Mutatio fati

Судьба. Наверное, каждый хоть раз задумывался в своей жизни о том, существует ли она. И не столько наступающая на пятки карма, сколько предопределённость будущего. «За тебя уже всё решили, поэтому даже не пытайся ничего изменить, всё одно не выйдет». Наверняка придерживаться этого мнения легко, жизнь таких людей проста: лишь жить и верить, что делают они это единственно правильно, что это безальтернативное отсутствие выбора. Счастливые наивные люди. Они играючи подстраивются под правила любой игры, неосознанно мимикрируют под ситуации, выживают и безропотно принимают все те вещи, которые со своей лёгкой руки нарекают «предопределёнными». Дауд таким человеком не был. Он сам творил своё будущее, превратив серого нищего никого в лидера сплочённой группы китобоев, неуловимых наёмников-убийц. Он прокладывал себе дорогу, не спрашивая разрешения и не слушаясь речей о неизбежности. Не веря в это. И поэтому, наверное, до сих пор он просыпался ночами от кошмаров и странных, тягуче-грустных снов, которые не пугали, но безумно отвлекали и мешали. Дауд помнил своего соулмейта. Милая зеленоглазая блондинка с мелкими складочками-лучиками у краешков губ, что привыкли постоянно растягивать в улыбке, и мягким взглядом. В его снах она с сожалением смотрела на Дауда, что-то даже иногда говорила, но он никогда не мог её услышать. А прежде, чем он успевал разобраться, его выкидывало из этого сна, тут же перебрасывая в новый жуткий кошмар, где её уже не было. Просто не могло быть. Она была слишком светлой для них. Дауд знал эту блондинку. Помнил, даже спустя много лет, как бы ни хотел забыть раз и навсегда. Дауд нашёл своего соулмейта довольно рано по общим меркам. Ему тогда было двадцать с чем-то, они случайно встретились в баре в порту. Чуть пьяно улыбающаяся блондинка с кружкой пива в руке плавным, но немного неуклюжим движением приземлились на место напротив Дауда. Какое-то время она молчала, делая несколько глотков, а потом, щуря затянутые алкогольной поволокой маслянистые глаза, с наглой усмешкой спросила, обращая на себя его внимание: — Скучаешь, одинокий волк? Эти же слова, аккуратным и тонким чёрным почерком высеченные на его руке, начало заметно припекать, и Дауд тогда позорно растерялся на несколько секунд. Он помнил, как пульс в ушах пару раз глухо стукнул, отзываясь дрожью на слова девушки. Его родственная душа. Вот так вдруг, сейчас, внезапно, появилась без предупреждений. Слишком неожиданно, слишком резко. — На одиночество не жалуюсь. Симпатичное, чуть вытянутое лицо с изящными скулами тут же вытянулось ещё больше. Девушка трезвела прямо у него на глазах, рефлекторно потянувшись к собственному запястью с неровными чёрными буквами. Она расплылась в отчасти всё ещё полупьяной, но уже безмерно счастливой улыбке. У Дауда самого против воли дрогнули уголки губ. Он убил её собственными руками. Потому что у наёмников не должно быть слабостей, даже потенциальных. Испытывая брезгливость к самому себе за такое милосердие, быстро и безболезненно свернул ей шею. Даже не успел узнать имя, да и не пытался, не хотел. Если дать имя, можно привязаться. Соулмейт — слабость, потому что это тот человек, которому ты идеально подходишь и который идеально подходит тебе, с которым у вас точно получатся отношения, с которым ты точно будешь счастлив, живя с которым ты будто в раю на земле. Дауд не мог позволить себе такой блажи. Уже тогда знал — он убийца, которого впереди ждёт лишь кровь, реки и моря крови. Никому не пожелаешь быть родственной душой такого человека, что хладнокровно убивает чужих соулмейтов. За плечом которого неумолимо стоит равнодушная смерть. Она всегда была бы под угрозой. Честно, до того момента он даже мечтал оказаться той самой «ошибкой в системе», человеком, предначертание которого невзаимно или вовсе не существует. Дауд был одинок до мозга костей, и идея быть зависимым от какого-то другого, незнакомого ему человека, которого судьба определила ему в «идеальную пару», это… Не вызывало в нём никакого оптимизма. Его сомнения развеялись, как развеялись последние огоньки жизни в зелёных глазах его родственной души. Он ничего не искал о Ней потом, ничего не взял на память о соулмейте. Без раздумий оставил лежать бездыханной в подворотне свою, наверное, единственную надежду. Надежду на счастье, которую он сам сломал, без сожалений бросив под ноги своим, наверное, крайне эгоистичным убеждениям и амбициям. Он и сейчас не сожалел, совсем, ни капли. Он даже Её не знал — в конце концов, они виделись лишь раз. Но они были соулмейтами. Поэтому он до сих пор помнил цвет Её глаз, тон Её голоса. На своей шкуре он почувствовал, как же ужасно могут обернуться общепринятые слова о том, что «своего соулмейта ты узнаешь с первого взгляда и больше никогда не забудешь, вы будете связаны навеки». Какая же жестокая шутка — забыть и правда было невозможно. Избавиться от этого креста так и не удалось. Казалось бы, Дауд потом стольких убивал. Несмотря на их связи, метки, родню. Уничтожал чужих соулмейтов, ломал их семьи, их возлюбленных и их детей. И всё это без сожалений. На несколько лет Дауд преисполнился истинного цинизма, свысока глядя на людей, что были со своими родственными душами. Послушные овечки, которых так легко подчинить своей воле благодаря сахарно-романтичным идеям о «судьбе» и «предначертании». Как глупо и по-детски. Чужой лишь загадочно-насмешливо кривил губы в ухмылке, задумчиво прикрывая рукой рот. Почти вслух думал, что этот мелкий мышонок забавно пищал, обозлившись на мир за попавший в ловушку хвост, который пришлось самостоятельно отгрызть. Воистину смешно и… до омерзения жалко. Дауд привык жить с механизмом вместо сердца. Лишь самый обычный орган, качающий кровь, поддерживающих его существование, никаких слезливых страданий, лишь холодный расчёт и исправность. Только кошмары по ночам. И смутные сны с Ней, где Она сочувственно выговаривала ему что-то, большими зелёными оленьими глазами цвета весенней травы глядя прямо в душу. Он ни о чём не сожалеет. За долгие годы это превратилось в навязчивую идею, мантру, которая успокаивала и приземляла, удерживала на месте. Важная, как земля под ногами, его якорь реальности. Дауд ни о чём не сожалеет. Он поступил единственно правильно, лишив себя самой главной потенциальной слабости. Она была лишь самым обычным человеком, её убийство значило не больше других. Это был лучший выход из ситуации: не дать себе времени привязаться, не обнадёживать самого себя, чтобы потом не разочароваться. У Дауда нет и не может быть счастливого будущего с любимым и любящим человеком рядом, даже если бы тот был хоть сотни тысяч раз послан ему судьбой. Не заслужил. Сам всё разрушил и не имеет права на обжалование. Дауд никогда не плакал о своём потерянном шансе. И он ни о чём не сожалеет. … В глазах Корво Дауд видел боль от смерти его соулмейта. Императрица, наверное, была прекрасным человеком. Наверняка тоже доброй и улыбчивой, иначе она бы не воспитала такую хорошую и светлую дочь. Эмили, ещё не отмеченная судьбой, была мудра, несмотря на возраст, это видно с первого взгляда. Она была сильной, проявляла характер даже в преодолении таких тяжких трудностей, как смерть родной, любимой матери. А Аттано… Дауду казалось, что он видел его невыплаканные слёзы, которые он запер глубоко в душе. Неизрасходованная боль, закопанная и брошенная там до лучших времён, на потом, когда будет возможность, когда всё будет так хорошо, что найдётся хоть несколько спокойных минут на воспоминания, несколько минут на свою слабость. Это как смотреть на собственное отражение, но в искажённом, сильно оплавленном по краям зеркале, которое перевирает почти всё, но оставляет главную суть. Суть — потеря соулмейта. И Дауда совершенно не должно это беспокоить. Будто бы мало видел он чужих страданий по людям, что погибли от его рук. Но почему-то беспокоит. В один прекрасный день выловив Корво, когда тот, словно призрак, в очередной раз шатался тенью по городу, Дауд беззастенчиво прижал его спиной к стене. Как в переносном, так и в буквальном смысле. — Дауд! Что ты..? Вместо вежливости бывший наёмник, а ныне приближённый Императрицы, закрыл ему рот рукой в перчатке. — Заебал уже тенью бродить. Либо ты наконец решаешь свои чёртовы душевные проблемы, либо к Радшору можешь на милю близко не подходить. Сил нет на твою пустую физиономию смотреть, ты моим ребятам весь боевой дух попортишь. Кажется, Аттано усмехнулся невольно, при этом сохраняя всё ту же отстранённость и пустоту во взгляде. Но всё же он вырвался из чужой намеренно не самой сильной хватки и поморщился, брезгливо протирая губы и подбородок тыльной стороной ладони, которую скрывала извечная перчатка. Кажется, он ни разу за всё их общение их не снимал. Как и сам Дауд свои, впрочем. — Отвали, — плюнули ему в ответ, будто этого достаточно для окончания разговора, и Корво собирался уже покинуть узкую подвортню, когда его вдруг перехватили. — Я сказал что-то непонятное? — риторически продолжил Дауд, вновь разворачивая своего вынужденного и явно недовольного этим фактом собеседника к себе лицом. — Или это ты такой одарённый? — Ты сказал что-то тупое. Отпусти меня, мудак. Какая вежливость. Несомненно, достойная главного советника правительницы и, между прочим, первого дипломата. — Мудак я, уверяю, и есть, но всё же время наших дуэлей закончилось. Я не за этим пришёл. — Ради тебя, думаю, я могу сделать исключение, — с тем же едким презрением огрызнулся Корво, в то же время почти не вырываясь, только отворачиваясь в сторону и пряча глаза, совсем как мальчишка. Странно. Дауд знал, что он смог бы уйти, если бы правда захотел. Не хотел? — С каких пор тебя интересует моё состояние? И правда. — Сказал же, понижаешь боевой настрой всех людей вокруг. Хватит убиваться по смерти родственной души, не веди себя как слабохарактерный идиот, будь мужиком. Если произнести любой бред достаточно уверенно, как совершенно очевидную прописную истину, то никто в нём не усомнится. У Дауда, кажется, появился шанс это проверить. Вот только реакция оказалась не такая, какой он ожидал: вместо привычного ледяного равнодушия или насмешливого презрения в свой адрес, он получил резкое припирание к стене, как делал сам всего минуту назад. Ого, какие, оказывается, у них ровные, гладкие стены — однозначно похорошел город при молодой императрице, прямо любо-дорого. — Да как же меня заебали все эти «жалетели»! Джессамина не была моим соулмейтом, ублюдки, имейте совесть уважать её и меня по отдельности, блять! — злобно прикрикнул Аттано, скаля зубы как дворовый пёс. На попытку Дауда перехватить инициативу их стычки Корво ответил только более настойчивым и близким знакомством его затылка со стеной. Хотя удар был всё ещё несильным и больше для проформы: скорее для вымещения эмоций, чем из-за настоящего желания причинить боль и увечья. Тем временем Аттано гневным шипящим тоном продолжал: — Понятия не имею, почему всем так втемяшилась идея, что мы были родственными душами, но это не так. У меня вообще соулмейта нет, и я всю жизнь невероятно рад этому факту! Просто оставьте меня уже в покое; я любил Джессамину за её душевные качества, а не высшее предназначение слепой судьбы! Бросив последние слова сродни проклятию, Корво отпустил бывшего наёмника и, сделав пару шагов подальше, ожёг его на прощание негодующим взглядом. Почувствовав, наконец, полное возвращение свободы действий, Дауд первым делом проверил целостность своего затылка. Крови нет, отлично. Неприятно быть чужой, пусть даже временной, грушей для битья, но симметрично отвечать почему-то не очень хотелось. Глупость какая-то. Всё это, происходящее сейчас. Но до боли не хотелось, чтобы последнее слово в этом разговоре осталось за Аттано. — Я собственноручно убил своего соулмейта, — гулко прозвучали слова, отскакивая от стен закоулка. Корво остановился, так и не успев уйти, будто бы ему правда была интересна чужая история. В любом случае он замер. Дауд глухо продолжил, сам не понимая, для чего говорит: — Даже имени Её не знаю, только голос и глаза… Она всё ещё иногда приходит ко мне во снах. Хах, я думал, мы с тобой хоть чем-то похожи, а выходит, нет, только ещё больше отличий. Повисла такая тишина, что были слышны далёкие человеческие шаги и голоса города, но словно из другой жизни, из другого мира. В этом их было лишь двое. — Как ты мог? — надтреснутый, тихий голос Аттано звучал искренне непонимающе, возможно даже разочарованно. — Как можно убить своего соулмейта? Дауд до скрипа сцепил зубы, но всё же нашёл в себе силы ответить на такой бестактный вопрос. — А как можно жить с наёмником? Никому такого не пожелаешь. Слишком многие люди хотят тебя убить, чтобы подставлять под удар ещё кого-то, особенно столь… дорогого. — Но ты мог бы подождать, — разумно отметил лорд-защитник. — Сейчас ты уже не наёмник. А если бы она осталась жива до сих пор, то вы… — Кто мог об этом подумать тогда? Дауд не хотел слышать от него те слова, которые полудохлая совесть и чувство вины чёрными воронами каждый вечер шептали ему на ухо. Он устал от них, от бесконечных кошмаров, от груза, что тащит за плечами большую часть своей жизни с тех самых пор. Он устал от этого одиночества, что не могли разделить с ним даже его китобои. И он уж точно был готов выслушивать нотации от кого угодно, но только не от Корво. — Я был молод, и тогда это казалось лучшим вариантом! Не положено нам иметь слабости. Я сделал тогда единственно правильный выбор и ни о чём не сожалею. Никогда ещё эти слова не звучали так жалко и блёкло. Возможно, потому что Дауд никогда не пробовал произносить их вслух. Оказывается, они были так похожи на оправдания. Корво резко вытянул воздух, будто не дышал всё это время. Он медленно обернулся к своему оппоненту, и Дауд наконец мог почувствовать, что разговаривает не со стеной. — Я и Джессамина не были соулмейтами, но я видел её метку. Там было написано… — Аттано резким рывком головы оборвал свою мысль, не дав ей сформироваться. — Неважно. Она сказала, что так и не нашла того человека. Не знаю, было ли это правдой, а теперь уже и не узнаю. — А ты сам? — У меня никогда не было метки, — Корво невесело усмехнулся и наконец стал хоть немного походить выражением глаз на живого. Какой-то едва тёплый огонёк загорелся на самом дне его тёмных зрачков. — Мне нравится верить, что это значит, что я сам могу найти и выбрать себе судьбу. Дауд, пожалуй, хотел бы себе такую уверенность. Вот только боги, к великому сожалению, распорядились им по-иному. — Удачи в твоих поисках, Корво. — Спокойствия твоим снам, Дауд. Они пристально смотрели друг другу в глаза, замерев. Губы сами как-то полузабыто растянулись в улыбки — хрупкие и ломкие, неуверенные, как на пробу. Похожие на тот сакральный момент, когда складываешь кусочки случайно разбитой вазы вместе в надежде, что они складно подойдут друг другу и срастутся сами в точную копию того, что было прежде. Разговор прошёл на удивление хорошо, и, кажется, они пришли к некому шаткому взаимопониманию. Теперь работать вместе будет явно легче. А потом руку вдруг резко пронзила боль. Дауд от неожиданности чуть не упал на подкосившихся ногах — запястье, где навсегда уродливым шрамом оставалась метка его мёртвого соулмейта, сейчас неимоверно жгло, как тогда, но в разы сильнее. Боль просто несравнима. Тогда это было тёплое волнительное покалывание, а сейчас будто все демоны ада старались раскалённым на инфернальном пламени ножом отрезать Дауду разом всю кисть. От боли в глазах резко потемнело, и Дауд чуть не упал в обморок. Агония перетекла лавовым маревом с запястья на плечо, потом на грудь, простираясь напрямую к сердцу, вспарывая калёным железом плоть и сжигая заживо. Краем глаза он видел, как в нескольких шагах от него Аттано тоже пошатнулся и слабо привалился к стене с задушенным болезненным шипением. А потом всё вдруг закончилось. Только лёгким, едва уловимым теплом окутывало пострадавшую руку да немного кололо кончики пальцев. И да, Дауду было страшно — ему, матёрому наёмнику, было страшно смотреть, что же случилось. В стороне облегчённо вздохнул Аттано, но Дауд на него даже не взглянул. С неясной внутренней дрожью он закатал рукав. «Спокойствия твоим снам, Дауд». …Что за чёрт?! — У тебя тоже?.. — послышался приглушённый голос Корво. Обернувшись к нему, Дауд увидел на его лице отражение своего шока и непонимания. Только что произошло что-то неизведанное, непостижимое и совершенно точно важное. Видимо, ответ на заданный вопрос был написан у наёмника на лице. — Так значит, мы… — Аттано нерешительно сглотнул, не заканчивая фразу, но это слово само и так висело в воздухе. «Мы соулмейты?» — Этого не может быть, — слишком холодно даже для самого себя сказал Дауд. — Но метки говорят обратное. — Такого просто не бывает, это невозможно. Ни у кого и никогда не менялись и не появлялись так из ниоткуда метки. — Ты же сам видишь, это не воображение, это реальность, — непонятно, в чём пытался убедить его Корво. Они оба были растеряны и поражены. Мысли пытались перегнать друг друга, в итоге лишь сея в голове хаос. Возможно ли, что это очередная злобная насмешка судьбы над их ломаными-переломанными жизнями? Такое вполне в её жестоком сучьем духе. Дауд чувствовал быстро закипающий в крови гнев. Сколько можно над ним так издеваться? Сначала не лучшее занятие, потом убитый им самим соулмейт, затем проклятый заказ на императрицу, теперь бездново это… Он скривил губы в оскале, уже готовый презрительно фыркнуть, а потом уйти прочь, раз и навсегда оставив этот глупый разговор. Забыть, как страшный сон. — Так значит, я всё же не могу сам выбрать… Ха, неплохая шутка, не так ли? — Но Корво безотрывно смотрел на свою метку, совсем не скрываясь и не стесняясь, а потом снова на Дауда, будто сверяя два равнозначных показателя. — Что? — Всё же у судьбы и на меня был заготовлен план. — Так легко это принимаешь? Дауд был удивлён. Как Аттано может быть согласен с таким бредовым предначертанием? Даже не так — с таким нелепым совпадением, больной безумной шуткой. Такой ошибкой. — Мне кажется, что-то общее у нас всё же есть, — Корво интригующе прищурился, растягивая паузу. Сейчас он явно чувствовал контроль над ситуацией, поэтому сделал пару шагов к Дауду, оказавшись на расстоянии чуть больше вытянутой руки. — Мы не хотим оставаться одни, как бы ни показывали обратное. Глава китобоев не знал, что сказать. Судьба не ошибается. Один раз он уже пытался её обмануть — и поплатился вечно преследующим его духом той невинной девушки, которая грустным фантомом ходила теперь в его снах. Если сейчас снова отказаться, не выйдет ли всё в сотни раз хуже? Убить Аттано он не сможет. Когда-то, возможно, и мог бы, но сейчас он не справится, не поднимется рука. Они уже не незнакомцы. Ещё один печальный образ в своих снах Дауд попросту не выдержит, он сойдёт с ума. Тем временем лорд-защитник продолжал говорить, видимо, по-своему истолковав молчание собеседника: — Джессамина хотела бы мне счастья, я знал её достаточно хорошо, чтобы знать это. Она всегда сожалела, что у меня не может быть соулмейта, что я не могу ощутить такую связь с кем-то… Так может, это шанс? — Хреновый же тебе попался шанс, — прозвучало невесело и наверняка даже снова жалко, но Дауд уверен в своих словах, он знал, что говорит. Надо душить любую невыполнимую надежду в зачатке, чтобы потом не вырывать её же с трудом и болью, если можно обойтись изначально малой кровью. — Я так не думаю. И Корво улыбнулся — так, как умеют улыбаться только выстрадавшие, глубоко несчастные люди, которые знают цену такому редкому свету и спокойствию. Несмотря ни на что, полные надежды на зыбкое будущее. Так, как Дауд разучился улыбаться уже давно. Или думал, что разучился, ведь ему просто не представлялось случая проверить. Ещё один шаг, и Аттано протянул ему руку. Открыто, уверенно, искренне, от всей души. — Попробуем? В его глазах, в которых Дауд привык видеть лишь мстительность и обещание скорой расправы либо же самозабвенное стремление к долгу и чести, теперь светилось мягким светом что-то новое. Обволакивающее, душевное, ласковое. Неистраченное тепло, которое было некому предложить, наконец нашло выход. …Потому что Дауд, отринув последние бессмысленные сомнения, вложил в его ладонь свою. Метки соулмейтов, соединившись, засветились, почти как метки Чужого, но ближе, приятнее, роднее. От охватившего тело всепоглощающего и согревающего ощущения на секунду замерло сердце и перехватило дыхание. Никогда прежде никому из них не доводилось испытывать ничего подобного. Снова открыв глаза, Дауд увидел напротив сверкающие двумя яркими звёздами глаза Корво. — Кажется, мои поиски завершились, не успев начаться. … Дауд спал и почему-то мог прекрасно это осознать. Он был в каком-то незнакомом месте, похожем на сад, и вдали, среди деревьев он видел… Её. Столь знакомую девушку с грустными зелёными глазами. Вот только теперь она выглядела счастливой и мягко улыбалась. — Ты наконец нашёл её, свою родственную душу, — с улыбкой вместо приветствия сказала она. Дауд чувствовал безграничное спокойствие, исходящее от неё. Она не держала на него зла, ни в чём не обвиняла, не горела желанием мстить — она была просто по-человечески за него рада. Рада, что её соулмейт обрёл истинное счастье. — Да, наверное, мне очень повезло. Но ты… — Это неважно, — мягко перебила она, покачав головой, — моя история уже написана и завершена. Всё это время я пыталась тебе сказать, что ты должен жить дальше, должен не сдаваться и искать своего близкого человека, пусть не соулмейта, но хоть кого-то, а ты никогда не слышал… Однако всё сложилось наилучшим образом. Я желаю вам обоим счастья, Дауд. Она развернулась, готовая уходить. На этот раз уже навсегда, ведь её душа наконец была упокоена, спустя столько лет, но Дауд задержал её всего на один вопрос. Вопрос, который подспудно мучил его уже так долго. — Постой!.. Как тебя зовут? Девушка обернулась к нему, в её светлой улыбке мелькнула доля доброй безобидной насмешки и весёлости. Она выглядела как сошедший с небес призрачный ангел милосердия и сострадания. — Теперь уже это не имеет значения. Но если ты хочешь знать… Меня звали Арлин. — Прощай, Арлин. Вечного покоя тебе там, куда ты направляешься, — от всего сердца пожелал Дауд недрогнувшим тоном, благодарно склоняя голову. Девушка засмеялась, и смех её был подобен перезвону течения освежающего ручья посреди пустыни. Она точно так же склонила голову в вечном безусловном уважении. Последние слова прощания между людьми, которым было когда-то предназначено быть вместе, но которые запутались в клубке нитей судьбы. А теперь наконец распутались, найдя неожиданный выход совсем рядом. — Счастья тебе, Дауд. Я знаю, что это было нашей последней встречей и теперь твоя судьба прочно связана с тем самым единственным, истинным человеком. Я верю в вас. От неё теперь исходил видимый свет. Последняя улыбка Арлин была ярче тусклого солнца Дануолла. Секунда паузы, и её последними словами были: — И обязательно передай Корво моё благословение, чтобы он не считал себя недостойным. Ему нужно это. … Проснувшись наутро в одной постели со своим соулмейтом на Радшоре, Дауд шепнул ему на ухо последнее пожелание его ушедшей родственной души. Робкая облегчённая улыбка Корво перебивала по свету первые лучи восходящего солнца.