я пою боль

— Да чего вампиры-то эти, ё-маё… Договорились бы с ними да и всё. Нет, блин, нахрен их слать, чтоб потом прыгали из подворотни. — Горшок следом шмыгает носом, ловит на себе неодобрительные взгляды подвыпивших мужиков и почему-то, странно, от этого ещё больше храбрится, выпрямляется, ставя лютню рядом и показательно кладя на её «шпиль» свой локоть. — Ага, скажи, ещё кровушки им в бидоне каждый вторник. — показательно хмыкает один такой недовольный риторикой, тут же демонстративно осушивая чашу с пивом до дна. Уже никто не помнил, как именно музыка в таверне сменилась дискуссией на тему того, как кому нравятся вампиры: может они свою пользу несут и есть ничто иное как любой другой зверь — санитар леса ли, просто ли что-то слишком важное в пищевой цепи. — Вместо молока за вредность. Уголок губ Горшка сам тянется вверх, образуя складку между правым крылом носа щекой. — Ну типа того. — Ты, сынок, хоть одного вампира-то видел? Дипломат хренов… — звук с другого конца стола исходит от совсем седого деда, заросшего и обросшего настолько, что уже и лица его особо различить нельзя. — Фенечку мою эти черти сгубили. Что ж мне теперь, — хоть и лица его за всеми лохмотьями волос и не разобрать, особенно настолько издалека, зато сверкающие глаза, как у хищного зверька, очень хорошо заметны. — на поклон этим иродам блядским идти? Нет уж, извольте! — Да никто ж тебя не заставляет… ё-маё. — говорит как бы вместо точки, даже и не думал, что сможет напороться на кого-то и более того — задеть чьи-то струны души. — А я с ним, с бардом, согласен! Заебало это уже! Две луны назад Фёдор, а завтра кто? Договориться с ними надо и жить спокойно! — Это с бесами договариваться?! — Побойся бога! — Прежде чем этого дурня-Горшка слушать, своей головой подумал бы! — А ты на Горшка не гони! — А то чё ты мне сделаешь?! А?!.. Чтобы развязаться драке, хватает всего пары мгновений и нескольких неосторожно брошенных фраз, ещё полминуты — и посуда уже свободно летает по всему залу, а одна из чашек с пивом удачно разбивается прямо над головой Горшка, так что он не упускает возможности слизать пару крупных капель, попавших ему на кончик носа. Бунт утихает не скоро, ровно тогда, когда все мужики достаточно устали бить друг другу морды, чтобы снова собраться на следующий вечер в то же время на том же месте. — И вот я ему говорю значит, — голос и музыка Горшка звучат фоном, он и сам уже играет ради одного своего удовольствия, не стремясь произвести на кого-то впечатление — делает чью-то беседу более приятной и уютной. — ты шо, ваще с ума сошёл, шо твои лоси мой ягель жрут? А он мне… — Матерь божья! В трактир вваливается парень, по пояс окровавленный: бледный, как смерть, так контрастно смотрится этот белый с ярко-алой кровью, забрызгавшей его молодое лицо, в драной одежде и ранами по всему телу, словно от когтей. Горшок тут же прекращает музыку, следит огромными глазами за тем, как часть мужиков тащит раненого под руки, укладывает на стол и что-то возится над ним, пытаясь хотя бы остановить кровь, вязко льющуюся из раны на шее. — Раз, два… — один из мужиков что-то считает, помогая себе пальцем, а второй тут же констатирует: — Вампиры, бесовские отродья! — Покусали, демоны! — воет другой здоровый бородатый мужик, что накануне дрался с тем дядькой, что Горшка поддерживал. — И нам с ними мириться?! С теми, кто Степана убил?! — взглядом быстро находит своего вчерашнего, а теперь и сегодняшнего, врага в маленькой кучке людей, которые только рты разевали и наблюдали. — Демид, да я же!.. — Молчи, с-с-сука! — мужик хватает его за грудки, выталкивая на улицу, и как магнитом, притягивая к себе кучку людей количеством чуть побольше, в том числе и Горшка, но и на улице находится кучка зевак, готовая посмотреть представление. — Молчи! Тебе бы и самому сдохнуть, как Степану! Вместо Степана! Больше бы толка было! — со всей дури швыряет неприятеля от себя, так что сбивает с ног девушку с ведром — проходила мимо, только мельком взглянув на разборки, они часто во дворе трактира бывают. — Извин… — Ба-а-а! — Уйди от неё! Свят-свят! Горшок вообще ничего не понимает: шла девушка и шла по своим делам, потом раз — кто-то с ног сшиб, так они ещё и шарахаются её, пострадавшей. — Чё вы, как звери-то, ё-маё? — Горшок помогает девушке встать, вручает ей ведро, которое она выронила, но слышит в ответ от мужиков неодобрительный гундёж и какой-то шёпот наблюдателей. — Брось её, Горшок, уйди! Уйди-уйди! — Мало того, у неё ещё ведро пустое! — Баба с пустым ведром!!! — Вы совсем ку-ку что ли? — Горшку уже серьёзно всё это начинает не нравиться, девушка кивком благодарит за помощь, мельком улыбается Горшку, хмурит тонкие тёмные брови, глядя на злых мужиков — они её хорошо знают. — Это Нана, вампирова дочь, брось её! Может она Степана к праотцам и отправила! — Нет, веди её сюда! Ух, сила нечистая! — один из толпы достает крест, размахивая им на верёвочке, а Горшок девушку вовсе за плечо обнимает, отходя с нею немного назад. Вампиров в своей жизни видел лишь единицы, и то, те, что он видел, были скорее мерзкие упыри, а не молодые стройные девы. Так, наверное, чем-то они всё же отличаются, если одни даже на зверей не похожи, точно нежить, а эта выглядит как вполне настоящий человек. — Никуда я её не поведу. — Горшок прямо-таки хохлится, видит в выкриках мужиков сплошную несправедливость, прячет Нану за своё плечо, а та берёт его под локоть, будто действительно всё же немного опасается толпы. — Если сама не захочет — не поведу! — Я за водой шла, милый человек. — спокойным металлическим голосом отзывается Нана, чуть сжимая ладонь, которой держит Горшка, и немного тянет его назад — всё же неприятно такое обилие крестов, которые все подоставали из-под своих рубах. — Во! Поняли, да? За водой! Была б это она, кто на Степана напал, она бы вся в крови была! Когда б она в баню сбегала? — Всё одно — нежить поганая! — Уж не знаю, блин, какая поганая! — Горшок, как кавалер, подставляет Нане свой локоть так, чтобы она смогла нормально его обхватить, и обхватывает же она его — точно барыня какая-то, сердито смотрит на мужиков, сверкает чёрными глазами, отражая в них огни таверны. — А до колодца я её провожу! — Стой, дубина! — Горшка со всех сторон обступают, довлеют над ним с Наной, словно грозовые тучи, так что девушка держится за Горшка ещё крепче. — Магу её надо! Он-то знает, что с такими делать! А там и до других доберутся через неё! — Андрею! У Наны глаза расширяются, будто её холодной водой окатили, так влияет на неё имя Князя. — Точно! Пусть через неё с их конклавом связываются… — …и решают, почему их черти совсем озверели, как при царе горохе! — А то мы их вампирову княжну!.. — Так, блин! — Горшок трясёт головой, повышает голос, чтобы казаться более грозным. — Сам её ему покажу! Поняли? Я его хорошо знаю, он щас в этом самом… паломничестве, колдунством тёмным там занимается. Свои дела у современных магов, поняли, да? Пойдём от этих дикарей, Нан. Сам разрывает образовавшееся вокруг него с Наной кольцо, быстро уходит с ней подальше от толпы и таверны в принципе. — Спасибо тебе, Горшок, — а улыбается и благодарит Нана, как совершенно обычная девушка. Горшок ещё никогда не видел вампиров с женскими формами, оказывается, что устоять перед такими довольно сложно: за бесконечную жизнь, видимо, научились за собой хорошо ухаживать, так что с соседской Манькой Нану не сравнишь. — Да ладно, чё ты, — глуповато улыбается, чуть вытаскивая язык и открывая рот так, что ветер аж в прореху зубов задувает. — устроили бы эти черти ещё самосуд нахрен. — И всё ж глаза всюду. — тихо продолжает она, всё ещё придерживая его под локоть, чуть кивает вправо, на другой конец улицы, вдоль которой следом за ними идут несколько мужиков. — Так я тебя и до дома провожу! — Али не страшно? Горшок снова улыбается самой глупой улыбкой. — С чего бы красных дев бояться? — Ну не красная я, — мягко поправляет его Нана, так же мягко улыбаясь, — и не дева. — Ну не парень же? Или как эти… трансформеры, ё-маё?.. Нана приподнимает одну бровь — не будь она древним созданием, давно бы взорвалась смехом от горшковой глупости и нелепости. — До Андрея я давно достучаться хочу, милый человек. — понимает, что Горшок клонит явно в сторону, характерную для их человеческого рода, похотливую и бессмысленную, так что меняет тему разговора на сто восемьдесят. — Ты с ним близко знаком? Горшок тут же прикусывает губу — ну какой тут к чёртовой бабушке Андрей. Нет, и опять же Андрей, как будто он сам чем-то плох! — Да не надо тебе к Андрею, — с улыбкой отвечает он, осторожно обняв Нану за талию. Глаза у той расширяются, но стукнуть по руке его она не спешит. — княжне вампирской так тем более. Знаешь чё он с вампирами делает? — Знаю. — на губах Наны проскакивает быстрая улыбка, не спеша, как и все её движения, она отводит взгляд в сторону, словно задумывается над этим словом — «знаю». — А эт самое, папаша твой чё за своими, как их называть-то… подданными чё не следит? Кусают всех направо и налево. Нана быстро выдыхает — не хватает эмоции, чтобы фыркнуть по-настоящему — давно уже не видится со своим отцом, рассорилась с ним когда-то много веков назад, когда он с его приспешниками устроили пир детской кровью. Всё бы ничего, да только Нана тех детей знала — они сиротами были, жалкими оборвышами, венки ей плели и волосы заплетали, так она к ним и привязалась и тогда-то и перестала воспринимать слабых как пищу. — К Андрею мне надо. Тогда всё исправится. — Да чё ты заладила-то всё «Андрей да Андрей». Тьфу на него, понимаешь да? Вон и колодец твой, не прошло и сто лет как пришли, а? — смеётся, слегка тыкает её пальцем в бок, — Чё ж ты такая… молчаливая? — Мёртвые обыкновенно молчат. — Нана отвечает просто, так, будто её спросили сколько будет один плюс один, опускает ведро в колодец, зачерпывая воды, пока Горшок стоит в ступоре, хмурится и дует губы. — Ну а ты живая. Ходишь, разговариваешь, ну иногда. Нана не отвечает — достаёт ведро из колодца, полное воды, ставит его между собой и Горшком. — Посмотрись. — указывает взглядом на зеркальную поверхность воды, Горшок сперва даже немного пугается, но осторожно смотрится — вода еще не совсем успокоилась, так что его отражение видно с рябью. Он улыбается, думая, что ж такое она удумала, переводит взгляд на Нану, после чего и та склоняется над ведром. — Видишь? — Не вижу, — в замешательстве отзывается Горшок, тоже наклоняется, так что упирается лбом о лоб Наны, не видит её отражение. Голос Наны снова словно удар лопатой по железному ведру, она уже не улыбается. — Иди, Горшок, домой, да сразу спать ложись. Иди один и не оборачивайся. — Да чё ты… — Иди, — Нана уже не просит, а комнадует. — если надо будет, сама тебя найду.