Promis par l’art — обещанный искусством
146 лет назад во Франции начались события, известные, как «кризис 16 мая 1877 года», результатом которых стало окончательное утверждение во Франции республиканской формы правления.***
— Питер, я умоляю тебя, не заставляй меня это делать! — Прошу, Кристофер, ради меня! Я не могу быть в двух странах одновременно! — двое молодых людей спорили, находясь в разных концах мастерской художника; хозяин этой самой мастерской сидел перед мольбертом и дописывал своё произведение, получалось плохо из-за головной боли, вызванной вторым художником — другом, учеником и человеком, которому Крис сдаёт мастерскую, — Хан сейчас собирал вещи, одновременно упрашивая друга переступить через себя. — Я слишком молод, чтобы выбирать между карьерой и любовью. Мне нужно всё. Если я не поеду в Италию — не смогу написать портрет, который сможет сделать меня знаменитым и богатым, чтобы наконец-то переехать в собственный дом, а не до конца жизни снимать у тебя твою мастерскую. А если не узнаю, как сыграла Жанна в пьесе, то в Париже меня больше никто не будет ждать! — раскраснелся Хан. — Mon ami, Жанна без ума от тебя. Уверен, она всё тебе простит. — Возможно, она простит, если я приду с извинениями на следующий день, но в этом и проблема! Завтра я уже буду махать кисточками за сотни километров от Парижа! — Бан чувствует, как вески сжимаются с каждым словом Джисона всё сильнее и сильнее. — Но, если я красиво опишу в письме, как прекрасно она играла, и укажу, что мне невероятно жаль сразу бежать на паром без возможности высказать слова восхищения лично — тогда она будет с нетерпением ждать меня с командировки, — Кристофер смотрит на него с поджатыми губами, Хан прекрасно знает это выражение лица — он почти согласен. — Уверен, что новый итльянский мольберт будет прекрасно смотреться в твоей мастерской, — и вот тот самый момент, когда выражение лица Бана меняется с раздражённого на любопытное. — И пару новых тонких кисточек тоже подошли бы, — слышит томный вздох. — Давай сюда своё приглашение, — трёт переносицу, не веря, что так легко продаёт свои интересы. Хан скидывает свои белые рубашки в маленький, немного потёртый чемоданчик, захлопывает его и широко улыбается. Пожалуй, у этого молодого человека шире улыбки только наглость, взяточничество и желание угнаться за двумя зайцами. К огромной зависти Бана, у его друга всегда получалось поймать обоих. — Обещаю, что помолюсь за твоё благополучие на берегу Средиземного моря, — Кристофер лишь кивнул на прощание. Когда дверь за соседом захлопнулась, он отложил кисточки с красками, понимая, что уже сейчас нужно начать собираться, если он не хочет опоздать. Желания быть пунктуальным нет, но за итальянские сувениры Бан может и притвориться. Уже был вечер, но жара уходящего дня всё равно давала о себе знать. Это лето в Париже было катастрофически жарким. Кристофер лишь надеялся, что его потомкам повезёт больше, и из моды уйдут все эти жаркие наряды, которые никак не хотят дружелюбно сочетаться с погодой. Как Бан и планировал — ему удалось прийти в здание театра вовремя, но это и была его ошибка. Заняться абсолютно было нечем. Парень откровенно скучал, когда сидел в своём первом ряду. Он жалел настоящих ценителей театров на последнем ряду, которым не удастся сегодня подобраться к искусству чуть ближе. Мысленно он пожелал им найти друга, у которого роман с актрисой, чтобы им доставались билеты с лучшими местами. Как хорошо, что Кристофер взял небольшой блокнот, в котором осталось пару чистых листов. Парень не хотел нарушать чьё-то единение с искусством, поэтому не стал выбирать наиболее привлекательного человека, чтобы запечатлеть его, а принялся за изучение сцены, чтобы тут же перенести её под остро заточенный карандаш. Только так он может сократить часы своей скуки. Через несколько чуть менее мучительных минут, Бан почувствовал движение слева. Рядом на кресло опустилась дама средних лет. Одета она была великолепно: лёгкое изящное платье, подпоясанное высоко под грудью, область декольте прикрывалась кружевной косынкой из нежного шёлка, рукава — короткие, в виде буфов. Особенно Кристоферу понравился цвет платья — жемчужно-розовый. Бан подумал, не попросит ли она, чтобы он пересел за недостаточно накрахмаленный воротник рубашки. Но, к удивлению художника, дама лишь улыбнулась. Кристофер не стал показывать дурные манеры и сделал небольшой поклон головой — не был уверен в сословии дамы. Вмиг потух свет во всём зале. После пары секунд оглушающей темноты и ослепительного молчания всё помещение начало медленно наполняться пением скрипки. Бан настроил себя на пару часов борьбы со сном. Музыка стала чуть тише, и по всему залу разлился красивый голос. Он был похож на тот, которым думал каждый человек у себя в голове. Это был тот самый голос, который нашёптывал в разуме, как именно стоит начать писать книгу. Он появлялся, когда нужно подсказать, как перенести магию на картину, заключая её в краску. И сейчас он говорил словно голосом всего театра:— В святые сердца сокровенной Чем я живу, Я ни за что во всей вселенной Не назову. Зачем вам имя? Прозвучит вам В нём звук пустой; Но этот звук моим молитвам Огонь святой. Моя душа на всё готова За милый взгляд; Захочет жизнь — ей жизнь без слова Отдать я рад. Всю скорбь любви без упованья Я перенёс. Изныло сердце от страданья И тайных слёз. Но я люблю, любовь скрывая, Пока живу. И это имя, умирая, Не назову
После стихотворения показался и владелец этого голоса. Кристофер застыл в изумлении. Вмиг перед художником возник словно не живой человек. Его черты были острыми, движения плавными, тело гибкое, а глаза яркие. Бан тут же почувствовал острую зависть перед самим Богом из-за того, что именно всевышнему посчастливилось стать творцом этого произведения. Именно в этот момент пошёл отсчёт времени к концу жизни блокнота художника. Кристофер не контролировал свои ладони, карандаш, будто по волшебству, сам начал двигаться в руках парня. Словно, сам творец даёт в этот миг благословение на то, чтобы Бан испытал самого себя. Сможет ли он перенести всю красоту на полотно? Сможет ли повторить шедевр? Кристофера начали злить собственные мысли, которые говорили, что его таланта хватит лишь на то, чтобы приблизиться, но ухватиться не получится. Художника раздражал этот голос, ведь он даже близко не был похож на тот, который он только что услышал со сцены. И его будто услышали. L’art — так Бан называл этого актёра, он начал произносить свои первые реплики. Он не понимал, что именно тот говорит, ведь весь его монолог преобразовывался в голове художника в слова поддержки. Кристофер согласен с этими словами — они помогли полностью изгнать смятение и неуверенность в собственном таланте. Бан часто поднимал глаза на сцену, отрываясь от блокнота, и замечал, что он смеётся над многими моментами. Не понимал, почему Хан не сказал, что это будет комедия Мюссе? Возможно, тогда бы он отделался лишь кисточками. Вскоре на сцене появилась рыжая девушка, которую Кристофер часто видел в компании Хана. Это была Жанна. У неё была главная роль. К слову, играла она прекрасна. Художник уверен, что ценители театра сзади и по бокам от него точно по достоинству оценят игру Jeune dame. Они были главными героями: Жанна и L’art, и постоянно взаимодействовали на сцене. Бан уже знал, как выглядит Жанна — это был главный предлог и оправдание, почему он неотрывно смотрит на L’art. — Не унывайте, — L’art с нежностью посмотрел на Жанну и накрыл ладонью её бледные щёки. — Да, я не знаю ещё. Хладнокровно обсудив всё, что произошло со мной — не буду Вас обманывать — я не вижу для себя ни лекарства, ни надежды. Я теряю любимого человека. Что же мне после этого делать? Так ли, Калабр? Чем больше размышляю, тем вижу яснее, что для меня не осталось никакой жизни. Я ничего не хочу делать, хочу только плакать. И этому обломку, этому призраку моей личности, этой маске, прикрывающей слёзы, Вы предлагаете руку? — лицо девушки налилось румянцем, когда она тихо заплакала. — Да! Я никогда не попрошу нас отереть эти слёзы. Я так уважаю Вашу горесть, что никогда не решусь развлекать Вас. Но время всё переменить, и позвольте мне окончить свою мысль, хоть она и неприятно поразит Вас в эту минуту. Вы говорите, что для Вас не осталось никакой жизни? Нет, остался для вас образ жизни, и именно тот, который составлял наше наслаждение и нашу славу!.. Вы воротитесь на театр. — Вы думаете? — Отчего же нет? Неужели Вам странно слышать, что я, предлагая Вам руку, говорю о вашем возвращении на сцену? Я помню, как Вы говорили, что, выйдя замуж, намерены навсегда отказаться от сцены; и я, кажется, отвечал Вам, что я с этим не согласен и что это не в моём вкусе. Разве можно противиться своему таланту? Достанет ли у нас на это силы, и имеете ли Вы, наконец, на это право? Неужели Вы думаете, что, побывав в стране муз, так и сделаетесь баронессою или маркизою? Нет! Природа говорит своё, и, волею-неволею, надобно её слушаться. Разве поэт сочиняет стихи или музыкант песни, как кондитер конфеты? Когда мне говорят, что Россини замолчал навсегда, я этому никогда не верю. И Вы, Беттина, также никогда не умолкнете. Сила и энергия к Вам возвратятся; Вы явитесь на сцене, и я займу свой уголок у своего любимого кенкета. Вы снова увидите взволнованную, внимательную толпу, которая следит за малейшими вашими движениями и дышит вместе с Вами — увидите преданный Вам оркестр — старых дилетантов, стучащих палками — молодых франтов, которые раздирают, в жару аплодисментов, бальные свои перчатки — прелестных дам, в раззолоченных ложах, которые, повинуясь голосу гения, бросают на сцену свои душистые букеты. Всё это ждёт Вас, сожалеет о Вас, зовёт Вас… Ах, я наслаждался некогда вашим торжеством, потому что ваша дружба делала меня вашим участником. Что же будет со мною, когда Вы будете моею? С лица Жанны не спеша растворяется тень печали. — Ах, Стефани!.. Это невозможно. — Не спешите, не спешите. Об одном этом Вас прошу, — L’art нежно и осторожно целует её руку. Кристоферу казалось, что L’art вложил всего себя в эти реплики. Именно так художник понял, что L’art нуждается во внимании, обожании и восхищении. Поэтому Бан нашёл L’art на сцене, поэтому на нём сейчас взгляд сотни людей, поэтому Кристофер готов дать ему всё, что он так просит у зрителей. Художник не заметил, как вместе со всеми зрителями поднялся со стула. Это было так легко, если сосредоточить ощущения — за спиной словно вырастали два крыла, Кристофер посчитал это символом того, что он стал посланником творца, который сможет запечатлеть его искусство навеки. Когда поднимался с места и громко со всеми аплодировал — не заметил, как блокнот с карандашом упали на пол. Лишь когда хлопки стали замолкать, а два конца занавеса встретились на середине сцены — Бан увидел, как дама, сидящая всё выступление возле него, нагнулась, чтобы поднять вещи художника. Кристофер опешил от такого поведения аристократки. Женщина была готова столкнуться с удивлённым взглядом парня, но так она лишь решила начать разговор. — Как Вам представление? — Замечательное, — не соврал Бан, но решил не вываливать на даму все эпитеты и метафоры, которые посещали его мысли во время пьесы. — Могу ли я попросить Вас о небольшой услуге? Составьте мне компанию до выхода с театра, в этой толпе женщине будет намного спокойнее под руку с мужчиной. — Конечно, — согласился художник, он должен был сам предложить — ведь это обычное проявление манер, видимо, парень слишком был увлечён мыслями о L’art. Дама взяла Кристофера под руку, и они направились к выходу. — Я заметила, что Вы художник, — в её голосе слышалась улыбка. — Портретист, — уточняет женщина. — Вы правы, мадам. — Вы пишите портреты на заказ? — Обычно я сам выбираю людей, которых хочу написать, — она улыбнулась на такое дерзкое заявление художника. Кристофер был из обеспеченной семьи, ко всем его личным доходам так же добавлялась плата Хана за комнату. К сожалению, если бы не кризис, Бан бы даже не задумался о том, чтобы переступить через собственные интересы и допустить мысль, что он будет писать мужчину или женщину, которые не вызывают в нём ни капли вдохновения. Скорее, даже наоборот: способствуют тому, что у художника вообще отобьётся желание кого-либо писать. Сейчас с финансовыми делами семьи Бан всё хорошо, но ситуация в стране заставляет с тревожностью думать о будущем. Когда они уже подходят к парадному входу в театр и выходят на свежий ночной воздух, женщина забирает у него блокнот с карандашом и пишет внутри на твёрдой обложке адрес. — Меня зовут Ноелла Хван, — отдаёт обратно блокнот, — а это адрес дома Хван. У нас завтра будет приём в честь дня рождения моего старшего сына. Я буду рада видеть Вас там, — Ноелла знала, что у художника тут же возникнут вопросы. — Он становится достаточно взрослым, чтобы вскоре перенять дело отца. В нашей семье есть небольшая традиция: как только сын становится главой семьи — ему пишется портрет, который висит рядом с портретами других глав семьи. Возможно, Вы знаете семью Ксавьер? — Кристофер не понимает, почему она перешла на тему о знаменитом художнике. — Я не успел познакомиться с самим Францом, но имел честь быть представленным его сыну. Он стал талантливым врачом. — В этом и проблема. Семья Ксавьер поколениями писала портреты нашей семьи. К сожалению, У Франца лишь один сын и живописью он не увлекается, поэтому мы вынуждены искать нового художника. И к удивлению, я его нашла, — Бан понял, что речь идёт о нём. — Я ни в коем случае не пытаюсь надавить на Вас. Приходите к нам завтра и сами решите достоин ли мой сын вашего таланта, — Ноелла улыбнулась; Кристофер заметил нечто неуловимо хитрое в её взгляде, но не успел рассмотреть — дама уже побежала в сторону своего шофёра. Бан хотел догнать её и спросить о времени, но новая знакомая уже уехала. Машина много говорит о финансовом положении семьи. Приход в дом семьи Хван может послужить художнику услугу обзавестись полезными связями без помощи отца. Мысли Кристофера быстро покинула Ноелла, и в них снова вернулся L’art. Парень очень хотел вернуться в театр и подождать L’art, но тогда есть шанс наткнуться на Жанну, что совсем не понравится её любовнику. Свет всегда ярко освещает сцену, поэтому актёры никогда не видят лиц тех, кто сидит в первых двух рядах — именно этой уловкой воспользовался Хан и уехал в свою Beau pays. Чтобы не быть замеченным и не подставлять друга, Бан решил вернуться домой. Уже сидя за рабочим столом в своей комнате, художник, как и обещал, пишет письмо Хану о пьесе и игре его дамы. «Надеюсь, ты вскоре получил моё письмо. Ты пропустил комедию «Беттина», Альфред де Мюссе. Как бы иронично, друг мой, это не казалось, но тебе повезло. Действия в пьесе происходят в Италии. Жанна идеально справилась с ролью итальянки — напишешь, как сильно хохотал от её актёрского очарования, идеально работающего в комедии. Не забудь упомянуть, что она прекрасна взаимодействовала с актёрами, особенно с тем, кто тоже был с ней в главной роли». Кристофер уже неизвестно в какой раз за этот день перестаёт контролировать свои действия и поддаётся искушению отдать себя во власть вдохновения. Перо между его пальцев двигается само, когда он начинает описывать актёра — его L’art. Бан замечает в письме все его преимущества: подчёркивает исключительный голос и невероятную внешность, упоминает, как по живому смотрится на сцене и как естественно взаимодействует с другими актёрами. Во избежание собственного стыда, парень запечатывает письмо, не став его перечитывать, и отправляется спать, решив, что с утра позаботится о его отправке. Кристоферу снится удивительный сон. В нём ему снова тринадцать лет — время, когда он впервые взял кисть в руки. В тот момент он почувствовал благословение. Будто бы уже тогда, в столь юном возрасте, в него вселили уверенность в том, что хоть раз, но он напишет настоящий шедевр. Тогда он не знал, как точно описать это ощущение, но он точно узнал его во второй раз, когда впервые увидел L’art.***
Вечером следующего дня Бан уже не понимал, зачем он решил всё-таки посетить приём у Хванов, если он попросту тратит время. Сейчас он мог бы быть возле театра и просить Жанну представить его своему коллеге. Находясь на хорошем счету у дамы его друга, Кристофер точно бы добился согласия L’art быть его натурщиком. Завязывая галстук, Бан всё больше начинает хмуриться, а когда выходит из дома — настроение вообще переходит в отвратительную фазу. В таком расположении духа ни то что нельзя появляться на людях — из дома выходить запрещено. Но Кристофер всё равно идёт, проклиная всех виновных в кризисе семьдесят седьмого года. Найдя место по указанному адресу, художник замер в восхищении: перед ним воздвигался шикарный особняк. Бан знал, что его позвали богатые люди, но не думал, что настолько. На входе в дом Кристофера встретил дворецкий. — Я могу узнать вашу фамилию, месье? — Возможно, в списке приглашённых я записан как «художник с пьесы Мюссе». — Так это про Вас говорила мадам. Мы рады, что Вы пришли, — Бан кивает с натянутой улыбкой. Парень пришёл в семь. Обычно все мероприятия начинаются именно в это время, но, видимо, он немного опоздал. Об этом ему говорило количество приглашённых гостей, которых было достаточно много, чтобы Кристофер понял, что он явно последний. Художник вошёл в огромную гостиницу, все гости были именно в ней. У каждого был бокал шампанского в руке и вежливая улыбка на лице. Была она искренней или всё делал румянец из-за игристого алкоголя — Кристофер сказать не мог. Много кто обратил внимание на нового гостя. Бан уже давно привык к такому вниманию к своей персоне, поэтому старался не сильно показывать, как ему хочется одной рукой смахнуть с себя все взгляды. Гостиная была поистине королевских размеров. С двух боков была лестница, а вверху длинный коридор. Бан не сразу обратил внимание, что вверху так же много гостей, как и снизу. — Месье художник! Вы всё-таки пришли! — послышался из середины помещения знакомый женский голос. — Мадам Ноелла, — узнал парень, — добрый вечер. — Прошу прощения, я была так рада мысли, что наконец-то нашла художника, что совсем забыла дать Вам шанс представиться. Кристофер только бы хотел открыть рот, как его остановил острый звук, доносящийся с лестницы — кто-то постучал по бокалу, с целью обратить на себя внимание. Как только гости поняли, откуда доносится звук, они тут же замолчали, образовав за мгновение глухую тишину. Парень, которому удалось завоевать взгляды гостей, коротко прокашлялся, и в тот же момент Бан замер, не смев пошевелиться или издать звука, стоило ему только узнать манящий голос.— Дитя! Будь я король, я б царство подарил: Скипетр, колесницу, моих народов ряд, Корону золотую, альковы и наряд, Мой флот, что на море галер не уместил, Всего лишь за один Ваш взгляд!
L’art медленно и нерасторопно проговаривал строки и спускался по лестнице, направляясь в сторону Кристофера.— Когда б я Богом был: земель и вод предал, И ангелов, и демонов, их поумерив пыл — Хаос кромешных тризн ужасен и уныл, — Престолы вечности, небесных бездну сил.
Художник ощущал, как всё внутри начинает гореть. Не верил, что всё это может быть правдой. Когда L’art подошёл совсем близко к Кристоферу, тот даже не моргал.— Один твой поцелуй тогда б наградой был!
Именно в этот момент Бан вспомнил о своей собеседнице: когда L’art подставил к ней свою щеку. Ноелла в ответ улыбнулась и подарила ему материнский поцелуй. — Ты не меняешься, — аккуратно вытерла длинными худыми пальцами помаду со щеки сына. Кристофер прямо перед собой видел самое настоящее очарование души. Его заставили прийти в себя хлопки и дружелюбный смех гостей, умилённых сценой между матерью и сыном. — Это мой сын — Хван Сэм, — Ноелла снова обращает своё внимание на художника. L’art протянул ладонь Кристоферу. — Бан Кристофер, — художник чуть ли не оттолкнул сам себя мысленно, когда вместо того, чтобы пожать руку L’art, ему захотелось поцеловать ладонь молодого человека. Ноелла снова хотела обратиться к Кристоферу, но тот её перебил, глядя на L’art: — Когда я смогу приступить к написанию портрета? — дама хитро улыбнулась, всё её лицо говорило лишь о том, что она точно была уверена, что всё сложится благополучно в её пользу. Именно в этот момент в голове Бана всё сложилось: Ноелла с самого начала знала, что художник согласится писать портрет её сына, по той простой причине, что он уже сделал мини версию простым карандашом вчера на пьесе. — Так Вы мой художник? — Кристофер заметил, что у L’art и его матери одинаковая улыбка. «Мой?» — эхом пронеслось в сознании Бана. — Думаю, в самом скором времени, — Хван ответил на вопрос художника. — Находите меня, когда Вам станет скучно этим вечером, — с этими словами L’art пошёл к гостям, которым не терпелось поздравить именинника. За вечер к Кристоферу подходило познакомиться бесчисленное количество людей, со многими он уже имел связи через отца. К художнику подходили с вопросами о цене его картин. Слух о том, что Бан сам выбирает, кого хочет написать, распространился с неимоверной скоростью, поэтому к парню подходили просто обменяться мнением о погоде или поговорить про политику, в надежде, что Кристофер сам предложит написать собеседника. За вечер никто не получил такое предложение. Ближе к полуночи художник вышел на террасу. Там уже отдыхали мужчины с толстыми сигарами между пальцев, споря о том, какая страна сейчас лучший друг Франции. Бан зажёг свою сигарету, в которой так долго нуждался весь вечер. С каждым выдохом мысли его улетали всё дальше. Когда парня вернули в реальность, последнее о чём он думал: он не знает, как для Франции, но лично его лучший друг — это Италия, ведь его точно здесь не было, если бы не райская Сицилия, куда уехал Хан. — Я всё же ждал, что Вам быстро наскучит находиться здесь, и Вы будете нуждаться в моей компании. Кристофер лениво смеётся от того, насколько L’art прав — ему действительно здесь тоскливо. — Желаете покурить? Хван долго смотрит на протянутую пачку и, недолго думая, вытаскивает одну сигарету. Бан помогает с огнём. — Вы пользуетесь спичками? — Так не портится вкус. L’art кивает с улыбкой и вдыхает дым. Художник пристально смотрит на него, стараясь подавить искрящийся интерес в глазах. Хван тут же начинает кашлять. — Так и знал, — улыбается Кристофер. — Зачем же согласились, если никогда не курили? — Моя коллега Жанна постоянно предлагает мне составить ей компанию на перекуре. Но, думаю, если начну именно с ней, то никогда не брошу. — А если попробуете со мной, то всё сложится по-другому? — Конечно. Вы сможете предлагать покурить в вашей компании только когда будете писать мой портрет. Жанна же будет делать это во всех перерывах от репетиций. Пока она не знает, что я курю лишь с Вами — не будет предлагать, а когда Вы закончите писать портрет — я брошу. Кристофер подумал, что L’art странный, но в его словах есть немного смысла, хотя бы потому, что из-за Жанны начал курить Хан, а из-за Хана — Бан. Художника смешила такая глупая связь между его старыми и новыми знакомыми. — Вы же станете главой этого дома. Думаю, что бросать курить — так себе затея, — парень бросает взгляд на сидящих рядом мужчин. — С сигарой во рту ваши выводы о политике Франции будут казаться более весомыми, — L’art смеётся, и Кристофер втайне радуется, что ему удалось рассмешить его. — Maman сказала, что вы выбрали меня, — Хван получает вопросительный взгляд. — Я про тот дерзкий слух: «Я сам выбираю, кого хочу писать», сказала, что Вы уже определились, смотря вчерашнюю пьесу. — Я хотел бы сказать пару хороших слов про вашу игру, но, боюсь, я недостаточно образован в этой сфере, чтобы моя похвала была полноценной и смогла оценить по достоинству весь ваш талант. — А разве это и не есть комплимент? — художник улыбнулся, что L’art удалось прочесть его слова между строк. — Возможно. Но почему Вы спросили? — Вы выбрали меня, — снова сделал акцент на этом, — но я не выбрал Вас. — Разве ваша семья не нуждается в художнике, — внутри Кристофера начало что-то зудеть под кожей от перспективы не ухватиться за возможность написать L’art. — Нуждается, — затянулся, стараясь подавить приступ кашля. — Наши портреты писали художники семьи Ксавьер, но доктора, как правило, кисточки в руках не держат. Мы полностью доверяли мастерству их семьи — они писали портреты поколениями. Бан начинает понимать, к чему ведёт L’art. — Вы хотите увидеть мои работы? — Именно. — Я могу завтра их принести или пригласить Вас в свою мастерскую. — Завтра мы должны уже начать писать портрет. — Месье Сэм, на что Вы намекаете? — Хван не хотел говорить это вслух, что-то азартное нуждалось в том, чтобы художник сам догадался; видимо, сами глаза L’art дали Бану подсказку: — Совсем недалеко мои мастерская, не желаете ли дать оценку моим работам прямо сейчас? — Хочу, — ответил слишком быстро. — Ну что ж, тогда Вам стоит сообщить, что Вы покидаете вечер. Кристофер не успевает договорить, как L’art ведёт его к выходу на террасе, а следом и к выходу со двора. — В этом нет необходимости. Не стоит переживать, вечер обеднеет лишь на одного художника и одного именинника. В целом, всё останется, как и было. Бан засмеялся, когда понял, что упоминание Ксавьера было лишь предлогом сбежать с собственного бала — L’art скучал на мероприятии так же, как и Кристофер. По тому как стемнело в начале августа было понятно, что стрелка часов перевалила за одиннадцать. Двое парней шли по тихой улице, иногда встречая одиноких прохожих, которые не давали им забыть, что они сейчас не одни во всей Франции. — Мне кажется, Вы очень свободолюбивый человек, — имел смелость предположить художник. — А Вы, нет? — парень решил проигнорировать вопрос, L’art всем сердцем желал, чтобы все его движения, действия и даже взгляд с осанкой отвечали за него на этот вопрос. — Я быстро привыкаю к комфорту. — Даже если это комфортная клетка? Кристофер не стал отвечать, вместо этого последовал примеру L’art задавать вопросы: — Если бы Вам предложили стать актёром в гастролирующем театре, Вы бы согласились? Хван улыбнулся, но не стал отвечать. Вместо этого побежал по высоким ступенькам, ведущих к зданию слева. Становясь всё выше, L’art начал говорить, и тогда художник и вправду поверил, что под парнем настоящая сцена, а он зритель, купивший билет на выступления знаменитого актёра Хвана.— Уж я не тот, кем раньше был, И никогда таким не буду, Моя весна и лета пыл Меня легко минуют всюду. Любовь, ты мной одна владела И я служил тебе, как Богу, Ах, если б срок вернуть предела, Я б лучше стал любить немного.
— Климент Маро, — завершает Бан. — Так Вы знаете… — возвращает себе прежнюю улыбку. Кристоферу захотелось доказать, что он и правда знает:— Я сплю, но моему покою Не верь и лучше здесь не стой: Ведь если я свой взор открою, То как бы не затмился твой.
Художник знает, что Хван понял, что он обращается именно к нему строками из «Надпись под статуей спящей Венеры». Бану захотелось смеяться от того, что обратиться к L’art на «ты» он может лишь на его языке — языке искусства. — Вам нравится Маро? — поинтересовался Хван. — Нет, — L’art засмеялся. Кристофер не соврал: его отец постоянно в детстве заставлял его разбираться в литературе, уча всех авторов наизусть — если не можешь процитировать строчки французских авторов, то какой же ты патриот? Примерно так думал старший Бан. Может отсюда взялась неприязнь к романам, пьесам и театрам? Ведь все ценности, оберегаемые его отцом, были разрушены в марте 1877 года. Бан давно не общался с ним — парню стало противно от самого себя, ведь единственное желание вновь поговорить с ним возникло лишь тогда, когда Кристоферу захотелось взглянуть на старика сейчас, когда все его идеалы пали. Через некое время они пришли в мастерскую художника. — Здесь немного пыльно, но в целом порядок, — уведомил Бан. — Любите, когда всё на своих местах? — немного неоднозначно произнёс L’art, как показалось Кристоферу. — Привык, — всё детство у художника были люди, которые заботились о чистоте в доме, при переезде он не мог отказаться от такой роскоши, как порядок в помещении и в собственных мыслях. Хван снова улыбнулся — это заставило думать, что образ L’art на сцене и в жизни совершенно разный. В жизни парень был очень ярким человеком, звонко смеялся, он казался простым, но в тоже время, наполненный искрящимися чувствами. И его кожа словно светилась лучами очарования, а не от подсветки сцены. L’art принялся рассматривать работы художника, когда тот зажёг свет. — Я слышал, что критикам не нравятся работы импрессионистов. — Да, знаю. Им не нравится всё новое. Там засели те, кто любит классику и однотипные пейзажи. — Ну не ругайтесь. А как же виноградные натюрморты? — Кристофер засмеялся, и L’art тут же перевёл взгляд с картины на лицо Бана, а затем снова вернулся к портретам. — Что?.. — не поверил своим глазам и начал широко улыбаться после того как присмотрелся. — Вы знакомы с Жанной? — Эта картина моего ученика. — А его случайно зовут не Хан Питер? — Жанна вас уже представляла друг другу? — Да, интересный человек. Они с Жанной чем-то похожи. — Оба очень громкие. — Как точно сказано, — тихо рассмеялся. — Хочу, чтобы мой портрет Вы писали в таком же стиле. — Значит Вам понравилось? — Значит, что я тоже Вас выбрал, — уточнил L’art. Кристофер замер. Его губы будто сами захотели признаться: — Я рад. — Позволите карандаш? — художник передал, в чём Хван нуждался. — Я буду ждать Вас завтра в летнем доме моей семьи, — с этими словами L’art покинул мастерскую.***
Внутри летнего дома Хванов было невероятно светло, такое освещение создавали окна на всю стену, выходящие на зелень яблочного сада. Внутри вся мебель была в белых тонах. И под большой, роскошной люстрой сидел на кресле, закинув ногу на ногу, L’art. Он с интересом читал стопку листов, не сложно было догадаться, что это сценарий. — Новая пьеса? — решил наконец выдать своё присутствие художник. — Ох, я не заметил Вас, — слегка дёрнулся L’art после долгого пребывания в полной тишине. — Не думал, что такой страшный, чтобы испугать. — Совсем наоборот, — смеётся. Кристофер раз за разом повторял в голове сказанную только что фразу L’art, когда Хван повёл его туда, где он сможет приступить к написанию портрета. — Вам приходилось быть натурщиком до этого? L’art мотает головой. — В этом не было необходимости. — Даже никто не предлагал? — не поверит в это: неужели люди настолько слепы? — Только любители виноградных натюрмортов. Бан смеялся, пока ставил мольберт и раскладывал кисти. — Это не так просто. — Тогда Вам придётся развлекать меня разговорами, чтобы облегчить мои страдания, — хитро улыбается. — Или же я могу просто смотреть на Вас в ответ. — Разве Вам будет этого достаточно, чтобы не заскучать? L’art обвёл всего Кристофера глазами. — Вполне. Бан заметил, что в компании L’art выражение его лица и внутреннее состоянии души никак не меняется. Он всегда улыбается, а внутри чувствует волнующее предвкушение. Когда художник уже положил небольшое начало простым карандашом, он решил спросить: — Позвольте поинтересоваться. — Конечно. — Почему Вы решили взяться за семейные дела так рано? — Я довольно поздний ребёнок, если судить по моему отцу. Когда моя maman вышла замуж за него, pape уже было сорок два, в то время как ей лишь девятнадцать. Сейчас ему уже шестьдесят, и возраст совсем не щадит, отыгрываясь на здоровье. Как только пришёл кризис, отец сразу решил, что во главе семьи должен стать старший сын. Говорит, что молодые всегда переживают тяжёлые времена легче. Кристофер заметил, что L’art говорит не своими словами, а голосом отца. Бану не стоит задавать вопрос: хочет ли этого сам Хван — бесполезно. После этого небольшого диалога художник не так часто, что-либо спрашивал у L’art. Ему больше нравилось смотреть на него и постоянно ловить его взгляд на себе. Хван не врал, он правда может себя так развлечь. Всю следующую неделю художник не заметил, как с головой погрузился в L’art. Он постоянно был перед глазами, и в голове звучал лишь его голос. Хван постоянно громко смеялся на фоне, когда Кристофер так сильно увлекался им, что мог зайти не поздоровавшись, и сразу сесть за портрет. Художник был так отдан своему делу: он улавливал каждую мелочь в L’art, видел все его изъяны, но даже в них находил нечто превосходное.***
В конце недели, когда Бан вернулся домой после очередного проведённого дня у Хвана, ему пришёл конверт, в котором было два письма, написанных от руки. «Mon ami, думаю, ma dame не так меня поймёт, когда я отправлю ей небольшой томик восхищения её коллегой-мужчиной». Дальше в письме он напишет, что Кристоферу бы точно понравилась Италия, и когда-нибудь они точно отправятся туда вместе, напишут обычного прохожего и прославятся на весь мир. Бан улыбнулся на такие мечтания друга и открыл второй лист бумаги. «Ma chere, как удивительно совпало, что действия пьесы проходят в солнечной Италии. У самих итальянок не получилось бы передать всю страсть Италии, как это удалось Вам. Ни одна итальянка не смогла играть моим сердцем так, как играете им Вы из самого Парижа, находясь за сотни километров». Кристофер резко отложил письмо, поняв, что оно предназначалось не ему. Решил, что, скорее всего, на почте что-то перепутали, и ему придётся самому передать письмо Жанне.***
Утром следующего дня Бан решил, что может встретить Жанну в театре, поэтому решил пойти туда, пока полуденное солнце не спалило весь Париж. — Кристофер? Вы так всем понравились, что Вас пустили в репетиционную лишь один раз увидев в моей компании? — Что поделать, если с Вами все заряжаются неотразимостью. — Льстец! — художник спустился по лестнице вниз ближе к первому ряду и сцене, где пока была лишь одна Жанна и репетировала сольную сцену. — Я рада Вас видеть. Кажется, последний раз был так давно. Кристофер не стал уточнять, что, если Жанна и видела его совсем давно, то он её — на прошлой неделе. — У меня для Вас кое-что есть, — не стал томить и достал письмо из внутреннего кармана пиджака. В глазах Жанны тут же промелькнула искра любопытства. — От него? — с нетерпением спросила девушка и сразу получила положительный кивок. Когда письмо уже было в руках актрисы, в репетиционный зал зашёл ещё один человек. — Сэм! У нас гости, — Хван улыбается, наконец разглядев, кто стоит с Жанной. Бан оборачивается, не понимает, почему внутри всё переворачивается, как в первый раз, когда он его видит. — Вы не против, если я отойду? — сказала Жанна; Кристофер догадался, что ей не терпится прочесть письмо от Aime. — Подождёте меня? Здесь никто не умеет варить кофе так, как это делаете Вы. Не откажите мне и моему другу в чашечке кофе? — Конечно, не спешите, — Жанна благодарно кивает и удаляется. — Я рад Вас видеть, — обращается к L’art. — Разве я Вам ещё не надоел? Бан пристально посмотрел на него, не понимая, почему L’art мог просто подумать о таком. — А были люди, которым Вы надоедали? — Жанна говорит, что от меня у неё иногда болит голова, — Кристофер улыбнулся, поняв, что тот лишь шутит. — Жанну легко задобрить — просто угостите её вкусным кофе, — раскрывает секрет. — А меня? — художник удивлённо смотрит. — Задобрите меня вкусным кофе? — Буду рад, если Вам понравится. Проведёте, где это можно сделать? — Идёмте. Хван неосознанно взял его за руку, и Кристофер не стал останавливать. По его языку тела было заметно, что в театре L’art ведёт себя более раскрепощённо. Бан давно понял, пообщавшись с Жанной, — актёры совершенно другие: свободные, словно птицы, порхают и готовы носить на своих крыльях тех, кто тоже был рождён летать, но по какой-то причине был лишён этой свободы. Так и L’art бежит по ступенькам, поднимаясь из зала, и крепко держа ладонь Кристофера — делится свободой. Бан никак не может понять, почему отец не показал ему такую сторону театра. Возможно, тогда Франция потеряла бы одного художника и обогатилась на выдающегося актёра. Хван отвёл художника в небольшую, но уютную каморку, парень решил, что это помещение может быть гримёркой. Ему интересно по новой знакомится с театром изнутри, если его показывает L’art. — Здесь есть кофе? — Здесь есть всё. Уверен, Жанна после каждого спектакля ждёт, что мы получим мировую славу, и ей приставят личного кофевара. — После прошлой пьесы я почти был готов занять эту роль. — Почти? — Боюсь, я смотрел не на Жанну, поэтому не смог оценить её талант. — Но мой Вы смогли… — L’art замолкает, когда всё понимает. Художник принимается варить кофе. — Сколько ложек сахара Вы предпочитаете? — Мне нравятся сладкие вещи. Кристофер улыбается, когда решает рассказать, что знает про этот напиток: — Около 1660 года коммерсанты из Марселя, которые жили некоторое время в Ливане и не могли уже существовать без кофе, привезли его во Францию, — Бан не смотрит на L’art, когда колдует над напитком, но чётко ощущает его взгляд на себе. — И позже группа аптекарей и торговцев осуществили первую коммерческую поставку кофе в тюках Египта. Вскоре за ними последовали и торговцы из Лиона, и после них кофейные зёрна составляли основную часть того, что возили во Францию, — размешивает третью ложку сахара и передаёт чашку L’art. — Попробуйте, сладкий? — Можно ещё одну, пожалуйста, — передаёт обратно. — Настолько нравится сладкое? — добавляет ещё одну ложку, насчитав её четвертой. — Не буду рассказывать про свою любовь к шоколаду. Жанна говорит, что у неё будет сахарный диабет только от моих рассказов, сколько я его съел в детстве. Кристофер не стал говорить, что вообще не переносит сладкое, особенно шоколад, а кофе с сахаром он никогда и не пробовал — знает, что не понравится. Жанна и Джисон самые нормальные из них — они всегда предпочитают лишь две ложечки сахара. — Думаю, коммерсанты из Марселя не простили бы Вам такое удовольствие, как сладкий кофе. Хван улыбнулся, у него на лице было написано, как он рад, что Кристофер замечает в нём свободу выбора. L’art так важно быть в глазах художника свободным. Занятому человеку ничего не предложишь — он не распоряжается своей жизнью, но вот со свободным человеком хочется летать. Хван подождёт, пока Бан захочет подняться в облака и дотронуться вместе с L’art небес. — Я еле вас нашла, — Жанна присоединилась к их компании. — Пришла по запаху? — шутит Хван. — Как ты догадался? L’art просто пошутил, но стоило ожидать, что это может оказаться правдой. Кристофер и Хван переглянулись, словно ища улыбку друг друга. Жанна пила свой кофе и попыталась спросить как можно более непринуждённо: — Может, Питер с тобой поделился, когда вернётся? Кристофер уловил волнение, ныне не присущее этой девушке, но не стал её выдавать перед L’art. — Всё, что я знаю: mon ami слишком Вами очарован, не думаю, что он сможет долго протянуть, и тоска по Вам его мигом вернёт в Париж. Актриса и правда расслабилась, слова помогли ей забыть о переживаниях хотя бы на день.***
После того дня Хван часто просил художника сварить ему кофе. Кристофер считал кофе до ужаса приторно сладким, но он так подходил к бледным рукам L’art. После кофе Бан всегда угощал парня сигаретой, и тот никогда не отказывал себя признаться, что он курит только этим летом с Кристофером.***
В один из жарких дней после того, как Бан провёл весь день в театре в компании Хвана и Жанны, он предложил им пойти с ним в свою мастерскую. Жанне он сварил кофе, и продолжил писать портрет L’art. — Я уже говорил, как восхищаюсь вашим талантом? — признался Хван. — Вслух впервые. До этого Вы только довольно улыбались, когда смотрели, каким выходит портрет. — Я восхищён, потому что на картине Вам удалось написать меня таким, каким бы я хотел быть. — Разве? Я лишь пишу то, что вижу. — Значит, Вы видите, что мои глаза свободны, — L’art улыбнулся, — Я рад, что на картине я на века останусь свободным. Художник присмотрелся к собственной картине: и правда заметил, что умышленно добавил блеск в глазах и еле заметную улыбку. — И что же именно для Вас свобода? Жанна читала в это время газету и пила кофе, и этот вопрос смог привлечь её интерес. Она встретилась взглядом с Хваном, когда тот коварно ей улыбнулся. — Свобода? Делать, что хочешь, не стесняясь и не жалея, — Бану очень хотелось узнать, что хочет сделать L’art, но ему элементарно было стыдно узнать, что у него в голове. Ведь если он хоть раз посетит мысли L’art — никогда не захочет оттуда вылезать. — Может, мне продемонстрировать для примера? Кристофер поднял заинтересованно глаза, и когда встретился взглядом с L’art, то он уже был возле художника. Жанна наблюдала из-под чашки кофе, делая вид, что газета в её руках намного интересней. Она прекрасно знала, что Хван делает это, только потому что она сидит здесь, чтобы показать Бану, что L’art ничего не боится, что не бывает свободы без храбрости. — Что Вы?.. — Кристофер не понимал, чего боится больше: что L’art правда совершит намеренное или того, что парень отступит. Хван прижимается к губам напротив и начинает на ощупь двигать ими. В нос сразу взрываются запахи красок и еле уловимого сладкого парфюма. Парню такое нравится. Он не открывает рот и не сплетает языки — пил до этого кофе и знает, что Кристоферу не нравится приторный вкус. Тайфун мурашек прошёл по коже L’art, когда он почувствовал, как руки художника легли на шею Хвана, вжимая его в себя сильнее, чтобы почувствовать всё тело. Теперь Бан контролирует темп поцелуя: медленный, наслаждаясь и изучая его постепенно. Художник решил сыграть в игру L’art, несмотря на то, что в комнате всё ещё есть Жанна, которая уже не может контролировать смех. Она такая же, как и Хван — значит свободная. L’art перестаёт улыбаться в поцелуй, когда точно понимает, что отстраняться не хочет. Особенно, когда Кристофер углубил поцелуй и начал буквально вылизывать его язык. Руки Хвана блуждали по всему телу, больше уделяя внимание волосам Бана, сильно сжимая их на затылке. Художник и L’art отстраняются лишь тогда, когда слышат звук открывающейся двери. — Ma chere? Вы тоже тут? Жанна оборачивается на давно любимый голос и, несмотря на присутствующих и манеры, они оба кидаются в объятия друг друга. — Почему Вы не сказали, когда приедете? — Это должен был быть сюрприз, я собирался сразу пойти в театр, когда оставлю вещи. Хван и Кристофер посмотрели друг на друга. Они были всё ещё красные. Оба думали лишь о том, что они остановились только потому, что пришёл Хан. А если бы их никто не потревожил? Что случилось бы, если Жанна была в театре или у себя дома? Какая грань в свободе L’art? И как высоко художник готов последовать за ним?***
Дни проходили быстро, но это однозначно было лучшее время для этой четвёрки, которая быстро нашла спасения от скуки в друг друге. Хван и Жанна быстро заразили художников своей взбалмошностью и лёгким характером. Они курили на улице, выдыхали дым в лица прохожих, а потом убегали. На месяц они снова стали детьми. Им всем было около двадцати, но когда они были вместе — каждый переставал чувствовать груз ответственности, который придёт с окончанием лета. Они читали стихи прямо на улице, собирая громкие аплодисменты, когда называли несвободных людей тараканами. Видели, как ещё подростки смотрят на них с восхищением. Кристофер каждый раз ловил взгляд смеющегося L’art, когда очередная мамочка чуть не падала в обморок, когда её маленький сын или дочка повторяли грубые стихи про свободу. Хёнджин всегда начинал первый, а другие обязаны были продолжить:— Зачем нам выпало так много испытаний? Неужто жизнь в плену и есть предел мечтаний? Способна птица петь на веточке простой, А в клетке — ни за что! Пусть даже в золотой!
Жанна всегда успевала подхватывать второй:— Люблю, кого хочу! Хочу, кого люблю я! Играя временем, себя развеселю я: День станет ночью мне, в ночь мне станет днём, И сутки я могу перевернуть вверх дном!
Для Джисона это был новый опыт, но благодаря своей возлюбленной, которая всегда держала его за руку, он продолжал:— Прочь рассудительность! Прочь постные сужденья! В иных страданиях таятся наслажденья, А во вражде — любовь. Ну, а в любви — вражда. В работе отдых. Отдых же — порой трудней труда.
Кристофер всегда завершал их маленькие выступления. Прохожие на улице не знали ни его детства, не про его отца, но в их глазах он всегда был символом новой эпохи, пришедшей после революции:Однако, приведя столь яркие примеры, Я остаюсь рабом и пленником Венеры, И средь её садов, среди волшебных рощ Я чувствую в себе свободу, радость, мощь
После последней строчки L’art взял художника за руку, побежал с ним до ближайшего поворота и крепко впился в губы. Тяжело дыша, он ощущал запах той самой свободы. Кристофер пах Хваном. L’art сильно был счастлив в тот день — теперь его свобода будет жить не только в портрете, но и в самом художнике! Кристофер отвечал на поцелуй, прижимая L’art ближе.***
После одного из таких весёлых дней, Хван вернулся в родительский дом, а не как обычно в летний домик, где всегда ждал Бана. L’art шёл по обычной гостинице, чуть ли не танцуя и подпрыгивая. — Ты весь светишься, — Ноелла выходила со столовой. — Случилось что-то хорошее? Хван улыбается и берёт маму за руку, увлекая её в танец. Он помнит, как она рассказывала ему, что до замужества очень любила танцевать. На душе L’art становится ещё прекрасней, когда он видит, что Ноелла расцветает, звонко смеясь. — Maman, разве Вы не находите это лето чудесным? Хван крутит Ноеллу вокруг себя, затем целует в щёку и спешит подняться по лестнице уже один. — К нам приходят сегодня гости, умоляю не затащи главу семейства танцевать с тобой в канкан! — Я очень постараюсь сдержаться, — добегает до второго этажа и, опираясь на лестницу, спрашивает: — А кто придёт? — Твоя невеста с родителями и старшим братом. В 1877 году случился кризис. Семья Хван была влиятельной, но они могли оказаться в невыгодном положении из-за ситуации в стране. Тогда глава семьи Хван решил, что его наследнику стоит заключить брак с дочерью другой влиятельной семьи. Внутри Хвана ничего не поменялось, он знал, что так будет. Знал, что всё, что он имеет сейчас, останется с ним лишь до августа. Всё, о чём подумал L’art — это о Кристофере — у них ещё есть немного времени, почему бы не насладиться им сполна?***
Тридцатого августа было особенно жарко. Кристофер доделывал последние штрихи в портрете L’art. Художник сидел с закатанными рукавами и с расстёгнутой рубашкой на две пуговицы. Хван сильно пытался удержать взгляд на жабо рубашки, но ключицы Бана были куда интересней. — Недавно к нам на ужин приходил астроном, — не стал упоминать, что учёный — старший брат его невесты, — он сказал, что космос бесконечный. Доказывал весь вечер, что его нельзя уничтожить, — Кристофер улыбался, ему всегда нравилось слушать парня. — Я мог лишь смеяться над этими глупостями, — художник внимательно на него посмотрел, чтобы проверить, серьёзно ли он это говорит; L’art думал лишь о том, что, если бы все эти идиоты с телескопами склонились перед улыбкой Кристофера — мигом бы поняли, что космос зыбкий. — Скажи, какого жить и знать, что лишь одна твоя улыбка способна уничтожить целый космос? Художник замер. Он хотел сказать, что L’art не знает, о чём говорит, и что пока не поздно ему следует забрать свои слова, но понимает, как же он бессилен перед этим парнем. — Портрет завершён, — Бан положил кисточки и вздохнул, чтобы осторожно спросить: — Подойдёте? На выразительном розовом фоне изображён красивый молодой мужчина. Его немного волнистые тёмно-каштановые волосы уложены за уши, что открывает длинную лебединую шею. Некоторое непокорные прядки выбились из причёски, создавая эффект элегантной небрежности. Изумрудно-зелёная рубашка маняще обтягивает фигуру, подчёркивая линию плеч. В небольшом кармане на рубашке уютно устроились бутоны цветов — красный и белый. Подбородок парня изящно опустился на левую руку, украшенную замысловатым браслетом. Лицо L’art по-настоящему красивое: чётко очерченные сочные алые губы, прямой аккуратный нос, лёгкий румянец на белоснежной коже. Но самой большой притягательностью обладают глаза: бездонные, бархатно-карие, они смотрят через картину с невыразимой, неутолимой тоской, но яркие огоньки явно несут в себе подсказку, что в двух океанах точно есть нечто большее. Искры выдают личность L’art: красивый, харизматичный, кокетливый и ветреный — таким он хочет показаться, скрывая от других сердце, наполненное немых печалей, неутолённых желаний, неясного любовного томления. Лёгкая сознательная небрежность в исполнении работы лишь усиливает драматичный эффект: все линии лица и фигуры слегка размыты, из-за чего ореховые глаза L’art выделяются на полотне особенно ярко, приковывая к себе всё внимание и раскрывая секрете, которые будут вечно манить к свободе. — Так вот каким Вы меня видите, — Хвану тяжело дышать, он знал, что Кристофер находит его интересным, но тут было заложено нечто другое. — Вам нравится? — Нравится ли мне? — нервно усмехнулся L’art. Видимо, они поменялись местами, и теперь Хван недостаточно образован в сфере художеств, чтобы выразить всё восхищение талантом Кристофера. Остаётся лишь одно: показать, как сильно ему нравится. Хван расстёгивает белые манжеты своей рубашки. Всё делает не торопясь, пока художник пристально следит за каждым его движением. Расстегнув вторую манжету, парень не спеша тянется к пуговицам Бана и начинает по одной расстёгивать. — Вам стоит остановиться, — Кристофер накрывает его руки своими ладонями, — пока не поздно. — Ты пожалеешь? — Нет, — уверено отвечает парень, потому что точно уверен, что он этого очень хочет, но переживает именно из-за L’art. — И я. Мы не делаем ничего такого, о чём пожалеем, значит мы можем не придавать этому сильное значение и просто сделать то, чего желаем, — Хван заглянул в глаза художника. — Мне отойти? Парень на пробу пытается отойти, но Кристофер тут же хватает его за руку, накрывая его губы своими. В парнях бурлит кровь от близости, они опьянены искусством — оба понимают, что Бан сотворил шедевр. Брюки кажутся маленькими, но художник позволяет делать L’art всё, что он хочет. Кристофер помогает ему снять с себя рубашку, стягивая её через голову, когда терпения бороться с непослушными пуговицами совсем не осталось. Хван цепляет Бана за петли брюк, начинает расстёгивать ремень, одновременно двигаясь спиной и утягивая парня в сторону большого белого дивана. Сажает художника, а сам устраивается между его ног на коленях. Кристофер чувствует, как волосы L’art щекочут живот, а его язык проводит по всей длине снизу. Язык шершавый, влажный, тёплый. Хван целует его там, слизывая капельки, обхватывает губами и двигается вверх-вниз. Не долго мучая Кристофера, L’art встаёт. Когда Хван забирается сверху, художник ощущает холодное покрывало, соприкосновение с ним вызывает мурашки по коже, но парень сдвигается, ложится под напором требовательных ладоней. Ёрзает брюками на обнажённом теле парня. L’art вызывает в Кристофере полное страсти физическое влечение, абсолютное желание, совмещённое с чувством сказочно-тёплого очарования, которое вызывает в груди ощущения спокойствия и бесконечной нежности. Хван никогда не любил запах сигарет, но лёгкий сигаретный шлейф, исходящий от художника, его вполне устраивает. Запах менее резкий и более сладкий. Когда они решаются зайти дальше, и Кристофер проникает внутрь L’art, по всей комнате раздаётся тихое постанывание, ощущения заставляют жмурить глаза от наслаждения и глубже хватать ртом воздух. Хван смотрел на Бана своими невинными глазами, в которых за зрачками невозможно разобрать радужки. Они с каждой секундой теряют связь с внешним миром, мыслей в голове становится всё меньше. Могут думать лишь о телах, голосе и губах друг друга. Через стоны слышатся неразборчивые комплименты.***
В большой ванне друг на друге, отмываясь от ярких чувств, лежат парни. L’art держит правую руку Кристофера в своей, прислонившись к ней губами. Художник знает, что он так хвалит его работу. — У меня послезавтра последний спектакль. Придёшь? — признаётся Хван, и Бан совершенно не понимает, почему последний. — С сентября я женюсь и беру дела семьи на себя. Кристофер замер. Он знал, что такое рано или поздно случится. Художник дотягивается до сигарет и даёт вторую L’art. Теперь он понимает, почему Хван говорил, что на картине он всегда останется свободным — ведь как только наступит осень, даже Бан не сможет увидеть в них чего-то большего чем блеска золотой клетки. Кристофер поджигает сигарету себе и парню. Смешно осознавать, что творец дал ему шанс запечатлеть своё искусство — ведь у истинной формы его прекрасного творения было ограничено время. — Больше не будешь курить без меня? Ни один из возможных ответов не заставил бы художника расстроиться — он уже получил, что хотел — картина готова. Но почему-то от ответа L’art Кристофер улыбнулся, хоть это и была самая печальная улыбка августа 1877 года: — Никогда.***
Хван сидел в гримёрке, когда туда зашла Жанна. На её лице была радостная улыбка, а глаза были налиты счастьем. — Чего такая довольная? Актриса молчала, но её глупая улыбка выдавала её полностью. — Дела Питера пошли в гору после портера итальянского аристократа, — она не стала долго томить: — Он намеревается купить дом и намекнул, что его истинное желание — это видеть меня там в роли жены. Парень искренне радовался за свою коллегу. — Надеюсь, позовёшь на свадьбу старого друга. — Конечно, вы с Кристофером автоматически приглашены, — Хван старался скрыть потухший взгляд и натянуть улыбку, но от Жанны ничего не утаить. — Милый, я сказала что-то не так? — Всё в порядке. Я правда очень рад за тебя, — парень притянул девушку в объятия. Жанна не стала его расспрашивать: знала, что Хван никогда не признается в своей слабости.***
В день спектакля, когда L’art уже был в театре, Кристофер пришёл в дом семьи Хван с портретом старшего сына. — Месье художник, — Ноелла продолжила его так называть из-за привычки, и Бан был не против, — Вы уже закончили портрет? — Да, взгляните. — Вы настоящий творец, месье художник. Я всё переживала о слухах про импрессионистов, но Вы успокоили мои переживания. Вы превзошли все мои ожидания, это превосходная картина. Кристофер прекрасно знал: если бы он не написал за одну ночь другую картину, то Ноелла была бы совершенно другого мнения о его таланте. Он написал другой портрет по памяти лица, которое навсегда въелось нестираемым пятном в разум художника. Парень уверен, что он ещё не одну ночь проведёт за писанием одного и того же человека, но, к сожалению, картину, которую он писал целый август, Бан уже никогда не повторит. Он вышла идеальной и новой, такому яркому пятну нечего было делать в золотой клетке старых традиций, поэтому он оставил портрет L’art себе, а портрет с Хван Сэмом отдал его семье.***
Хёнджин выходит на сцену, отыграть свои последние минуты: — Гордость, самый роковой советник человека! Зачем ты встала между этой девушкой и мною? Вот она — бледная и испуганная — прижимает к бесчувственным плитам своё сердце и своё лицо. Она могла бы любить меня, и мы были рождены один для другого. Гордость, что ты сделала с нашими устами, когда наши руки готовы были соединиться? — Кто вошёл сюда за мною, — оборачивается Жанна. — Кто говорит под этим сводом? Это ты, Пердикан? — Безумцы мы! Мы любим друг друга. Что пригрезилось нам, Камилла! Какие пустые слова, какие жалкие бредни пронеслись между нами, словно злой вихрь! Кто из нас хотел обмануть другого? Увы! Сама эта жизнь — такой мучительный сон. Зачем примешивать к ней и наши сны? О боже! В этом житейском океане счастье — такая редкая жемчужина! Ты дал нам её, небесный рыбарь, из бездомной пучины извлёк ты для нас это бесценное сокровище, а мы, избалованные дети, мы сделали из неё игрушку. Зелёная тропинка, по которой мы шли друг к другу, тянулась по такому пологому скату, её окружали такие цветущие кусты, она уходила в такую безмятежную даль! И вот надо было, чтобы тщеславие, болтовня и злоба загромоздили безобразными глыбами этот божественный путь, который привёл бы нас к тебе, слитых в едином поцелуе! Надо было ранить друг друга, потому что мы люди! О, безумные, мы любим друг друга! Хван бросается в объятия Жанны. Девушка кричит всё громче и отчаянней: — Да, мы любим друг друга, Пердикан; дай мне это почувствовать, прижми меня к сердцу, Бог, который видит нас, не рассердится; он не запрещает мне любить тебя; уже пятнадцать лет, как он это знает. — О милая, ты теперь моя! L’art целует Жанну, но их поцелуй прерывает громкий крик за сценой. — Это голос моей молочной сестры, — испуганно говорит девушка. — Как она здесь очутилась? Я оставил её на лестнице, когда ты попросила меня вернуться. Значит она пошла за мною, но я этого не заметил. — Пойдём в эту галерею. Крик донёсся оттуда. — Не знаю, что со мною; мне кажется, что руки у меня в крови. — Бедная девочка, должно быть, следила за нами. Она опять в обмороке. Идём поможем ей. Увы! Всё это тяжело. — Нет, право, я не пойду; смертельный холод сковывает меня. Пойди, Камилла, постарайся привести её в чувства. Жанна уходит, оставляя L’art одного посреди сцены. — Молю тебя, боже, не делай из меня убийцы! Ты видишь, что случилось: мы два безрассудных младенца, и мы играли жизнью и смертью; но сердце наше чисто; не убивай Розетту, боже правый. Я найду ей мужа, я исправлю мою ошибку; она молодая, она будет счастлива; не делай этого, о господи! Ты можешь ещё благословить четырёх детей твоих, — Жанна возвращается к L’art, её лицо осунулось, а в глазах пропало то безумство любви, которое было ранее. — Ну что, Камилла, что там? — Она умерла. Прощай, Пердикан. Эта была последняя сыгранная пьеса Хваном. «Любовью не шутят» — пьеса французского драматурга девятнадцатого века Альфреда де Мюссе. Он написал ей в 1843 году, накануне своего ухода из литературы. Мюссе перестал писать уже в тридцать четыре года, так как был в это время тяжело болен, но несмотря на непродолжительную литературную деятельность, сумел создать богатое творческое наследие. В пьесе «Любовью не шутят» он выразил то, чем жил — желание чистой любви, поклонником которой был. К сожалению, в своей жизни Мюссе утерял такую любовь. Кристофер не пришёл на последнюю пьесу L’art. Художник знал, что если бы он пришёл, то непременно высидел бы до конца, но на поклоне у его L’art будут уже не свободные глаза, какими они были всегда. Бан хотел запомнить их именно такими, какими они на века остались на его картине. К сожалению, последнее желание Кристофера не смогло осуществиться. Он встретил L’art через пять лет на свадьбе у Хана и Жанны. Художник ненавидит свою память за то, что она навсегда сменила воспоминания свободных глаз на счастливые, когда по правую руку Хвана шла его красавица жена, по левую держала папу за руку старшая дочка, а на руках тихо спала младшая, так похожая на маму. «Я не успел его попросить быть счастливым, но, кажется, он понял меня и без слов, как, в общем-то, всегда это делал…»Работа написана по мотивам картины: «Портрет Жанны Самари», Пьер Огюст Ренуар, 1877 год.