Не полюби ближнего своего

      Я уже был наслышан о Джеймсе Пейдже, когда мы впервые пересеклись. Шутки в лондонских студиях про Большого Джимми и Маленького Джимми не прошли мимо меня, поэтому я с интересом глазел на Маленького Джимми, которого мне представил его старший тезка.       Это был молодой паренек, почти мальчишка, совершенно обычной наружности, если не считать необычного разреза глаз (они были как бы опущены вниз с внешней стороны, из-за чего казались печальными как у сенбернара) и большого для него пиджака. Маленький Джимми уставился на меня с куда большим интересом, и я мысленно сказал ему: «Ну давай, дорогуша, скажи что-нибудь. Или притворись, что тебя не смущают мои размеры, и, быть может, ты мне понравишься».       — Очень приятно познакомится, — сказал Маленький Джимми, протягивая мне свою тощую лапку для рукопожатия.       Он предпочел сделать вид, что ему было не впервой встречать двухсотфунтовых толстяков вроде меня. Мы пожали друг другу руки, и Джим Салливан, тот, что Большой, обратился ко мне:       — Ты очень вовремя. Скоро подойдут остальные, и мы можем начинать.       — Чертовы лодыри, — выругался я. — Время без пяти девять утра, они должны быть уже здесь. Я вчера звонил Джулиану, предупреждал его, что приду проконтролировать. Он клялся, что придет за пятнадцать минут.       — Будет тебе, Питер, — добродушно ответил Салливан. — Они же только вернулись из тура.       — «Будет тебе», конечно. Мы столько треплемся, а время идет. А вдруг мы не успеем уложится вовремя, и Ардену придется раскошелиться. Он будет недоволен.       Маленький Джимми не без презрения фыркнул, и мы одновременно обернулись к нему.       — Что смешного? — сварливо спросил я. — Думаешь, это смешно, когда кто-то опаздывает?       Он смутился, так как явно не рассчитывал привлечь к себе внимание, и отвел взгляд, не сумев найти достойного ответа. Я мог поклясться, что он испугался — люди всегда пугаются, когда я злюсь.       — Зачем он тут? — спросил я Салливана, игнорируя тот факт, что Маленький Джимми был рядом и мог считаться собеседником.       — Он сыграет акустику. И сыграет небольшое гитарное соло.       — Какого дьявола? Я думал, ты будешь играть соло.       — Да, Питер, буду, — спокойно ответил он. — Я сыграю все соло на альбоме, кроме одного, которое сыграет Джимми. Это композиция №1. Так решило руководство. Прайс тоже обновили, если ты понимаешь, о чем я.       Я видел, что по какой-то причине Салливан покровительствовал этому юнцу, потому что было ясно: у птиц такого полета, каким стал Больший Джим к своим двадцати с лишним лет, никогда не отбирают работу — он сам ее отдает.       И все же я был полон скепсиса. Мне не очень-то понравилось фырканье этого молокососа. Студия — это вершина карьеры для большинства музыкантов в поп-музыке, и этот юноша, вероятно, очень гордился тем, что стоял здесь. Но в такие студии, как эта, юноши не попадают с улицы — они заслуживают право играть в них потом и кровью, и к тому времени, когда получают его, они становятся взрослыми, мудрым и… помалкивающими, когда кто-то опаздывает.       Было совершенно очевидно, что за спиной этого мальчишки стоял кто-то влиятельный, кто-то, кто провел его сюда в обход других. Поэтому Маленький Джимми и мизинца не стоил Джулиана, на которого я был страшно зол и которого уважал, как человека и музыканта.       — Ты уверен, что он сможет? Он хоть ноты-то умеет читать? — спросил я спустя паузу. - Какой-то он слишком... молодой.       Сопля зеленая, хотелось мне сказать.       — Поверь мне, Питер, он сыграет, — терпеливо ответил Салливан. — Не злись попусту.       Скрип двери не дал мне ответить. Явилась, наконец, моя группа — как всегда, они приходили вовремя или опаздывали полным составом. Джулиан, заметив мое выражение лица, поспешил объяснится:       — Да погоди, Питер, не начинай. Я задержался у Вилли, и всем пришлось меня ждать.       Вилли мы прозвали Экспертом за его способность доводить любые идеи музыкантов до ума. Этого ума частенько не хватало молодым исполнителям-самоучкам, внезапно попавших под прожектора шоу-бизнеса. Чего греха таить, на самом деле многие из них и музыку-то не писали до конца своей коротенькой карьеры, но Джулиан был другим. Он старался делать всё правильно, потому что любил музыку, и не его вина, что он слишком поздно взял гитару в руки.       — Нужно позвать Майкла, — продолжил Джулиан. — Я хочу, чтобы он кое-что увидел, прежде чем мы начнем записываться.       Майкл Уайт — продюсер, который сотрудничал с Арденом. Салливан отправил Джимми позвать Майкла, и когда они вернулись, Джулиан торжественно объявил, что он полностью переписал соло в композиции №1.       — Вилли понравилось, что я ему наиграл. Мы с ним немного посидели, и он добавил парочку штрихов... Он сказал, что это намного лучше, чем прежнее соло. Он даже написал мне ноты. Ты, Майкл, должен его услышать.       Майкл колебался, и я его мог его понять. Никому бы не понравилось что-то менять в последнюю минуту. Но мне пришелся по нутру энтузиазм Джулиана, поэтому я надавил на продюсера.       — Ладно, — вздохнул Майкл. — Джулиан, дай Джимми ноты. Послушаем твое соло.       Джулиан бы и сам мог его сыграть, но, как я уже говорил, он не был достаточно хорош. Идеи в его голове всегда опережали его возможности, и все об это знали, включая самого Джулиана. Поэтому он безропотно подошел к Маленькому Джимми и достал из папки, которую вертел в руках, лист бумаги.       Мальчишка застыл с этим листом, как столб. Салливан с тревогой на него посмотрел.       — Тебе хватить пары минут? — спросил Майкл его. — Я пойду перекурю.       Маленький Джимми едва слышно что-то пробормотал, и Майкл переспросил.       — Мне нужно больше времени, — с несчастным видом прошептал Джимми.       И я понял, что ничегошеньки у него не выйдет. Спесь и самодовольство спали с него, как маска с лица, и я злорадно усмехнулся.       — Сколько тебе нужно? Десять минут? Пятнадцать? — с легкой ноткой раздражения спросил Майкл. — Имей в виду, парень, времени у нас в обрез. В девять пятнадцать мы начнем запись, и график у нас сегодня плотный.       — Мне… мне нужно полностью все разобрать. Я мог бы через полчаса, если можно… Я хорошо читаю табы, но ноты... Я еще не очень хорошо...       — Ты совсем рехнулся? - перебил его Майкл.       — Но какая разница? — горячо воскликнул юноша. — Они же забронировали студию на весь день.       — Ради такого уникума, как ты, никто не станет двигать расписание, — возразил Майкл. — Итак, ты сыграешь или нет?       В комнате повисла пауза, и ее причиной был худой бледный паренек в пиджаке с чужого плеча. Он переминался с ноги на ногу и смотрел на лист, чтобы не смотреть на остальных. Я внезапно подумал, что ему нет и семнадцати, что он был самым младший в этой комнате, полной серьезных — или относительно серьезных, если говорить о моих ребятах — людей, которые зависели от него.       Юнец пошел красными пятнами, когда выдавил из себя:       — Я не могу.       Салливан со вздохом произнес:       — Я сыграю тебе, Майкл.       И он сыграл прямо с нотного листа, и это было действительно небольшое соло.       В девять пятнадцать началась запись первой композиции. Поскольку от меня теперь ничего не зависело, я отправился на поиски курилки. Лондонские студии в в те времена — это скопище больших и маленьких комнат, в которых нельзя делать целую уйму вещей. В некоторых едва разрешалось дышать. Для удобства персонала отводились самые ненужные, самые неудобные комнатки, часто сырые или слишком холодные. В одну из них я зашел, чтобы покурить в одиночестве, но обнаружил, что комната была не пуста.       Маленький Джимми, согнувшись в три погибели, сидел на стуле в обнимку с акустической гитарой и что-то отмечал карандашом в изрядно помятом нотном листе. Увидев меня, Джимми напрягся.       — Ты чего здесь делаешь? — спросил я, подходя к окну. — У тебя сегодня еще будет запись?       — После обеда я буду записывать акустику, — мрачно отозвался он, пряча лист.       — Если только Джулиан ее не изменил.       Я думал, что этот безжалостный выпад выбьет из колеи Джимми, но он резко произнес:       — А разве он сказал, что Вилли переписал ему акустику?       От удивления я чуть не выронил сигарету, которую только что достал. И тут же рассмеялся.       — Забавный ты человек, Джимми Пейдж. Вижу, ты готов постоять за себя. Но Джулиана тебе лучше не трогать. Этот человек добился больше за два года, чем ты когда-либо сможешь. У него за спиной не было покровителей, когда он решил заняться музыкой. Ему пришлось работать на стройке, чтобы обеспечивать себя и своих младших братьев, и он учился по ночам играть на гитаре — и смотри, как много он добился. Теперь всем плевать, кто играет на пластинке вместо него. Все девчонки от тринадцати и старше знают Джулиана, и они будут слушать твою работу только потому, что на пластинке стоит имя Джулиана. Через пару лет он будет купаться в деньгах.       — Но при этом музыку писал не он, и на гитаре играли другие. В этом нет абсолютно никакого смысла.       — Вилли только помогает ему, — добродушно пояснил я. — Вилли не приносит своих идей. А если Джулиан не сбавит темп, то и Вилли ему скоро не понадобится, и гитарой он овладеет лучше.       — Нет, не овладеет, — сухо ответил Пейдж. — Он вообще не понимает, что сейчас происходит с гитарой. А еще у него короткие негибкие пальцы и плохая постановка рук.       — А ты, стало быть, понимаешь, и руки твои хороши?       — Да. Иначе бы меня здесь не было.       После инцидента с нотным листом я почти сочувствовал этому парню, но тон нашего диалога снова меня разозлил.       — Хотел бы я послушать, что происходит сейчас с гитарой, но только не от человека, который не смог осилить крошечное соло.       — Это не потому, что я не мог осилить! — взъярился Пейдж. — Это потому, что Вилли записал музыку нотами, а не табами! Зачем вообще записывать гитару нотами? Табулатура интуитивно понятнее для гитаристов, чем ноты.       — Большой Джимми только взгляд кинул на лист, и он уже знал, как играть, — ответил я. — Знаешь поговорку про плохого танцора и яйца? Салливану ноты не помешали станцевать.       — Салливан старше меня на несколько лет, и заниматься он начал раньше меня. У него фора. Дайте и мне столько времени, я и не то сыграю с листа.       — Поглядим, парень. Поглядим, — сказал я и, наконец, закурил, выпуская дым в форточку.       Джимми, однако, не был настроен так легко заканчивать разговор. Глубоко уязвленный моим неверием в его возможности, он произнес:       — Я могу сыграть это соло прямо сейчас. Я слышал его раз, и этого было достаточно. Ничего выдающегося там нет.       Я не проявил интереса, но Джимми в нем не нуждался. Он заиграл, и то, что я услышал, было весьма похоже на то, что сыграл Салливан, хотя мое мнение было всего лишь мнением дилетанта. Я не очень хорошо разбирался в музыке. Для этого существовали продюсеры.       — Если бы они дали мне немного времени… — с горечью произнес Джимми, когда закончил. — Эти бюрократы убивают всё живое в музыке. Подумаешь, расписание! Кого волнует это чертово расписание, когда я могу сыграть так, что у них челюсти отвалятся.       — Думаешь, Большой Джимми сыграет хуже, чем ты? — с иронией спросил я.       Парень, поняв, что сболтнул лишнее, бросил на меня быстрый взгляд и опустил голову, как бы сосредоточившись на гитаре.       — Джим потрясающий гитарист, он не в состоянии сыграть хуже, — уклончиво заявил он и защипал струны.       И все же он чего-то недоговаривал, я чувствовал это нутром. Мы оба знали, что Большой Джимми сделает Маленького Джимми одной левой в их гитарной дуэли, но было что-то, в чем юный Пейдж чувствовал свое превосходство. Быть может, он отлично выполнил домашнее задание и был готов внести ряд улучшений, но Джулиан переписал соло, и работа прошла вхолостую.       — И как давно ты знаешь Салливана? — спросил я спустя паузу.       — Несколько недель. Меня с ним познакомил Гарри Олдстар.       Знал я Гарри Олдстара, этого пройдоху, жулика и прохвоста. Он носил гордое звание исполнительного продюсера, но к настоящему продюсированию его не подпускали и на пушечный выстрел. В основном, он занимался тем, что приглашал в студии безымянных музыкантов с улицы для одноразовой записи какой-нибудь одноразовой группки. Студия представляла их как настоящих профессионалов и брала соответствующую плату, однако сами музыканты едва ли получали четверть от причитавшегося. Вся разница шла в карман продюсера и владельца студии, и Гарри получал свой процент.       Теперь я начал понимать, каким образом Маленький Джимми оказался на сессиях. Однако в отличие от других уличных приятелей Гарри, он сумел здесь задержаться и завести дружбу с нужными людьми, что показалось мне весьма и весьма занятным.       — Хочешь отличный совет? — спросил я, но не стал дожидаться ответа. — Поменьше болтай, что знаком с Гарри Олдстаром, и люди станут воспринимать тебя всерьез. Будь тише воды и ниже травы, когда менеджеры приходят в студию, потому что они могут начать задавать вопросы… например, сколько студия платит тебе за маленькое гитарное соло. Но этот интерес не будет продиктован заботой о тебе, и если ты проболтаешься, ноги твоей не будет ни в одной лондонской студии.       Джимми перестал играть. Он застыл, очевидно, опасаясь, что я вытрясу из него все детали его сделки с Майклом.       — Расслабься, — произнес я. — Майкл давно сотрудничает с Арденом, и не станет рисковать ради нескольких фунтов. Но другие менеджеры и другие продюсеры могут друг друга не понять, и тогда ты окажешься прямо в эпицентре между ними. И имя Олдстара только подольет масла в огонь.       — Я понял, — тихо ответил Пейдж.       — Вот и славно, — сказал я, выбросив окурок в окно. — Бывай, парень.       И вышел.       В тот день Пейдж не сумел записать акустическую гитару, поскольку Майкл решил от нее отказаться. На ее место встал кусок электрогитары, которую сыграл Салливан, и выходило, что мальчишка весь день проторчал на студии и не заработал ни одного пенса.       На следующий день ему не нужно было приходить, но он пришел, крутился вокруг Салливана, бегал за кофе и сэндвичами и прилежно исполнял роль «принеси-унеси-позови». В награду за его усилия звукоинженер Томас позволил ему посидеть вместе с ним в рубке во время звукозаписи.       — Дай волю этому Пейджу, и он станет здесь ночевать, — в шутку сказал мне Томас потом. — Он часто сюда приходит, когда ему не нужно работать.       — Кем он работает?       — Лаборантом в какой-то университетской лаборатории. Говорит, что еще учится в художественном колледже. Играет в каких-то барах по вечерам. Я даже не представляю, когда он спит. Я его спросил однажды, и он сказал, что выспится после смерти. Хороший парень, не то, что мой лодырь.       Я усмехнулся. Я видел этого спесивого и скользкого мальчишку насквозь — он отчаянно хотел понравится и говорил то, что люди хотели слышать. И потихоньку, пока остальные не замечали парня-принеси-подай, он завоевывал свое место под солнцем.       Он был совсем как я.

***

      Группа Джулиана, на которую я возлагал большие надежды, развалилась спустя полгода. Дон Арден, мой босс, сказал мне: «Это научит тебя не ставить всё на кон», но я таки не смог извлечь пользу из этого урока.       Мне казалось, я всё делал правильно: я был вместе с музыкантами, подбадривал их, когда они пребывали в меланхолии, и радовался вместе с ними их удачам. Я позволял им звонить мне в любое время суток, я разрешал их проблемы с женами, подружками и законом, но они меня плохо отблагодарили. Группа стала опаздывать на репетиции, Джулиан частенько появлялся подвыпившим. Вилли потребовал у меня поднять оплату, поскольку, по его словам, он только и занимается тем, что переписывает с нуля «галлюциногенный шум, навеянный Джулиану ЛСД».       «Не пытайся полюбить этих засранцев, — бывало, поучал меня Арден. — Ты выводишь их из грязи в люди, а потом слава ударяет в их головы, они забывают свои корни и начинают копаться в твоих счетах. Они стоят того, чтобы из них выжали всё до последнего пенни. Их работа — кривляться на сцене перед девчонками, но даже это многие из них не в состоянии сделать правильно. Есть среди этих отбросов стоящие музыканты, но их хватает ненадолго. Группи, ЛСД и алкоголь развращают их, и они становятся такими же неблагодарными тварями, как и остальные».       Я думал, что Джулиан был другим, но в этот раз Арден оказался прав. «Ежовые рукавицы держат их в форме», — напутствовал меня Дон перед тем, как отправить к следующей группе.       Время от времени я пересекался на студиях с Пейджем. Дела у него шли совсем неплохо: он справился с нотной грамотой, что сильно повысило его конкурентоспособность; примелькался продюсерам, потому что всегда был рядом, когда требовался человек, умеющий делать эти новомодные гитарные соло. И однажды ему позволили сделать всё, что душе угодно, на стороне B одной из новых поп-пластинок. Тогда-то к нему и пришел настоящий успех, поскольку сторона B звучала необычно и интересно, в отличие от стороны А. Заказы посыпались на Пейджа как из рога изобилия.       Тем временем я стал ездить в туры в США, пошли неплохо и мои дела. Я стал лучше поддерживать дисциплину в доверенных мне группах — как выяснилось, человеку моей комплекции делать это было несложно. Стоило только упомянуть, что я занимался реслингом, как воображение моих подопечных дорисовывало все остальное, и они становились более покладистыми.       Иногда, конечно, не обходилось без эксцессов, но это была жизнь на колесах вместе с очень молодыми людьми, в которых кипели гормоны. Бывало, что я сталкивался с полицией или вел душеспасительные беседы с промоутерами, которые по какой-то причине захотели нагреть на мне руки. Я знал одно: мне доверили группу и деньги, и я должен был то и другое вернуть в Англию в целости и сохранности.       Я создавал репутацию человека, способного добиться своего, а потом репутация начала работать на меня. Разрушить ее было очень легко — стоило лишь раз прогнуться. Арден ценил меня за мою способность не прогибаться ни перед промоутерами, ни перед музыкантами.       У меня появились деньги, опыт и… амбиции. Следуя им, я ушел к Микки Мосту — менее влиятельному человеку, чем Дон Арден, и следовательно, более сговорчивому, когда дело касалось свободы действий. Мы сняли на двоих небольшой кабинет в Сохо и сделали его нашей штаб-квартирой.       Как-то раз мне сообщили, что Пейдж нежданно-негаданно завязал со студийной работой и ушел в группу к своему приятелю Джеффу Беку играть на бас-гитаре. Я диву дался столь крутому развороту курса. Человек, принесший эту новость, только плечами пожал: «Гитара теперь в упадке. Но он и Бек что-то задумали. Они вроде дружат, так что, может, дело выгорит».       Я принялся с любопытством ждать, что из этого выйдет. Я знал The Yardbirds и их непростую историю, и что-то мне подсказывало, что с приходом Пейджа стабильности в группе не прибавится. Это было так очевидно, что мне хотелось взять трубку и позвонить Джимми. «Ты знаешь репутацию Бека, он ходячая катастрофа, все об этом говорят, — сказал бы я ему. — Ты же совсем из другого теста, ты не рок-звезда, а профессиональный сессионщик. Вы не сработаетесь, и ты потеряешь группу или друга».       Многие ребята из студии разделяли мой скептицизм. Кое-кто даже в шутку ставил на то, через сколько Пейдж постучится обратно.       Масла в огонь прибавили кадровые перестановки: Крис Дрея, ритм-гитарист, взял бас-гитару, а Джимми занял нишу второго соло-гитариста. «Что они творят? — подумал я. — У них Бек на соло-гитаре. Они не понимают значения слова "соло"?».       The Yardbirds уехали в США в составе пяти человек, но вернулись из тура они уже вчетвером. Я не удивился, узнав, что Бек ушел из The Yardbirds — как мне сказал их менеджер Саймон Нэпир-Белл, его ушли.       - А я ведь предупреждал его, — поделился Саймон. — Я ему сразу сказал, что организованный Пейдж понравится им больше, но он меня не стал слушать.       Я всем своим нутром чувствовал, что эту группу уже не спасти. Я видел это столько раз: молодые парни, которые, казалось, были полны сил, угасали так резко, будто их выключили. Все это выпивало соки: изматывающие туры, чес по клубам средней паршивости, алкоголь и наркотики, постоянное давление со стороны лейбла, вечная необходимость придумывать новый материал, репетиции одни за другой и изнуряющее соревнование с другими группами, зачастую более свежими, более агрессивными.       А музыкальная индустрия тем временем кипела так интенсивно, что новые пластинки устаревали еще до того, как попадали под пресс. Идеи, подпитываемые галлюциногенами, заполонили лондонские студии, бары, клубы, и среди этого изобилия легко было потеряться.       Особенно группе, половина которой пребывала в этом бизнесе с 63-го года.

***

      Однажды поздним воскресным вечером осени 66-го в моем доме зазвонил телефон. Моя жена Глория ответила на звонок. После небольшого обмена репликами она, довольно озадаченная, протянула трубку мне.       Я был незаинтригован, когда принял трубку, но это длилось ровно до тех пор, пока мой собеседник не подал голос после некоторого молчания.       — Я очень извиняюсь за поздний звонок, — едва слышно прошептал в трубке голос, который я никак не мог узнать. — Это Джимми Пейдж.       — Вечер добрый, Джимми Пейдж, — сказал я, даже не пытаясь скрыть интонации удивления.       — Добрый, — отстранено произнес собеседник. — Твой номер телефона дал мне Микки. Я бы никогда не стал беспокоить тебя в такое время, но кое-что произошло… и я… э…       Он замолчал.       — Что случилось? — подбодрил я его.       — Не могли бы мы встретиться?       — Без проблем. Ты же часто заглядываешь к Микки, так что адрес у тебя есть. Подходи, завтра с утра я буду на месте.       — Это не терпит отлагательств. К тому же, боюсь, завтра я не смогу поехать в Лондон.       — Да что случилось-то?       — Мне нужно кое-что с тобой обсудить, Питер, но это не телефонный разговор. Не мог ты… эм… приехать ко мне домой в Пэгборн? — предчувствуя возражение, он зачастил:       — Я знаю, это очень странно, но это действительно не терпит отлагательств, и обстоятельства… э… немного выше моих возможностей. Я бы сам приехал к тебе, если мог.       — Ну ладно, — сказал я с сомнением. — Я заеду к тебе завтра вечером.       — Может быть… если у тебя есть возможность… ты бы приехал сейчас? Я заплачу за такси или за бензин.       — Джимми, да что произошло? Ты уверен, что я смогу тебе помочь?       После небольшой паузы из трубки донеслось:       — Я тщательно это обдумал, прежде чем звонить. Я знаю, это очень необычная просьба, поскольку у нас нет никаких совестных дел, и закадычными друзьями нас назвать сложно, но… Думаю, мне больше не к кому обратиться, кроме как к тебе.       — Послушай, Джимми, ты уверен, что дело не дотерпит до завтра? Моя жена меня едва видит, я не хочу, чтобы она меня из дома выгнала. И если я доеду до Пэгборна сейчас, а повод будет ничтожным, ты сам будешь не рад, могу тебя заверить.       — Тогда… может быть, ты бы приехал с утра?       Я прикинул завтрашнее расписание и понял, что у меня есть немного времени утром, о чем и сообщил. По ту стороны провода послушался вздох облегчения. Потом Джимми произнес:       — Я очень прошу тебя держать этот разговор в секрете, в том числе и от Микки. Особенно от него, понимаешь? Никто не должен знать.       — Ты говоришь загадками.       — Это не телефонный разговор.       — Ладно, буду молчать как могила.       — Спасибо тебе большое, Питер.       Мы обменялись контактами и распрощались. Положив трубку, я принялся гадать, в чем же дело. Теперь я даже пожалел, что отказался ехать сейчас, поскольку меня глодало любопытство. В последнее время я нередко виделся с Пейджем, поскольку он вдруг зачастил к Микки в наш офис. Мы приятельствовали на уровне «Привет, как дела?» — «Отлично, у тебя?», обсуждали погоду и широко распространенные сплетни, но никогда не заходили дальше. Поэтому его просьба на самом деле была странна.       Я сказал Глории, что завтра ранним утром уезжаю по делам и лег пораньше, чтобы выспаться.       Около восьми часов я стоял возле симпатичного дома-эллинга неподалеку от железнодорожной станции. На мой стук дверь открыли не сразу, хотя я слышал по ту сторону какую-то возню. Вероятно, меня тщательно изучали в глазок.       — Это Питер Грант, — произнес я. — Меня сложно не узнать.       Дверь распахнулась. Света в прихожей не горело, так что я видел только силуэт.       — Доброе утро, — поприветствовал меня Джимми. — Я только перестраховываюсь, — и отошел в сторону, чтобы впустить.       Он отвел меня в гостиную, усадил в кресло, после чего несколько раз сходил на кухню, пока не заставил журнальный столик горой еды и посуды: были и кофейник, чашки, молочник, сахарница, джем, масло, поджаренный хлеб и два вида печенья. Я лишь покачал головой, глядя на это чрезмерное гостеприимство. Пока он суетился вокруг меня, я мельком огляделся, и увиденное мне понравилось. Это была гостиная человека, который увлекался искусством — светлая, убранная не без педантизма, намекающая, что владелец дома серьезно относится к прерафаэлитам.       Джимми, наконец, устроился напротив меня. Все это время, пока он мельтешил перед глазами, его волосы, значительно отросшие с нашей первой встречи, закрывали лицо, но теперь он больше не мог скрывать его. Он убрал волосы за уши, встретился со мной взглядом и опустил глаза. Я так и ахнул.       Его губа была рассечена, и два налившихся синяка красовались на его правой щеке и под левым глазом.       — Господи Иисусе, что с тобой приключилось?       — Об этом я и хотел поговорить, — мрачно ответил он. — Меня вчера избили. Это произошло поздно вечером, когда я возвращался из Лондона на последней электричке. Уже было темно, и ты видел нашу станцию — один фонарь и вокруг ни души… Я сошел один, сделал пару шагов и увидел этих парней. Их было трое, шапки и поднятые воротники закрывали их лица. Один из них спросил, Джимми ли я Пейдж, но сдается мне, они прекрасно знали, кто я.       Вздохнув, он сообщил безрадостно:       — Я полночи прикладывал лед к лицу. Не представляю, как теперь выйду на улицу.       — Это ерунда, — отмахнулся я. — Они тебе ничего не сломали?       — К счастью, нет. Они в основном били по лицу и животу. Руки не тронули.       Глянув на меня с ужасом, он добавил:       — Они могли сломать мне пальцы, и это был бы конец. Группа не может позволить себе такой перерыв.       — У тебя есть догадки, кто это?       — Это был привет от Дона Ардена, — сказал Джимми и уставился в чашку, которую вертел в руках. — Я знаю это, потому что… потому что они избегали трогать руки, и потому что они знали, кто я… и что я гитарист. Ну, я знаю, почему он это сделал. Пару дней назад я… эм… неосторожно высказался об Ардене в большой компании.       Я покачал головой.       — Ох, Джимми, ты же умный парень. Зачем ты это сделал? Что именно ты сказал?       — Что он воришка, который потерял хватку, и что его музыканты… не слишком хороши. Что сессионщики делают всю работу за бездарей. И тому подобное. Я даже не думал, что он об этом узнает. Многие распускают язык. Это не повод бить людей.       — Очевидно, это прекрасный повод, взгляни на себя. Надеюсь, ты не сообщал полицию?       — Конечно, нет, — оскорбился Пейдж. — Я же не конченый дурак.       — Ты уверен, что тебе ничего сломали? Может, тебе стоит поехать в больницу?       — Нет, все в порядке. Я это переживу.       Я отхлебнул кофе, но Джимми не стал заполнять паузу. Тогда я спросил:       — Зачем ты позвал меня?       Он резким движением поставил чашку на поднос и поднялся, чтобы подойти к окну. Глухим голосом, не поворачиваясь ко мне, он сообщил:       — Этого бы никогда не произошло, если бы ты был менеджером The Yardbirds.       Небезынтересный поворот событий, подумалось мне.       — Проблема в Саймоне, — продолжил Джимми, обернувшись. — Он не понимает, как вести дела. Раньше я думал, что это даже мне на пользу, потому что он не будет вмешиваться… Но… Мы практически ничего не зарабатываем. А теперь оказывается, что он не может обеспечить даже такой малости, как защита собственных музыкантов.       — Тебе не следовало говорить в таком ключе о Доне.       — Возможно, — не стал спорить Джимми. — Но он мог бы мне намекнуть, что мне следует извиниться. Я бы извинился. Но Саймон не понимает таких вещей. А еще, я уверен, он обкрадывает нас. На это ему ловкости хватает. Я давно им не доволен.       — Ловко ты переложил на него ответственность, — сказал я, покачав головой.       — Послушай, Питер, он был там вместе со мной, когда я это говорил. Стоял и слушал всю эту чепуху. Он меня не одернул, ни слова мне потом не сказал. Он мой менеджер, он должен соображать в таких делах! А что, если бы мне сломали руку или раздробили пальцы?       — Если бы Арден хотел тебя наказать, он бы это сделал. Считай, что тебя предупредили.       — И как я теперь по улице ходить буду? Как на сцене выступать с таким лицом? Я гастролирующий музыкант, моя внешность важна почти так же, как и навыки, тебе ли не знать.       Я не мог с этим спорить. Джимми вернулся на место и произнес, глядя мимо меня:       — Я хочу попросить тебя занять место Саймона, поэтому я и позвал тебя. Я знаю, что ты наведешь порядок в финансах и не позволишь такому… — он коснулся больной щеки, — произойти снова. Я слышал, как о тебе отзываются.       — А Саймон?       — А что Саймон? Группа им недовольна. Уволить его будет легко.       — И какая же мне будет выгода, Джимми?       — У группы были хиты, и нет причин думать, что их больше не будет. Послушай, Питер, я променял солидный заработок, который получал в студии, на какие-то жалкие гроши в The Yardbirds. Но я знаю, как заработать деньги. Единственное, что мне нужно, это хороший менеджер, который не будет вставлять нам палки в колеса. Музыканты тоже люди и хотят есть, их труд должен оплачиваться! Могу поклясться, у Саймона есть договоренности с промоутерами или он просто дурак, которого водят за нос.       Я, задумавшись, пил кофе. Я знал Джимми и его репутацию, он был свеж, полон идей, а самое главное, он был профессионалом до мозга костей. Редкое сочетание в мире, где молодость, граничащая с юностью, изматывающие гастроли и бесконечные тусовки были тремя китами, на которых держался бизнес.       Но я с ним ни разу не работал. Сам факт его теперешнего интриганства против Саймона должен был меня насторожить. Но мне импонировала его решимость взять свою судьбу в собственные руки. Я не был Саймоном, которого легко было облапошить, и я чувствовал, что Джимми сам это понимает, и сказал:       — Я бы согласился взять The Yardbirds. Но ты не можешь решать за всю группу.       — Они будут просто счастливы увидеть тебя в качестве менеджера. По правде говоря, они будут рады любому.       — Хорошо. Но увольнять Саймона — плохая идея.       Джимми уставился на меня в немом удивлении. Из-за фингала под глазом он казался пандой.       — Это спровоцирует большую шумиху. Проще будет, если я стану вашим финансовым директором. Со временем Саймон сам уйдет.       Удивление в глазах Джимми сменилось недоверием, но я произнес:       — Ты сам меня позвал, поэтому поверь мне. Всё устроится в лучшим виде.       Он немного обдумал мои слова, после чего легонько кивнул. Мы допили кофе и обсудили пару ньюнсов, после чего я стал собираться. Провожая меня до машины Джимми спросил:       — Как быть с Арденом?       — Никак, — сказал я, похлопав его по плечу. — В следующий раз следи за языком. Ты, Джимми, до сих пор бываешь чересчур болтлив не к месту.       Его озадаченное лицо меня порядком развеселило. Вероятно, он забыл обстоятельства нашей первой встречи. Но когда машина ехала по дороге в Лондон, веселье мое ушло на убыль. Я размышлял над тем, во что я ввязался.       Стать «финансовым директором» группы оказалось плевым делом. Якобы Джимми и остальные по рекомендации Моста обратились ко мне, и я, привлеченный просьбой своего давнишнего друга, решил помочь им навести порядок в делах.       Саймон не испытывал большой радости от моего появления. Но чем больше я брал ответственности на себя, он становился более покладистым, хотя, возможно, этому способствовали разговоры о финансах, которые я вел с ним.       Вскоре ему стало понятно, что его выкинули за борт.       — Мост и ты прибрали этих парней с таким энтузиазмом, словно они чертовы гении, — сказал мне Саймон, передавая дела. — Но не заблуждайся относительно их талантов. Тебе сказали, что у The Yardbirds есть проблемы, но самом деле есть только одна большая проблема, и она называется «Пейдж». Он задает слишком много вопросов, он подзуживает остальных, он самый настоящий смутьян. Хочешь, чтобы группа выжила — уволь его. Все пошло наперекосяк, когда Бек пригласил его. Вспомни, чем все закончилось — Бек ушел, а Пейдж остался.       Я знал, что у Саймона не найдется много добрых слов о Джимми, но и тот мало что мог сказать приятного о бывшем менеджере. Вероятно, истина была где-то посредине. Как бы то ни было, я хотел составить свое собственное мнение.       Официальное знакомство с Yardbirds состоялось в конце 1966 года, в нашем с Микки офисе. Толкаясь, мы подписали необходимые бумаги и решили отметить мое вступление в должность в пабе внизу. Вероятно, по сравнению с жуликоватым Саймоном я казался Yardbirds архангелом Петром, сторожащим врата от рая, поскольку группа меня встретила весьма тепло.       В пабе я расспросил музыкантов про планы и выяснил, что в их умах царит некоторое брожение, но в целом их желанием было записать альбом и уехать на гастроли. Я обещал спасти их финансовый корабль, который медленно шел ко дну из-за хаотичного руководства и постоянной смены состава. Мои слова весьма воодушевили старожилов группы Джима Маккартни и Криса Дрея.       Перед тем, как расходится, я перехватил Джимми и попросил его встретится со мной следующим утром. Он не слишком удивился этому приглашению, словно ждал его, и я сделал вывод, что ему есть что мне сказать.       Утром Джимми явился в мой офис за двадцать минут до назначенного времени, тщательно завитый, разодетый по последней ярдбёрдзской моде, полный чувства собственного достоинства от пят до макушки. Он совсем не походил на того бледного паренька в большом пиджаке, который не смог прочитать ноты и потому лишился работы. Лондонские студии выдрессировали его, и теперь, сменив брючные костюмы на рубашки с рюшами и вельветовые штаны, Джимми Пейдж рвался в бой.       Я предложил ему прогуляться до ближайшего парка, благо погода к этому располагала. Я знал Джимми лучше, чем Саймона, поэтому решил сразу выложить все карты — по дороге передал Пейджу слова его бывшего менеджера.       Джимми не заставил меня долго ожидать ответа.       — Конечно, я подзуживал остальных и задавал вопросы. А как иначе? Куда деваются деньги? Группа снялась в фильме Blow-Up, режиссер обещал нам хорошо заплатить. В итоге мы получили несколько фунтов, хотя снимали этот эпизод весь день. Я спросил Саймона, в чем дело, и он начал вешать мне лапшу на уши об авторских правах, каких-то налогах и так далее. Я попросил его показать договор, который он заключил с издателями. Так он сказал, что ничего не подписывал и что всё происходило на уровне устных договоренностей. Естественно, я не поверил в эту чушь и рассказал остальным. Знаешь, что мне сказал Кит? Они никогда не видели никаких бумаг от Саймона.       Мы сыграли в рекламе. Подумай сам, рекламу крутят на телевидении, и тысячи люди слушают нашу музыку несколько раз в неделю. Так выяснилось, что Саймон продал наши права за какие-то жалкие пятьсот футов — причем не каждому, их нужно было разделить на пятерых, тогда еще Джефф был в группе. Эта чертова реклама до сих пор крутится на ТВ. Но я не думаю, что Саймон себя любимого как-то обделил. Я больше чем уверен, что он много поимел с нас.       И я даже не хочу вспоминать гастроли. Мы как проклятые упахивались, ездили из города в город, и едва окупили дорогу и содержание. Знаешь, Питер, я обеднел, когда пришел в Yardbirds, а ведь эта популярная группа. Я работаю больше, чем на студии, но получаю меньше. В чем смысл существования этой группы, если она едва может содержать себя? Саймон так ничего мне и не смог объяснить. Неудивительно, музыканты уходят из Yardbirds.       Эта речь произвела на меня большое впечатление. Зная, что Саймон бывал нечист на руку подобно многим менеджерам из разряда «выпей все соки из этой группы», я понимал, что мой новый подопечный ничуть не преувеличивал.       — Что же, Джимми Пейдж, я тебя услышал, — произнес я после недолгого молчания. — Я попробую навести порядок в финансах, но при одном условии. Выдержав эффектную паузу, продолжил:       — Вы, ребятки, будете работать на совесть. Ничего не получится, если вы начнете в туре дебоширить. Я слышал, что Кит любит приложится к бутылке.       — А слышал ли ты, что у Кита всего одно легкое? Представляешь себе певца с одним легким? А ведь он и на губной гармошке играет, и лучше всех в Англии.       — Это все оправдания, — отмахнулся я. — Если фронтмен начнет срываться, вы покойники. Я видел это сотни раз.       — Он не сорвется, — пообещал Джимми. — Сейчас мы все заинтересованы в том, чтобы получить хоть какие-то деньги. И мы хотим альбом, мы хотим работать. У меня полно идей…       Я бросил на него быстрый взгляд. Сейчас Джимми чертовски сильно походил на Джулиана образца пятилетней давности, когда он пришел ко мне и заявил, что у него полно идей и он готов работать. Но очень быстро его идеи иссякли, как и желание работать, и он стал обузой. Я знал, что сейчас мне следует быть настороже. Шоу-бизнес абсолютно всех превращал в одного поля ягоду, и она сгнивала, едва вызрев.       — Нужно организовать гастроли, — произнес я. — Вы обкатаете все свои идеи, и мы сразу отправимся в студию. После снова будут гастроли. Будет очень много гастролей, придется поездить. Ты сумеешь донести до них эту мысль?       — Да, — спокойно ответил он. — Я поговорю с ними.       — И они тебя послушают?       — Если нам нужно отправится на гастроли, мы отправимся. Я их уговорю. Питер, если ты вытащишь группу из этой задницы, мы по гроб жизни будем благодарны.       Мне лишь оставалось покачать головой. Мне много раз обещали благодарность по гроб жизни, и я научился не принимать столь большие чеки. Мне хотелось предостеречь Джимми от обещаний, которых он не сможет выполнить. Он проявлял слишком много энтузиазма по отношению к группе, и он мог дорого заплатить за него.       И всё же я не мог противостоять охватившему меня волнению. Я знал Пейджа уже несколько лет. Я видел, как этот когда-то незаметный парень пробивал себе дорогу в студии, будучи любителем-самоучкой без подходящих связей. Он был всегда на подхвате, вежлив и спокоен, пунктуален и ответственен, он много слушал и еще больше слышал, когда сидел в рубке звукозаписи вместе со звукоинженерами. Ему удавалось продвигать свои идеи в мире, где музыканты — солидные люди солидного возраста, не склонные к излишнему риску, умело считающие деньги.       Но когда ему стало скучно, он бросил сессии и перешел на другую сторону баррикад, вызвав у бывших коллег волну осуждения. Ему было двадцать два, и он не нуждался в славе (иначе бы он никогда не застрял в студии), и он не нуждался в деньгах (иначе бы остался в студии). Но может статься, что по какой-то причине он возжелал того и другого, и если так — он знал, как добиться желаемого. Вооружений дисциплиной, прекрасной выучкой и спокойным целеустремленным характером, Джимми представился мне совершенно новым типом рок-звезды, каких свет еще не видывал.       «Не пытайся полюбить этих засранцев», «не ставь всё на кон», — вспомнились мне слова Дона. Но мое чутье подсказывало мне сделать нечто противоположное.

***

      Перво-наперво я решил съездить в небольшой тур по стране вместе группой, чтобы посмотреть на них вживую. Некоторые промоутеры были не рады видеть меня на месте сговорчивого Саймона, но рано или поздно мы утрясали наши разногласия. Некоторых я тряс в буквальном смысле этого слова. Я решил, что моя часть сделки — делать вовремя все причитающиеся выплаты моим музыкантам.       Они свою часть выполняли безупречно. Никто из них и пальцем не коснулся бутылки до выступления. Наряженные в цветастые рубашки или мундиры, они появлялись на пресс-конференциях и фотосессиях, неизменно улыбчивые и довольные, хотя могли кутить всю ночь напролет.       «Черт меня дери, — подумал я в конце тура. — А ведь и вправду может выгореть». Когда я показал им числа, которые у меня получились после сведения счетов, у Дрея глаза на лоб полезли.       — Ведь это всего несколько выступлений, — пробормотал он. — Боюсь представить, что будет, когда мы поедем в крупный тур.       — Вот так это и работает, — ответил я. — Вы делаете хорошо мне, я делаю хорошо вам.       Однако я рано радовался. Наши трудности уже вышли нам навстречу.