ты наговорила за последние… эм, минут пятнадцать, — виновато признался Майк, молясь, чтобы она разразилась гневной тирадой, а не стала повторять вопрос. — Я спросила, нравится ли тебе наша официантка, — она кивнула на невысокую смуглую брюнетку, взмылено бегающую от столика к столику. Майк даже не заметил, когда она принесла им еду, что уж говорить о том, что он абсолютно не запомнил, как выглядит ее лицо. — Ты кивнул. — Ну, очевидно, я сделал это по инерции, так что ответ нет, — отрезал он, в панике пытаясь поймать взгляд Уилла, упорно разглядывающего что-то в карте меню. — Почему нет, милый? — тут же принялась допытываться мама. — Ты ей, кажется, тоже понравился! — заверила она с заговорщицким видом. — Мам, пожалуйста, не начинай, — почти взмолился Майк, — она вообще не мой тип. — Ну а кто тогда твой тип? — огорченно спросила она. — Ты уже так давно ни с кем не встречаешься, меня это беспокоит. Я не хочу, чтобы ты до конца своих дней был одинок. Знаешь, Уилл не всегда будет рядом, чтобы… — Мам, прекрати! Не впутывай его в это! — воскликнул Майк, ощущая, как его спокойствие, навеянное их с Байерсом мечтательным прожиганием времени на пляже, стремительно трещит по швам, а кровь стынет в жилах от ужаса. Он уже собирался выскочить из-за стола, чтобы прекратить этот нелепый разговор, но его неожиданно спасла Нэнси. — Мам, всему своё время, ты же сама всегда говоришь, — примирительно заметила сестра, — уверена, Майк найдет своего человека и скажет нам о нем, когда посчитает нужным. — Майку показалось, что в глазах ее промелькнуло что-то похожее на сочувственное понимание, но эмоция была слишком мимолетной, чтобы всерьез ее заметить. — Как скажете, — безнадежно вздохнула Карен, — просто хотелось бы, чтобы это время пришло поскорее, — она многозначительно глянула на сконфуженного сына. — Мы не вовремя? — неловко спросил Джонатан, помогая Холли усесться к себе на коленки и заграбастать тарелку с картошкой фри. Видимо, выяснив, что она не во вкусе Уилла, девочка решила сменить тактику и теперь настойчиво висла на старшем Байерсе. — Все хорошо, — с улыбкой заверила его Нэнси, мягко целуя в щеку. Разумеется, аппетит после этого разговора у Майка напрочь пропал, и он воспользовался первой же возможностью смыться подальше от матери, прячась на заднем сидении джипа с плеером и наушниками. Он ненавидел такие моменты — когда приходилось сбегать, поджав хвост, не в состоянии вымолвить хоть одно разумное слово ей в ответ, — потому что ощущение злой беспомощности отбрасывало его на несколько лет назад, в старшую школу, когда он точно так же не мог признаться ей в том, почему он курит, слушает музыку, от которой взрываются барабанные перепонки, и рявкает на каждую ее безобидную просьбу. Он предпочитал думать, что оставил этого запутавшегося, испуганного ребенка в прошлом, но всякий раз, когда мама наседала с вопросами, разворачивающим в клочья его нутро, хотелось провалиться сквозь землю. — Ты в порядке? — Майк стянул наушники и скорее прочитал по губам, чем услышал, что сказал Уилл. Он забрался к нему на заднее сидение и, скинув кеды, подобрал коленки к груди, внимательно вглядываясь Майку в лицо. — Я серьезно не слышал, что она спросила, — спешно принялся оправдываться Уилер, — извини за это… всё. — Все нормально, — тихо сказал Уилл, — это не твоя вина. — Если бы я сказал им… или хотя бы ей… — покачал головой Майк, — она бы бросила эти идиотские попытки свести меня с первой попавшейся девчонкой. — Это не так просто, — попытался успокоить его Байерс, и Майк вдруг ощутил знакомое раздражение — безропотная поддержка Уилла, которая его самого загоняла в яму, не столько выводила из себя, сколько лишала сил. — Хватит меня оправдывать, — недовольно попросил он, тут же жалея о сказанном: на лице Уилла промелькнуло тревожно-болезненное выражение, тут же замаскированное стальным хладнокровием. — Тогда прекрати нас обоих мучить своими угрызениями совести, — напоследок бросил он, покидая салон машины. Майк подавил желание кинуться следом, зная, что не скажет сейчас ничего толкового и только усугубит ситуацию. Они не поссорились, по крайней мере, не пока, но ничего хорошего этот разговор не предвещал, и горький осадок, оставшийся после него, только убедил Майка в том, что если он как можно скорее не разберется со своими мыслями и страхами, то навредит в первую очередь Уиллу. Домой они ехали в утомлённой тишине. Холли заснула у него на плече, Уилл и Джонатан тихо о чем-то разговаривали на сидении в середине, а Нэнси удрученно разглядывала пейзаж за окном, время от времени посылая ему нечитаемый взгляд, суть которого Майк никак не мог расшифровать. Иногда ему казалось, что она смотрит с жалостью, иногда — что с укором. Большую часть вечера, который они провели на пляже, Майк проспал. Уилл своим присутствием не баловал и предпочитал проводить время с братом, что Майк полностью понимал — он бы и сам с собой сейчас не стал разговаривать. Когда они вернулись домой и поужинали доставкой из ближайшей пиццерии, все разошлись по комнатам, но Майк малодушно боялся оставаться с Уиллом наедине, чтобы не подкидывать дров в костер, поэтому обосновался на веранде у бассейна, лаская кошку у своих ног. Через полчаса свет в доме потух, гостевая спальня не стала исключением, и Майк, наконец, вытянул из кармана потрепанных джинсов пачку с сигаретами. Едкий дым, заполнивший всё пространство вокруг, показался ему высшей формой наслаждения — он не брал в руки сигареты со старшей школы. Отоспавшийся под закатным солнцем, Майк просидел у холодной воды до поздней ночи, а когда вернулся в их с Уиллом комнату, мимолетно коснулся губами чужого лба и нырнул под одеяло, благоразумно держа длинные конечности при себе, как бы сильно ему ни хотелось обратного.

***

На следующее утро Майк проснулся даже раньше Уилла — в действительность его выдернул странный мрачный сон: его нельзя было назвать кошмаром, но он оставил после себя неприятное тянущее чувство в груди, и Майк не смог припомнить ни одной детали о нем после пробуждения за исключением лестницы в их средней школе, окрашенной почему-то в грязный розовый цвет. Это был один из снов, после которых обычно радуешься, что проснулся в другой реальности, и наткнувшись осоловелым взглядом на укутанного в одеяло по самый нос Уилла, Майк почувствовал, как в груди разливается теплая нежность. На секунду ему показалось, что они в Нью-Йорке, в их небольшой квартире недалеко от его университета, а за окном простирается зеленый парк, который осенью окрашивается в оттенки закатного солнца, и Уилл целыми часами может проводить там время на скамейке, перелистывая бесчисленное количество набросков, пока Майк пытается вникнуть в суть работ Рильке. Однако вместо шума утреннего города с окна доносился лишь детский лепет, за которым вскоре последовал визг, очень похожий на Холли, и встревоженный голос его мамы. Майк поморщился от пронзительного вопля, а Уилл резко распахнул глаза, встречаясь с ним растерянным взглядом. — Все нормально, это дети играют, — поспешил успокоить его Майк, поднимаясь с постели и закрывая окно. За стеклом он заметил радостно хохочущую сестру с водным пистолетом в руках и пару соседских ребятишек, скачущих вокруг нее в мокрых майках. Судя по грозному виду матери, спешащей к ним со стороны центрального входа, веселиться им осталось недолго. — Доброе утро, — тихо, с несвойственной ему осторожностью поприветствовал Майк, вернувшись в постель. Уилл промычал что-то неразборчивое в ответ и вновь нырнул под одеяло, утыкаясь лбом куда-то ему в ребра. Майк не решился тревожить его во второй раз и подхватил с тумбы роман, который начал вчера на пляже, стараясь не обращать внимания на возню на кухне — Нэнси, по всей видимости, грозилась поднять их временное пристанище на воздух. К тому времени, как Уилл проснулся окончательно, а игнорировать шум за стенкой стало невозможно, их конечности уже оказались сплетены в крепкий кокон ленивого тепла, а рука Майка по странному стечению обстоятельств нашлась у Байерса на лопатках, методично выводя на мягкой коже понятные лишь ему одному узоры. — Сколько времени? — прошелестел Уилл откуда-то из его подмышки, упорно отказываясь и нос показывать из своего укрытия. Тонкий солнечный луч ударил в призмы люстры над их головами и разбежался по скошенным стенам ослепительными подрагивающими пятнами света, зацепившись за лоб Уилла. — Без пятнадцати одиннадцать, — с удивлением отметил Майк, сверяясь со старыми настенными часами над дверью — на фоне недавнего ремонта они со своей потрескавшейся крышкой казались тревожащим глаз бельмом. — И твоя мама до сих пор ни разу не зашла? — Байерс, наконец, высунулся наружу, смеряя его таким испытующим взглядом, словно подозревал в обмане. Майк насмешливо фыркнул и обвел его щеку большим пальцем, накрывая любимое лицо свободной от книги ладонью, которую моментально обдало родным теплом. — Холли устроила водную битву на заднем дворе, ей пока не до нас, — объяснил Майк, получая в ответ вялое задумчивое мычание. Уилл выглядел слишком сонным для человека, улегшегося спать чуть раньше двенадцати, и у Майка под ребрами неприятно кольнуло чувство вины при случайной догадке о том, что он мог ждать его до поздней ночи. Они еще некоторое время провели в постели, нежась под пушистыми одеялами и наслаждаясь относительным спокойствием — насколько его могли обеспечить беспрерывные разговоры и шум посуды, доносящиеся с кухни, — но Майк слишком нервничал в преддверии неизбежного выяснения отношений для того, чтобы полностью расслабиться. В конечном итоге он сбежал в ванную, чтобы привести себя в порядок и собраться с духом, а когда вернулся, Уилл уже переодевался и ушел умываться сразу после него. — Ты молчишь, потому что злишься или потому что ждешь, что я скажу что-то умное? — с напускной легкомысленностью спросил Майк, поймав Байерса за руку, когда он проходил мимо постели, на которой Уилер компостировал себе мозг последние десять минут. Уилл смерил его скептическим взглядом и с вызовом вскинул брови. — По-моему, вчера ты ясно дал понять, что не желаешь об этом разговаривать. — Ну, со вчера многое поменялось, — Майк неуверенно пожал плечами, настороженно глядя на него снизу вверх. — И я должен был понять это, прочитав твои мысли? — холодно спросил Уилл, но позволил взять себя за вторую руку, вызывая в пальцах у Майка нервное, почти судорожное подрагивание — он был готов к тому, что его оттолкнут. — Нет, извини, — он отбросил мнимую усмешку и глубоко выдохнул, пытаясь собраться с мыслями. — Ты не виноват в том, что во всем меня поддерживаешь. Было глупо на тебе срываться после того, как мама меня выбесила. — Да, знаешь ли, было немного обидно, что ты рявкнул на простой вопрос, — с беспощадным хладнокровием упрекнул его Байерс. — Мне жаль. Прости, — Майк осторожно прижался щекой к его ладони, прикрывая глаза. Если бы только можно было беспрепятственно произнести вслух то, что всегда с такой легкостью просилось на бумагу. Он не мог оставить Уилла без разумного объяснения собственного поведения, но его способный часами не затыкаться рот терял сноровку всякий раз, когда дело доходило до чего-то серьезного, чего-то, способного послужить причиной потери. — Каждый раз, когда мама начинает лезть мне в голову, я как с цепи срываюсь. Словно мы опять в осени 1985, тебя нет рядом, я себя ненавижу и от тоски готов себе расшибать головы о фонарные столбы, а она пытается понять, зачем я написал матерное послание физику на стене туалета. Я знаю, да, — он не дал Уиллу прервать себя, едва заметно сжимая его ладони, — что она переживает. Как и раньше. И что сейчас все по-другому тоже знаю, но иногда это просто… сложно контролировать. Она видит то, что я не хочу ей показывать, и это выводит меня из себя. Поэтому я пытаюсь, ради какого-то идиотского акта справедливости, отобрать у нее то, что она уже знает — это ведь только моё, — и тогда она наседает еще сильнее, и… Прости, я несу чушь какую-то, — расстроено сбился Майк, отнимая чужие руки от своего лица. — Нет, все хорошо, — убедил его Уилл, выглядя слегка растерянно, — я думаю… я понимаю, о чем ты. Про «влезть в голову» и все такое, — он виновато отвел глаза, словно вспомнил о чем-то постыдном. — Иногда ее просто слишком много, — Майк бессознательно огладил большими пальцами тыльную сторону его ладоней в своих руках, — в тех местах, где я не хочу, чтобы она была. Потому что это напоминает мне о том, как раньше было плохо. Как будто… как будто годовщина травмы, как у тебя осенью, — попытался найти подходящее сравнение Майк. — Но только у меня спусковой крючок не дата и не время года, а какая-то фраза, или даже взгляд… — Когда мне плохо осенью, Майк, — прервал его Уилл, оглаживая ласковым, почти жалобным взглядом, словно больного ребенка, — я позволяю о себе заботиться. Даже когда ты выходишь за рамки абсурда со своими попытками спрятать меня дома на целый месяц, укутать меня во все твои свитера и влить в меня столько малинового чая, сколько нормальный человек выпивает за неделю. Воды, — напомнил Байерс, заставляя его обескуражено покраснеть. — Потому что я знаю, что ты сделаешь все возможное, чтобы мне помочь. Я тебе доверяю и разрешаю о себе заботиться, хотя ты прекрасно знаешь, что я не растаю от пятиминутной прогулки без зонта и твоего сопровождения. Но когда плохо тебе… — Уилл выдохнул и покачал головой, — это почти несправедливо, что ты так агрессивно меня не подпускаешь. Словно помочь тебе можешь только ты сам. Словно ты не доверяешь мне. Да и кому-либо в принципе. — Я тебе доверяю! — тут же встрепенулся Уилер, протестующе хмурясь. — Гораздо больше, чем себе. Просто иногда мне правда нужно… помочь себе самому. Я к этому привык. — Обычно ты всё делаешь лишь хуже, — грустно заметил Уилл, и в груди у Майка что-то уныло оборвалось. — Речь не о решениях, которые ты так долго не можешь принять, и даже не о твоих отношениях с родителями. Разреши хотя бы позаботиться о тебе. — Только тебе, — Майк послушно кивнул, отвечая на чужую просьбу, и утянул Уилла к себе на колени, обвивая вокруг него мелко подрагивающие руки и утыкаясь носом в сгиб между плечом и шеей. Уилл мягко погладил его по волосам и поцеловал в вихрастую макушку, и от этого простого действия Майку ужасно захотелось прижать его еще ближе, вжать плотнее в собственную грудь, чтобы то тепло, которым Уилл так беззаветно делился с окружающими, вплелось Майку между ребрами и разбежалось едва заметными лучиками до самых кончиков пальцев. Он коснулся губами тонкой кожи на чужой шее и, не ощутив никакого напряжения, принялся покрывать ее куда более смелыми поцелуями, шепча бессмысленный бред о том, как сильно он любит сокровище, послушно задыхающееся в его руках. Уилл двинулся на его коленях, устраиваясь удобнее, и Майк накрыл ладонями его поясницу, ощущая, как в груди сладко трещит убийственная смесь нежности, удовольствия и желания. — Уилл, вы готовы? — кто-то дернул ручку двери, но та не поддалась, и Майк на остаточных задворках трезвого сознания сообразил, что Байерс их запер. Он поднял голову, ловя отрывистое дыхание Уилла на своих губах, и качнулся вперед, целуя его в челюсть. — Черт, это Джонатан, — в дверь шумно забарабанили, и к отчаянному сожалению Майка, вес с его коленок пропал возмутительно скоро, а Уилл загнанно плюхнулся на покрывало рядом, отнимая его руки от своей талии. — Я забыл сказать, мы едем на выставку в город. Фото, картины, скульптуры… Если не хочешь, можешь остаться дома. Твои родители и Холли уйдут на пляж. — Все нормально, поехали, — Майк скосил глаза вниз, на заметную выпуклость в своих пижамных шортах, — но с этим нужно что-то сделать до того, как твой брат переступит порог этой комнаты. — Уилл нацепил на лицо самую невинную улыбочку из своего арсенала и вскочил с кровати. — Ванная в твоем распоряжении. Увидимся за завтраком. Майк с многострадальным стоном откинулся на постель, накрываясь одеялом и игнорируя обеспокоенный взгляд Джонатана, осмотревшего комнату после того, как Уилл отворил дверь и деловито отмахнулся на вопрос о том, чем они там занимались.

***

Выставка оказалась куда интереснее, чем ожидал Майк — они попали на небольшой закрытый пляж, в центре которого высилось внушительное бетонное здание довольно потрепанного вида, с крыши до низу разрисованное граффити. На первый взгляд казалось, что раньше это был клуб или пляжный бар, но теперь его, в полуразрушенном состоянии, решили сдать на попечение художникам и артистам в целях благотворительности или в очередной попытке добыть деньги из воздуха, и затея, к всеобщему удивлению, оказалась удачной, потому что народу внутри собралось целая тьма. Несмотря на то, что окна в этом островке искусства представляли собой пустые дыры в стене, лишенные и подоконников, и створок, и даже самого стекла, бетон сохранял внутри блаженную прохладу. Майк в глубине души сетовал на судьбу-злодейку и, как обычно это случалось, на неудачный выбор времени для поездки, потому что ему все еще чудилось, будто между ним и Уиллом осталась недосказанность, но виду не подавал, и вскоре настроение его значительно улучшилось — присутствие рядом только Нэнси и Джонатана создавало впечатление, будто они находятся в Нью-Йорке на очередной художественной выставке, и знакомая атмосфера вседозволенности и того самого чувства свободы и взрослости, которая ускользала от Майка, когда он находился рядом с родителями, вернулась, принося с собой озорные улыбки Уилла, не подающие и намека на былое напряжение, сказанные полушепотом шутки напротив нелепого фото чаек, ожесточенно дерущихся за крохотный кусок сыра, и многообещающий, блестящий странным ожиданием взгляд, разливающий приятное возбуждение в низу живота. К моменту, когда они потеряли из виду Нэнси и Джонатана, Майк уже всерьез задумывался о том, чтобы сбежать. Кожа у него горела то ли от повышающейся благодаря постоянно прибывающим людям температуре, то ли от мимолетных прикосновений Уилла, когда он случайно мазал пальцами по его запястью, пытаясь привлечь внимание к новой интересной находке на картине, или игриво пихал его бедром, если Майк напускал на себя слишком умный вид и выдавал какое-нибудь нелепое «глубоко…», когда на самом деле ни черта не имел никакого понятия, что глубокого может быть в карикатурном изображении известного ведущего ток-шоу о путешествиях. В любом случае, у него не было особого желания разбираться в тонкостях своих реакций, он был занят тем, чтобы найти возможность улизнуть от своих вечных блюстителей, поэтому их неожиданная пропажа пришлась как раз кстати. Он утянул Уилла прочь из здания, полного народу, так яро стремящегося прикоснуться к прекрасному, и они оказались позади непритязательного строения, на безлюдном песчаном пятачке между чьим-то пустующим пикапом и лавочкой с досками для серфинга, которая всем своим истасканным видом свидетельствовала о том, что волну здесь уже давно никто не ловил. Было что-то запредельно возбуждающее в том, чтобы припирать Уилла к стене, пока за ней велись высокие разговоры о живописи, творчестве и культуре, а Майк ловил губами чужое сбитые дыхание и хрипящие выдохи над своим ухом, стискивая трепещущие бока Уилла под задернутой футболкой широкими ладонями. На тонкой коже чужой шеи Майк оставлял влажное послевкусие собственной жадности, расцветающее темными следами идентичным форме его рта. На него крайне неубедительно пытались найти управу недовольным шипением, которое безуспешно выливалось в надрывный и едва различимый шепот, очень походящий на умоляющее «пожалуйста», а когда пальцы Уилла резво скользнули к кромке его шорт, мысли о сдержанности и вовсе оказались вытиснутыми удовольствием, которое прокатывалось по бедрам вместе с клеймящими прикосновениями к его разгоряченной коже. То, что Майка кто-то окликал, он понял исключительно благодаря укусу на нижней губе, на секунду вернувшему его в реальность короткой вспышкой боли. Голос подозрительно походил на его сестру, но Майку так не хотелось в очередной раз прерывать наслаждение, до которого он дорвался с таким трудом, что он принял справедливое решение игнорировать чужие попытки отыскать его, возвращаясь к занятию куда более приятному. Однако крики Нэнси становились все ближе и ближе, а через несколько секунд к ним присоединился и Джонатан, поэтому уповать на то, что эти двое мистическим образом догадаются оставить их в покое на ближайшие двадцать минут, не приходилось — Уилл оторвался от увлекательного поглаживания его живота и вскинул голову, ошалело уставившись в пустоту за плечом Майка. Если и было что-то приятное в том, что их так нагло прервали, так это абсолютно одуревшие глаза Уилла и опухшие, словно вымазанные вишней губы, которые Майк был не в состоянии рассмотреть, пока толкался бедрами меж его ног. — Майк, мы вас обыскались! — раскричалась сестра, когда наконец додумалась нырнуть в закуток, где они судорожно пытались привести себя в порядок. Если она и поняла, что Майк всеми силами сражается с желанием обрушить потолок на ее голову, ее это абсолютно не впечатлило. — Я умираю с голоду, а вы вздумали шастать по каким-то подворотням, — недовольно проворчала она, оглядывая их растрепанный вид. Очевидно, злость из-за долгих поисков выбила ее из колеи, иначе она бы непременно догадалась, что их следует деликатно оставить одних, потому что более спокойный и собранный Джонатан смотрел так проницательно и цепко, словно сразу понял, что произошло, пока они с Нэнси бегали по пляжу. — Нечего было нас бросать, — недовольно проворчал Майк, предотвращая попытки Джонатана заглянуть за кузов машины, который удачно прикраивал их с Уиллом ниже пояса, и вышел навстречу, отбрасывая опасения о том, что его может с потрохами выдать реакция собственного тела — после мечущего молнии взгляда сестры в нем едва ли осталось что-то от прежнего запала. Они пообедали в ресторане рядом с парком Бейфронт и немного пошатались по окрестностям, посетив несколько антикварных магазинов и пляжную ярмарку, а к вечеру вернулись домой, застав вялых родителей, которых вымотала требующая весь день внимания Холли, за просмотром телевизора и поеданием фастфуда — явное свидетельство того, что мама окончательно решила взять от этого отпуска всё возможное. Майк весь день томился ожиданием вновь остаться с Уиллом наедине, поэтому когда после отбоя им удалось спрятаться в гостевой спальне под покровом темноты и надеждой на то, что его семья слишком устала, чтобы шастать по лестнице после одиннадцати, он без лишних прелюдий усадил Уилла к себе на коленки, вовлекая в мокрый развязный поцелуй. То, что все события в его жизни были подчинены закону подлости, он понял ровно в момент, когда в дверь застучали сначала слегка неуверенно, а затем, после красноречивого игнорирования, все настойчивее и активнее. — Клянусь, когда мы, наконец, свалим с этого гребаного курорта, я тебя неделю из кровати не выпущу, — эта фраза задумывалась скорее как шутка, и Майк сам удивился насколько сильно она походила на настоящее предупреждение, пока топал по направлению к двери. Уилл хмыкнул что-то утешительное в ответ и свесился с кровати, в ожидании уставившись в дверной проем. — Можно поспать с тобой, Майки? — огорошила его Холли, стискивая в руках плюшевого льва и глядя наверх умоляющими влажными глазами. — Мне приснился плохой сон. — Давай я лучше отведу тебя к маме, она тебе расскажет сказку, и ты сразу уснешь, — с напускным воодушевлением предложил Майк, словно провести ночь в кровати с родителями было самым увлекательным занятием на свете. Он кинул взгляд, трактовать который можно было только как «сделай что-нибудь!» в сторону Уилла, но тот смотрел на его сестру с таким нескрываемым умилением, что сомнений в том, что эту ночь они проведут втроем, уже не оставалось. — Нет, я хочу с тобой, — моментально заупрямилась девочка, дергая его за руку. Майк обреченно вздохнул, подхватывая ее под мышками и усаживая на руки. Холли ожидаемо унаследовала семейное упрямство и ни за что бы не согласилась на его уговоры без предварительной истерики, к тому же у Майка не хватило бы решимости вновь отказать ей, ощущая, как она радостно улыбается ему в щеку, сжимая маленькими ладошками его плечи. Оказавшись в постели, она тут же нырнула носом куда-то Уиллу в бок, свернувшись калачиком словно котенок, и Майк ласково провел ладонями по ее длинным светлым волосам, укладываясь рядом. Он иногда размышлял о том, скучает ли Холли по ним с Нэнси настолько же сильно и сознательно, как они по ней — большую часть их совместной жизни они с сестрой были заняты спасение мира, а не укреплением семейных взаимоотношений, но всякий раз, когда он видел Холли после долгой разлуки, и в лице ее угадывалось что-то очень сильно напоминающее ему изгиб носа Нэнси, мамин живой взгляд, повадки их отца за столом или излом его собственных губ, в душе тоскливо щемило, как если бы он скорбел о всех тех годах, моменты единения которых были давно упущены и никоим образом не могли быть восстановлены. Он пытался угадать, кого увидит в нем Холли, когда повзрослеет и детской непосредственной наивности в ее сердце больше не найдется места, — чужого мужчину, редко навещающего ее по праздникам, или близкого, к которому можно будет обратиться за советом, когда от поучений родителей закипает голова. Ему отчаянно хотелось быть вторым вариантом, не столько ради потехи собственного самолюбия или укрепления той необъяснимой связи, которую обычно нарекали семейными узами, сколько ради уверенности в том, что ей не придется проходить через ту же эмоциональную мясорубку, что и ему, в полном одиночестве. Видя ее зажигающиеся восторгом глаза и слыша радостное «Майк!», когда он возвращался домой на каникулы, в груди у него что-то сжималось в теплом, нежном трепете, и ему никогда бы не хотелось лишиться этого ощущения. Наверное, именно поэтому он потакал всем ее капризам и прихотям — ворча и закатывая глаза, но выполняя беспрекословно. Ей доставалось гораздо больше родительского внимания и ласки, чем когда-то ему и Нэнси, но Майк едва ли находил в этом повод для беспокойств, исключая поучительные замечания о том, что его мама растит разбалованную принцессу. Уилл, наверняка угадав в его взгляде трогательную сентиментальность, в понимающем жесте сжал его руку и закрыл глаза, позволяя Холли уснуть напротив его груди. Майку потребовалось от силы десять минут, чтобы к ним присоединиться.

***

Разумеется, после этого случая Холли взяла в привычку пробираться к ним в постель каждую ночь, и о том, чтобы уличить там момент для долгожданного уединения, не могло идти и речи. На следующий день она упрямо просилась в аквапарк, и после позднего завтрака, вдоволь навалявшись в постели, они все собрались в очередной раз удовлетворять ее капризы, катаясь с водных горок и отмокая в хлористых бассейнах. Холли пребывала в полном восторге от бесконечного плескания в воде, родители облюбовали джакузи с гидромассажными потоками, Нэнси и Джонатан отправились покорять самые экстремальные горки, а Майк и Уилл — как удивительно! — были приставлены к самому младшему члену семейства с целью контролировать, как бы она не сиганула в бассейн с мостика между детскими островками. После обеда их сменили Нэнси и Джонатан, и Майк бы соврал, если бы сказал, что ему не понравилось в аквапарке, но его до самого вечера грызла детская обида на несправедливость мира — Уилл весь день соблазнял его — и что, если совсем бессознательно?! — голым загорелым торсом и узкими плавками, а у Майка не было ни единого шанса украсть у него хотя бы один поцелуй. Его не отпускало впечатление, что он умирает от жажды перед распластанным у его ног океаном, и это сводило с ума. Вечером Уилл клюнул его обиженно надутые губы в ванной, и на этом приступ нежности был окончен, а все его внимание переключилось на успевшую оккупировать их кровать Холли. На следующий день отцу не без маминого наставления приспичило устроить с ними рыбалку, и вся мужская часть семьи была гордо снаряжена к пресному озеру, где по слухам водились тучи рыб. Им с Уиллом удалось на пару минут спрятаться в воде между валунов, когда водитель катера предложил искупаться, но дело ограничилось лишь жадными подцелями и томным шепотом, а потом его отец с несвойственным весельем принялся демонстрировать всем громадного сома, попавшегося на его удочку. Майк не мог припомнить, когда в последний раз видел его настолько оживленным. Когда Нэнси позвала их повеселиться в клуб следующим вечером, Майк всерьез начал побаиваться, что от развивающегося на фоне постоянного перевозбуждения невроза он пропустит ступень с признанием и наглядно продемонстрирует степень своей «дружеской» привязанности к Уиллу прямо за семейным столом, но Нэнси и Джонатан почти моментально затерялись в толпе народа за барной стойкой, а Майк и Уилл остались у танцпола, подшучивая над обдолбленными травой школьниками и морща носы на неудачный выбор песен — вкус у диджея был так себе. Однако не прошло и получаса, как терпкие коктейли и разморенная вседозволенностью толпа утянула их в водоворот жара, танцев и музыки. Стоило им оказаться в эпицентре всеобщего празднества, всё вокруг, включая оглушительный грохот колонок и яркие вспышки софитов, тут же начало ощущаться в тысячу раз приятнее. Майк был далек от звания любителя танцев, но притягивая к себе вплотную слегка поплывшего Уилла, он подумал о том, что вряд ли сейчас хотел бы оказаться в месте, лишенном запаха океанской воды и беззастенчивого желания, витающего в воздухе. Их танец неизбежно перетек в откровенные, дурманящие не хуже плещущегося в крови алкоголя прикосновения — Майку казалось, что руки Уилла повсюду: вплетаются в его влажные волосы, ползут по горячему твердому торсу, смыкаются за запрокинутой шеей и пробегают кончиками пальцев по раскрасневшимся щекам. Когда они столкнулись в чувственном, ненасытном поцелуе, скрадывающимся прыгающим освещением и безразличием толпы, в мозге у Майка что-то закоротило, пуская по телу волну напряженного до предела электричества, словно удар током — весьма, к слову, приятный, — пришелся прямо в его грудь, выбивая из нее протяжный стон. Уилл подхватил его влажными распахнутыми губами и толкнулся бедрами навстречу, переплетаясь с ним языком. Если в голове Майка и задерживались какие-то здравые мысли, то после подобного все они окончательно оттуда упорхнули, оставляя после себя только желание обвить бесконечные, по ощущениям, ноги Уилла вокруг своего пояса и прислонить его к первой же вертикальной поверхности, выбивая из легких весь оставшийся воздух. Когда голова у Майка окончательно поплыла, а руки осмелели до той степени, что заскользили ниже чужой поясницы, где твердые кости сменялись упругой мягкой кожей, толпа в зале восторженно завизжала, а музыка с мелодичной композиции резко переменилась на более резкую и подвижную. Растерянно найдя глазами сцену, Майк заметил на ней группу молодых ребят, играющих на музыкальных инструментах и раззадоривающих толпу заискивающими улыбками и обещаниями о незабываемом вечере. — Я принесу нам выпить. — Прокричал Уилл ему в ухо, резво выскальзывая из ослабевших объятий и теряясь в потоке взбудораженной публики быстрее, чем Майк осознал, что только что произошло. Наблюдая за слегка фальшивившим солистом со своего места, он вдруг понял, что в горле у него действительно ужасно пересохло, и когда группа закончила с первой песней, а Уилл до сих пор не появился, решил сам отправиться в сторону бара, начиная чувствовать зудящее беспокойство и неловкость от своего бесполезного пребывания на одном и том же месте, пока толпа вокруг него заходилась возбужденными выкриками и нескромными танцами. Не пройдя и половины пути, он в нерешительно застыл около явно невменяемой девушки, которая неуклюже клюнула лбом куда-то в его плечо, пьяно смеясь и невнятно прося прощения. Ее подруга с виноватым видом пыталась утянуть девушку прочь, но Майк едва разбирал ее слова — мешала громкая музыка и его полная, тревожная сосредоточенность на незнакомце, стоявшем рядом с Уиллом у барной стойки и уверенно положившим ладонь на его плечо. Байерс весь был очарование и непринуждённость, с его дежурной, радушной улыбкой и добрыми, понимающими глазами, как будто и не догадывался, что его откровенно клеят. На этом уровне они уже были — Уилл то ли правда не понимал, то ли просто строил из себя дурачка, но никогда не подавал виду, что знает о чужих намерениях, а на опасения Майка улыбался с такой хитрой снисходительностью, словно даже мысль о том, что Байерс его покинет, была сущей нелепостью. Раньше это злило до зубного скрежета, но со временем Майк научился разделять глупую ревность, пробуждающуюся из-за собственных сомнений, и здравый смысл, который твердил, что Уилл никогда бы не поступил с ним настолько ужасно, как Майку порой сдуру воображалось. Но если Уилл из списка угроз был исключен почти автоматически, весь остальной мир до сих пор числился там, представляя собой одно гигантское поле опасности. Майк не мог прочитать мысли каждого их знакомого или первого встречного в случайном баре, но вскоре смирился и с этим — глупо было злиться на любителей испытать удачу с симпатичным студентом за простую надежду, если Майк сам того не ведая затаскивал их третьим лишним в свои отношения, постоянно исходя пустой ревностью. И он долго не мог понять, что так вывело его из себя в этом самодовольном, улыбчивом болване, пока не увидел надпись на его футболке — «звучит по-гейски — я в деле». Весь клуб, каждый человек на танцполе и за его пределами при желании мог оказаться в курсе его предпочтений, и эта наглая, свободная открытость самовыражения привела Майка в настоящее бешенство. Это была не ревность и даже не абсурдный страх, это была чистая, ядовитая зависть, вынести которую еще одну мучительную секунду он не мог. Уилл заметил его прежде, чем Майк дал деру, но это не остановило его от того, чтобы растолкать полоумный народ на пути к выходу. Гребаный незнакомец в идиотской майке и с тупой прической был достоин Уилла больше, чем он, просто потому, что мог взять его за руку на людях, не стесняясь осуждающих взглядов или неодобрительных комментариев своих друзей. Эта мысль пульсировала в голове Майка с такой первобытной силой, словно кто-то пытался пробить ему череп молотком — когда он вылетел из клуба, в глазах у него всё двоилось, а затылок раскалывался от боли. Для похмелья было рановато, и когда в легких стало катастрофически не хватать воздуха, он не шутку испугался, приваливаясь спиной к стене ближайшего здания, которым оказался уже закрывшийся ларек с мороженым. Кто-то схватил его за локоть, и когда Майк поднял взгляд, то встретился с искаженным в смятении и беспокойстве лицом Уилла. — В чем дело? — Слишком душно, — сочинил он первое, что пришло в голову, упорно избегая прямого контакта глазами. — Тебя долго не было, — он хотел просто заметить, легко и непринужденно, но вышло с требовательным укором. — Я заказал коктейли, там огромная очередь, — объяснил Уилл, осторожно поглаживая большим пальцем кожу на его предплечье. — Ты не выглядел особо утомленным ожиданием, — рявкнул Майк, не в состоянии больше разыгрывать этот спектакль святого неведения. Ему жутко захотелось, чтобы Уилл наконец сорвался и наорал на него — не может быть такого, чтобы он терпеливо сносил все его капризы, какие только могут изобрести легко возбудимые нервы и помутившийся от ревности рассудок. — Майк, только не начинай, — почти умоляюще протянул он, — мы это уже походили. — Почему ты никогда не говоришь, что думаешь о моем выходе из шкафа на самом деле? — напрямую огорошил его Майк, игнорируя удивленно вытянувшееся лицо напротив. Ему было невдомек, что Уилл не проследил очевидной параллели между ним и случайным незнакомцем, которая так вывела Майка из себя. — Всякий раз, когда я завожу про это разговор, ты отпираешься этими вечными «это твое решение», «ты должен сам его принять», «признайся, как будешь готов». Что, черт возьми, вообще значит «когда будешь готов»? Если я буду собираться еще десять лет, ты потерпишь? — Теперь я виноват в том, что ты не можешь признаться своей семье в том, что спишь с парнем? — шокировано спросил его Уилл, отступая на шаг назад. Ощущение холода, окутавшего место, где только что сжимала его рука, заставило Майка почти кинуться следом. — Как ты не понимаешь, Уилл — меня просто убивает, что ты считаешь себя достойным отношений, в которых я тебя прячу, будто какой-то постыдный секрет, просто потому, что боюсь реакции своей дотошной мамаши! — взорвался он, заставляя несколько беспечных зевак на улице удивленно посмотреть в их сторону. — Я сплю и вижу, как в один прекрасный день ты поймешь, что я ничего кроме трусливого куска истеризма из себя не представляю, и свинтишь куда-нибудь подальше, пока я не превратил твою жизнь в сущий ад! До каких пор мне можно тебя доводить, ты проводишь какие-то границы или будешь терпеть меня, пока я не слечу с катушек? — в ярости задохнулся он. — Знаешь, Майк, — ядовито прошипел Уилл ему в лицо, заставляя резко дернуться в сторону, — если бы ты вместо того, чтобы жалеть себя все школьные годы, провел их, наблюдая за тем, как любовь всей твоей жизни зажимается с появившейся из ниоткуда девчонкой, а потом посылает тебя нахер при малейшей попытке помочь после затяжных разбирательств в себе, ты бы тоже согласился на любые условия. Я именно это и сделал! К черту эти признания и попытки заставить твой мир крутиться вокруг меня — мне было достаточно того, что ты меня любишь! И не надо меня кормить рассказами о том, что я достоин большего, как ты вечно любишь это делать — из нас двоих ты единственный, кто до сих пор думает, будто весь белый свет настроен против и готов сбить тебя с ног при малейшей неверном движении, — глаза Уилла опасно заблестели, и Майк понял, что дальше он скажет нечто такое, что грозилось перевернуть всю его жизнь с ног на голову. — И да, чтоб ты знал, меня просто жутко бесит, что ты боишься признаться своей семье в том, что мы вместе — я наверняка знаю, что никто из них не стал бы от тебя отворачиваться, потому что — вот это сюрприз! — они любят тебя, но ты слишком идиот для того, чтобы это осознать. И я не могу всю жизнь убеждать тебя в том, что ты достоин быть любимым не меньше меня. Выплюнув последнюю фразу ему в лицо, Уилл, резко развернувшись, торопливо устремился прочь, оставляя Майка, абсолютно парализованного и оглушенного его словами, стоять посреди людной, ярко сияющей ночными огнями улице, пока легкий ветер трепал его выбившиеся из хвоста волосы. В голове у него поселилась мрачная, звенящая пустота, и когда спустя неопределенное количество времени отрешенный взгляд прояснился, ловя блики неоновых вывесок и взволнованный вид Джонатана прямо у него под носом, единственной мыслью, заставляющей Майка оттолкнуться от холодной стены магазина, стало решение о том, что продолжаться дальше так просто не могло.

***

Следующее утро прокралось, смягченное тюлем, в гостевую комнату легкими солнечными бликами и залило кровать и тело на ней мягким, нежным светом. Майк, сидя на пороге, краем глаза наблюдал за ним, облокотившись спиной о дверной косяк и безучастно уставившись в книгу перед собой. Убаюканный утренней прохладой и вымотанный вечерней ссорой, Уилл спал крепко, и в половину не выглядя настолько разъяренным, как накануне. Майк знал, потому что всю ночь не сомкнул глаз. Ему можно было для пущего эффекта полного абсурда, произведенного вчерашним обвинением, обидеться на то, что их размолвка не пробудила в Уилле такую же душащую тревогу, как в нем самом, но он слишком пекся о его благополучии, чтобы всерьез думать над таким бредом. Он не стал рваться просить прощения, когда Уилл проснулся, и не завел тему об их ссоре после завтрака, когда они все вместе отправились к пляжу, и у него была возможность выгадать минутку наедине, и не захотел делать вид, будто всё в порядке, чтобы разрядить напряжение между ними — всё это не имело смысла, пока Майк не собирался всерьез предпринимать какие-то действия для того, чтобы подобной ситуации больше не повторилось. Чтобы Уиллу не пришлось целый год осторожно выбирать слова в попытке не задеть его хрупкое душевное равновесие, а потом взрываться язвительным монологом на переполненной незнакомцами улице напротив грязного порога клуба. Чтобы Майк не выходил больше из себя из-за простого факта того, что кто-то нашел в себе силы объявить всему миру о том, кого он предпочитает видеть в своей постели, раньше него, стремящегося везде сунуть свой нос быстрее остальных. Чтобы эфемерные воспоминания о том, как его шатало из стороны в стороны, словно сломавшийся маятник, в подростковом возрасте, остались лишь воспоминаниями, далекими и неважными, а не преследователями его настоящего и будущего. Чтобы Уиллу не пришлось доказывать Майку, что его есть, за что любить. Поэтому вечером, за столом в помпезном ресторане, куда мама уговорила их отправиться поужинать, заставив его отыскать в чемодане единственные приличные брюки, Майк поймал мимолетный нечитаемый взгляд Уилла, заставивший что-то в груди тоскливо замереть, и прервал мамину нескончаемую тираду о том, что здесь очаровательная хостес, короткой и на удивление простой фразой: — Я не буду брать ее номер, мам, потому что мы с Уиллом встречаемся. Майк за прошедшие сутки успел подготовиться к повисшей за столом гробовой тишине, поэтому сильного диссонанса она в нем не вызвала, но выдерживать шокированные взгляды членов его семьи было крайне неловко. Он приложил все усилия для того, чтобы не выдать своего волнения и преподнести новость как что-то, в чем он сам был уверен и что не подлежало дальнейшему обсуждению, и надеялся, что его отчаянно дрожащих пальцев, сомкнувшихся на бокале с вином, никто не заметит. — Уилл не сможет стать моим мужем, когда я вырасту? — растерянно опомнилась Холли, дергая его за рукав рубашки. Из всех присутствующих за столом она выглядела наименее удивленной — даже Уилл изумленно уставился на него со своего места по правую сторону. — Нет, прости, — Майк сочувственно сжал ее руку, с отрешенным удивлением понимая, что смог в точности предугадать ее реакцию, — я его первый встретил. Он отчаянно хотел, чтобы эта мучительная тишина наконец-то прервалась чем-то помимо незамысловатых вопросов его младшей сестры, которая после ответов на них тоскливо уткнулась в стакан с апельсиновым соком, но ему пришлось выдержать еще несколько минут напряженного молчания, судорожно выискивая в глазах родителей намеки на надвигающуюся бурю, пока не заговорила Нэнси. — Мы очень рады за тебя, Майк, за вас обоих, — взволнованно, с обезоруживающей искренностью сказала она. Он заметил, что пальцы у нее тоже подрагивали. — Спасибо, что сказал нам. Джонатан? — вопрос ее прозвучал почти панически, слишком высоко и нервно, и Майк побоялся, что от абсурдности ситуации и в испуге округлившихся глаз Джонатана его вот-вот разорвет истерическим смехом. — Да, это… круто, здорово, да… — растерянно потянул старший Байерс, особо осчастливленным не выглядя, — поздравляю. — Вы знали, — тут же догадался Майк, наблюдая за их безмолвными переглядками с его старшей сестрой, — я говорил тебе, — с видом абсолютного превосходства ткнул он все еще находящегося в прострации Уила под боком. Забавная реакция Нэнси, всегда такой собранной и готовой ко всему на свете, заставила его немного расслабиться, и собственное признание больше не показалось таким страшным — изменить уже ничего нельзя было, и от этого неизбежного принятия Майку стало в разы легче дышать. — Вы не очень-то качественно скрывались, приятель, — хмыкнул Джонатан, в поддерживающем жесте похлопывая Уилла по плечу. — Надеюсь, нет нужды заводить шарманку про «если ты разобьешь ему сердце…»? — с напускной серьезностью поинтересовался он, заставляя Майка нервно и коротко рассмеяться. Нэнси возмущенно ущипнула Джонатана за руку, и они оба все-таки не сдержали понимающих улыбок — Майк вряд ли бы простил себя, причини он Уиллу боль еще хоть раз в своей жизни. — Мам? — осторожно спросил он, когда застывшее выражение шока на ее лице начало подозрительно походить на восковую маску — он не мог припомнить, когда в последний раз видел ее настолько растерянной. — Это… очень неожиданно, — встрепенулась она, неловко перебирая приборы в руках, — но ты… выглядишь счастливым, и Уилл хороший мальчик, так что… я думаю, мое мнение не авторитет, — сбивчиво прервалась она, — но если ты счастлив, я рада за тебя. Ты ведь счастлив? — она с ожиданием посмотрела на него, в трогательном волнении заломив брови. — Мам, ты… Конечно, твое мнение важно, — опешил Майк, окончательно растерявшись от ее реакции. Ее простая, открытая обеспокоенность его счастьем вдруг растрогала до подкатившего к горлу кома. Он ждал, что мама примется расстроено охать или делать вид, словно его влюбленность в Уилла — просто сложный период, который он перерастет, как и многие до этого, но никак не обезоруживающего, почти смиренного принятия. От не вовремя всплывших воспоминаний о том, как он долго и упорно пытался отвадить ее от вмешательства в свою личную жизнь, которое было обычным беспокойством за его самочувствие и настроение, стало невыносимо стыдно. — И я вряд ли был бы счастлив с кем-то так же сильно, как с Уиллом, — добавил Майк, подхватывая безвольную лежащую на скатерти ладонь. Уилл едва заметно сжал его пальцы и коротко, волнительно улыбнулся. Выглядел он все еще откровенно пришибленным чем-то тяжелым. — Я не понимаю, — собравшись с мыслями, встрял отец, — так ты гей? — Нет, пап, я встречался с Джейн, помнишь? — пустился Майк в торопливые объяснения. — Я бисексуален. — Можно перевод на человеческий? — нахмурился мужчина с таким видом, словно пытался разгадать сложный кроссворд. — Он играет за обе команды, — помогла Нэнси, вовремя найдя ассоциацию с тем, что действительно интересовало их отца — спортом. — И мальчики, и девочки. — Я предупреждал, что не надо было позволять ему отращивать волосы и носить эти узкие штаны, — покачав головой, выдал он, обращаясь к жене, которая возмущенно ударила его по руке с пораженным окликом «Тед!». Майк поперхнулся вином, которое пытался использовать в качестве подобия успокоительного, и Холли принялась резво хлопать его по спине с мстительным, как показалось Майку, удовольствием. — Надеюсь, теперь ты хоть немного поумнеешь — Уилл всегда был куда благоразумнее и неприхотливее тебя, — невозмутимо добавил его отец. — Это… очень похоже на то, что ты бы сказал в подобной ситуации, на самом деле, — задумчиво прохрипел Майк, уверяя родственников, что он в порядке. — Осторожно, милый, — беззлобно пожурила его мама, словно он просто подавился курицей за праздничным столом, — никто за тобой не гонится. — Я надеюсь, что вы расстанетесь, — безмятежно выдала Холли, заставляя стол разразиться ошеломленными вздохами, — пожалуйста, Майки, я тоже хочу повстречаться с Уиллом! — принялась она хныкать, приводя его в полнейший ужас. — Где наш десерт? Тут сервис совсем ни к черту, — недовольно заметил его отец, возвращаясь к своему лобстеру. Майку на секунду показалось, что он очутился в одном из любимых маминых ситкомов — в голове не укладывалось, что все происходящее было взаправду. Настроение за столом поразительно быстро вернулось к беззаботной семейной обстановке, словно не за ним еще совсем недавно Майк ввел всех в полный ступор. — Это ведь не из-за того, что я наговорил вчера? — с тревогой прошептал Уилл, наклонившись к его лицу, когда Нэнси завела рассказ о том, что хуже всего их обслужили вчера в ресторане с морепродуктами, а мама отвлекал Холли торжественно прибывшим мороженым. — Я не хотел, чтобы ты почувствовал себя обязанным или… — Ты должен был сделать это раньше, — бесцеремонно перебил его Майк, — сказать, что ты на самом деле думаешь. Со мной больше работает политика жесткой любви — тебе ли не знать, — шутливо упрекнул он Уилла, заставляя любимое лицо радостно просиять улыбкой. — Я сделал это, потому что был готов, — ласково успокоил Майк, — и потому что меня достало, что никто не стучится к нам в комнату, — он быстро оставил на щеке Уилла смазанный поцелуй и притянул к себе мороженое, наслаждаясь пораженно-восторженным взглядом Байерса, словно только сейчас увидевшим его по-настоящему впервые. Каникулы на побережье неизбежно подходили к концу, но Майка ждал целый месяц в Хоукинсе рядом с верными друзьями, заботливой семьей и человеком, которого он любил больше всего на свете, о чем готов был без зазрения совести сообщить целому миру.